«Пусть правительство приходит — я и ему налью»

Тунеядцы, похоже, доживают последние деньки в своем сытном и благодатном эгоцентричном мирке, где они, палец о палец не ударив ради родины, потребляют вовсю социальные блага из ее закромов, да так, что по усам течет - и, насосавшись благ, отваливаются кверху пузом, как постельные клопы.

Как сообщило на прошлой неделе БЕЛТА, проектом декрета о стимулировании занятости предлагается обязать трудоспособных граждан, которые не участвуют в финансировании госрасходов, уплачивать единовременный сбор в размере 20 б.в. Все, как завещал президент на совещании по вопросам занятости и миграции в стране: «Хотите вернуть понятие «тунеядство» - возвращайте. Это будет понятнее для народа. Любыми способами, которые мы знаем и умеем делать, надо заставить этих людей работать!»

В поисках «этих людей», которых вот-вот научат и заставят, корреспондент отправилась на минский ж/д вокзал, куда они, по слухам, в последнее время прибывают целыми составами со строек России и Европы, чтобы поспеть к изданию декрета.

У магазина «Прадукты ў дарогу» совещались два здоровенных мужика; один - в тулупе поверх тельняшки, другой - в ветровке с чужого плеча поверх свитеров и шапке-петушке (без свистка на шее он чуть-чуть не дотягивал до спившегося физрука); оба лузгали семечки, плевались и обсуждали какого-то Паху, который «уже ждет».

Матвей Игоревич, балабол и философ, и Серега, его приятель и антипод (скорей всего, принявший на грудь слишком сильно уже с утра), оказались вполне благополучными, хоть и безработными гражданами - но уж точно не бездомными: «У меня квартира под самым вокзалом, в во-он том шикарном дворе, живу как белый человек. А у этого - на Ландера, в ж…е цивилизации, но он у меня живет, а то там жонка злая, просто питбуль. Она ему и шмотье забрать не дала, чуть ноги унес». И галантно позвали прессу на пиво в «Алiварыю», раз уж надо поговорить о жизни, и пусть Паха подождет.

«Государство мне в уши с…т уже 47 годков и говорит, что это божья роса! - поэтично начал Матвей Игоревич, пока Серега клевал носом. - Ничего хорошего не видел от него, кроме хаты, а сейчас мне за эту хату насчитали почти 100 млн.: хочешь - приватизируй, а хочешь - утопись в неприватизированной ванне».

Он только-только смирился с тем, что денег взять негде, как государство придумало новую забаву: «И что мне теперь, все бросить и пойти работать? Я уже набатрачился за всю жизнь во как! Не ездил ни в Россию, никуда - тут на стройке вкалывал, как папа. А они мне платили? Смотришь в расчетный, валидол глотаешь и плачешь. Очень сложно пережить, когда ты пашешь, а тебе не дают. Теплишься надеждой, что люди одумаются. Спецформа никакая, ходи в рванине, обогревателей нет - мерзни».

Была, конечно, подленькая мыслишка съехать на стройки всея Руси, но зачем, если там деньги все равно отберут: «Ребятки ездили туда. Если хозяин не кинет, так милиция как липку обдерет на коротком отрезке пути от метро до вокзала. У нее там глаз-алмаз. А не милиция - так попутчики-бандюки, они же специально катались на «Москва-Минск», чтобы рабочий класс обчищать. А кореша твои же? Палкой по головке - и готов. Да, Серега?»

А главное - на тех высокооплачиваемых стройках личность берут в узду и лишают свободы воли: «Разве там выпьешь? Там строгость, никакого от тебя дыхания быть не должно. А я такой человек - тяжко мне, когда все по правилам, аж душно».

Страна катится под откос: «Раньше мне могли сказать: дзе грошы? А я им: какие грошы, я безработный! А что теперь будет? Где я им возьму? Нефтевышки нету у меня за гаражами». Кстати, про гаражи: на прошлой неделе они с Серегой продали кое-что из гаража («не, не из своего нашего»), так теперь «грошы ёсць, слава богу». А на позапрошлой неделе он карамельки в воде кипяченой растворял, чтоб подкрепиться, потому что жизнь - она полосатая.

Трудоустроиться-то не трудно, но ради чего? «Жены нет, сын не звонит, а сам я и так прокормлюсь, без начальников над душой. Давление прыгает, иногда целый день плашмя лежу, а начальники сразу начнут кричать: ты чего не на работе». Сторожем пойти - унизительно крепкому мужику деньги получать за 14-часовой сон. Может, податься на комбинат питания? Там даже есть можно, но пить, опять же, нельзя. В общем, «отработал я свое - я ж не член политбюро, чтоб до смерти работать».

«У Игоревича если деньги есть, он во такой человек, добрый, щедрый!» - вдруг показал большой палец Серега, пробудившись от полудремы над стаканом. «Пою всех, - утвердительно кивнул Игоревич. - Во дворах поспрашивайте! Двери никогда не запираю. Все равно из квартиры выносить нечего, даже обоев уже почти нет (а когда-то даже спутниковая тарелка была!). Вот и сейчас - мы тут, а в квартире моей Паха сидит, чай пьет».

А запрешь дверь - можешь проворонить какого-нибудь очень важного в твоей жизни человека: «Он, может, бутылочку принес, или одежку, или душевный разговор, или согреться негде ему, или смысл жизни ему открылся, а тут бац - дверь». А ведь Игоревич не привык брезговать ни смыслом жизни, ни бутылочкой, ни одежкой: «Мы ж не в СССР, где теплое белье с начесом в универмаге стоило 15 рублей, а бутылка водки - 5». Да и смысла было побольше.

Он с наслаждением сделал большой глоток пива: «Пусть правительство приходит - я и ему налью, и налоговая пусть приходит, и исполком. На мягкий уголок посадим. У меня такое правило - гостя нельзя выгнать за порог, даже если он человек гнилой и пропащий». Некоторые говорят, что чиновник - самое глупое из всего, что боженька создал, но Игоревич не верит: «Они же как-то влезли на высоту. Пусть из кресел кожаных повылазят, с людьми поговорят простыми. От Сереги, может, иногда пахнет нехорошо, но голова варит, он им мыслей подскажет». Видели бы они, как он балкон дощечкой обшил лет 15 назад - до сих пор как новенький, и узорчик такой замысловатый!

У Игоревича по-настоящему щемит сердце за всех алкоголиков и тунеядцев страны: «Это же фашизм - в лагеря их загонять, в ЛТП эти, как зверей, убийц, насильников. Человек почему пьет? Несчастен он, все принимает близко к сердцу, не смиряется с тем, что мир такой подлый и кривой». Вон Серега котят домой приносил, а жена-питбуль всех выкидывала: «Он принесет - она выкинет, он принесет - она выкинет. Я ж его предупреждал: она и тебя, как котенка…»

Бездомные к ним теперь почти не заходят, но раньше бывали: «Был у нас часто Потап. Имя такое. Тихий, скромный, бывший учитель астрономии, если не врал. Давно не видел - может, замерз где? Эта зима терпимая, бог над бомжами сжалился, а Потап еще прошлой зимой сгинул». Милиция таких, как Потап, шпыняет: «Даже в переходах греться не дает. На вокзале в зале ожидания сидит толстый мент - глядит, чтобы бомж не присел. Жильцы звонят 102, если человек у батареи в подвале примостится. То за город вывезут, то вообще в леса отвезут, чтобы их волки съели, санитары леса, решили весь социальный вопрос. Новый мэр? А что новый мэр? Не слыхали мы про нового мэра».

А теперь, в довершение всех бед, Потапу, если он ухитрился остаться в живых, скажут: «Гражданин бомж, 20 базовых вынь да положь! А если б у гражданина бомжа было 20 базовых, разве он бы был бомжом? Он, может, номер бы себе в гостинице «Юбилейная» снял». Тут Серега опять встрепенулся и коротко хохотнул.

По правде говоря, Игоревич - этакий пророк в отечестве: он еще 20 лет назад точно знал, куда все идет: «Я его никогда не любил, даже когда кореша говорили: ты что, если он кулак разожмет, будет хаос! А я одно знаю: если человек начал зажимать кулак, он его никогда не разожмет. Ему все мало будет. Посмотрит: ага, тут еще не зажато, и вот тут еще свободные человечки бегают, не зажатые! Непорядок!»

Народ, конечно, тоже не железный, хоть и зажатый: «Один человек стерпел, второй, третий, пятый, а 10-й взял и не стерпел». Но как тут не стерпишь, если ты в кулаке давно, как кузнечик - «и крылья тебе оборвали, и ножки»: «Работай с 8 до 5 и не трепыхайся, а не работаешь - деньги давай».

Тут пиво подошло к концу, и безработный пророк в отечестве вздохнул, растолкал Серегу, похожего на безмолвного испитого физрука, и ушел - наверное, в ту самую квартиру, двери которой всегда открыты и для Пахи, и для бездомных, и для правительства.