Полковник КГБ в отставке: «В Беларуси ликвидаторов нет. Их похоронили заживо»

Алексей Кривошеин руководил управлением особыми отделами КГБ СССР, работал в зоне отчуждения. О событиях на Чернобыльской АЭС он рассказал Брестской газете.

Алексей Кривошеин – человек уникальный. Профессиональный военный контрразведчик, полковник КГБ в отставке, руководил управлением особыми отделами КГБ СССР, находился в эпицентре событий на Чернобыльской АЭС. Прошло 33 года, однако память возвращает его в зону отчуждения вновь и вновь.

Алексей Захарович пришел на встречу подготовленным – с папкой документов, фотографий, личных записей. По всему видно, ответственность и скрупулезность прошиты в его характере и профессия, которой он отдал 30 лет, лишь отточила эти качества.

Военный контрразведчик готов говорить о пережитом в те далекие (а может, не такие уж и далекие) годы совершенно откровенно. Не только с журналистом – с каждым из нас. Именно поэтому он и проделал колоссальную работу: собрал воедино собственные воспоминания, проработал массу документов и выпустил в свет две книги о событиях на Чернобыльской АЭС, о буднях ликвидаторов последствий катастрофы и работе военных контрразведчиков в зоне отчуждения – «Сразу после Чернобыля: записки военного контрразведчика» (2004 г.) и «Ликвидация» (2016 г.). Автор не только обнародует факты и документы, предает гласности ранее засекреченные протоколы заседаний оперативной группы Политбюро ЦК КПСС по чернобыльской проблематике, но и дает оценку отношению властей к ликвидаторам последствий катастрофы, размышляет над тем, как могло случиться так, что Беларусь стала единственной страной на всем постсоветском пространстве, где ликвидаторов лишили статуса «участник ликвидации».

Дневник контрразведчика

Среди документов и фотографий лежат два невзрачных блокнота, записи в которых поймет лишь тот, кто их сделал. Пожелтевшие страницы все еще «фонят», однако Алексей Захарович признается, что эти два блокнота, пожалуй, самые ценные. Дневники, которые он вел в те месяцы, когда довелось работать в зоне отчуждения, были положены в основу его книг.

В Чернобыль Алексей Кривошеин был направлен в феврале 1987 года. Командировка продлилась два месяца. Казалось бы, срок небольшой, но это по меркам обыденности. Два месяца на территории, опасность которой не вызывает сомнений, срок более чем серьезный и гораздо более долгий, чем ожидалось. По установленным нормам офицерам разрешалось пребывать в 30-километровой зоне не более 30 дней. Тогда Алексею Захаровичу шел 50-й год, из-за возраста он и вовсе не должен был попасть в Чернобыль. Однако нормы выдерживались лишь на бумаге, а жизнь диктовала свои условия. Военные не выбирают, а выполняют приказ. Замены не было почти два положенных срока, да и контрразведчик, как и другие ликвидаторы, ее не требовал. Таковы были советские люди.

В первые дни после взрыва на Чернобыльской АЭС о случившемся не поступало никакой информации. Лишь спустя неделю пришла шифротелеграмма из штаба Одесского военного округа о необходимости направить в Киев батальон химической защиты и инженерно-саперные батальоны для участия в учениях. Однако в утвержденном плане боевой и политической подготовки учения не значились и не были запланированы. Полковник Кривошеин сразу смекнул, для чего в действительности необходимы люди и техника, тем более что информацию о случившемся он получил на второй день после аварии на ЧАЭС из своих негласных источников. Официальных сведений не было даже в КГБ. Дошли слухи, что офицеры обсуждали этот вопрос после прослушивания зарубежных радиопередач («Голос Америки», BBC и прочих). А к февралю 1987 года контрразведчик Кривошеин уже хорошо понимал, куда едет. Хотя признается, что не ожидал увидеть подобное, недооценил размах катастрофы.

Работа в зоне

Сразу по приезде Кривошеин включился в работу. В его ведении была вся контрразведка, которая работала на отведенной территории. Круг обязанностей был чрезвычайно широк: от фиксации уровня радиации в разных точках зоны отчуждения до защиты секретной информации и выявления шпионов. Однако главной задачей стали содействие ликвидации последствий катастрофы на всех уровнях и защита людей.

Алексей Захарович работал везде: у разрушенного энергоблока электростанции, в опустевшей Припяти, в Рыжем лесу, во всех точках 30-километровой зоны. Он сопровождал иностранных гостей: представителей делегаций, журналистов ведущих зарубежных СМИ. Контрразведка наблюдала и фиксировала использование членами делегаций видео- и радиоаппаратуры для скрытого сбора информации, однако задержаний не производила. Любые сведения о повышенном интересе к секретной информации обязательно доходили до полковника Кривошеина. И хоть работа велась в условиях, в которых ранее не приходилось бывать, опыт и личные качества помогали выявлять и задерживать тех, кто проникал в зону отчуждения с целью сбора шпионских сведений.

Хоть Алексей Захарович и был советским человеком в полном смысле этого слова, от его взора не ускользала ложь, которая окружала зону и отравляла людей не меньше, чем радиация. Советский Союз – великая страна, и ее светлый образ держали любой ценой.

«Когда произошла авария, первым делом сняли с фронтона имя Ленина с названия «Чернобыльская атомная электростанция имени В.И. Ленина», как будто никто не знал, – рассказывает контрразведчик. – Меня удивлял еще один эпизод – как водружали красное знамя над Чернобылем. Когда произвели первую очистку, шли оптимистические доклады о том, что выполнено. Потом выяснялось, что этого нет и близко, но доклады шли и дальше… Когда заглушили третий энергоблок, политработники решили отметить это событие. Как? По примеру окончания войны, когда над Рейхстагом водрузили знамя полка. На ЧАЭС выбрали самое заметное место – 130-метровую трубу. Политработники лезли на крышу и лично устанавливали флаг. Каждый раз, когда я выходил из здания, видел, как болтался и трепыхался на ветру клочок обесцветившегося полотнища. Символично, не правда ли?»

90 дней в пекле

Надуманная победа над атомом казалась Кривошеину тем более абсурдной, когда он видел простых солдат, которых тысячами отправляли на верную смерть. По нормам им отводилось три месяца на пребывание в зоне заражения и определялась максимально допустимая доза облучения – 15 рентген.

«Обычно им записывали 0,2 миллирентген, а тем, кто работал на самой станции в самых опасных местах, – 0,3 миллирентген. Конечно же, показатели занижались умышленно и занижались серьезно. Командиры не могли поставить другие цифры, – говорит Алексей Захарович. – Никто не знает, кто и сколько радиации получил в действительности за эти 90 дней в пекле. В основном для измерения использовался прибор ДП-5 – дозиметр времен испытания ядерных бомб. Он предназначен для определения доз облучения в жестком режиме – при взрывах. А в Чернобыле – мягкий постоянный фон. К тому же прибор мог фиксировать только до 100 рентген в час с ошибкой плюс-минус 30%. Излучение многих элементов он вообще не обнаруживал. Да и приборы нередко присылали заведомо неисправные – они ничего не показывали».

Что бы ни значилось в документах, тела всех, кто работал в зоне отчуждения, говорили правду: постоянно болела голова, в горле першило, во рту ощущался металлический привкус, все время мучила жажда, аппетит был неважный, хоть кормили ликвидаторов очень хорошо. «Больше всего беспокоили подошвы ног, – вспоминает контрразведчик. – Особенно когда ложились спать: было такое впечатление, будто стоишь на раскаленном, обжигающем песке».

Город-призрак и Рыжий лес

«Особенно сильное и горькое впечатление произвел покинутый город Припять, – Алексей Захарович на мгновение замолкает, вспоминая город-призрак. – Это был современный и красивый город, построенный по особому проекту. Идешь по его улицам, а вокруг ни души, полная тишина, даже птиц не слышно. Кажется, будто кто-то стоит за спиной. Оборачиваешься – никого. Это всего лишь эхо от наших шагов. Очень тяжелое чувство. Город находился под особой охраной, по документам все числилось в полной сохранности. Но заходишь в квартиры – а там все разграблено. «Постарались» не только мародеры, но и, к сожалению, нечистые на руку люди, которые должны были охранять город. Все это имущество разными путями оказывалось на советских барахолках и, может быть, где-то до сих пор «фонит» в домах ничего не подозревающих людей».

Вспоминает Алексей Захарович и другие вопиющие случаи человеческой бессовестности и жажды наживы: как задерживали офицеров, которые отправляли хрусталь из припятских квартир, и вагон, следовавший в Казахстан, с древесиной из выжженного радиацией Рыжего леса. Сейчас на его месте осталась лишь символичная сосна-обелиск. А контрразведчик хорошо помнит солдат, которые вручную пилой с оптимистическим названием «Дружба-2» валили мертвые деревья и закапывали их ценой своего здоровья и жизней. «До сих пор думаю, осознавали ли они, что идут на верную смерть? – размышляет Алексей Захарович. – Все молодые, сильные ребята. Я смотрел на них, а они работали, как роботы. Безропотно».

Погребенные заживо

На вопрос, хотелось бы сегодня вернуться на место тех исторических событий и снова увидеть зону отчуждения, контрразведчик отвечает однозначно: «Нет. Желания нет. Больно будет. Психологически больно, потому что чернобыльцев лишили даже лекарств. В Беларуси юридически ликвидаторов нет. Их похоронили заживо. Нет ни одной официально зарегистрированной общественной чернобыльской организации, нас лишили не только льгот, но даже забрали удостоверения ликвидаторов, хотя кому они мешали? Генеральная Ассамблея ООН провозгласила 26 апреля Международным днем памяти о Чернобыльской катастрофе.

Более 70 тысяч белорусских ликвидаторов из 126 тысяч уже нет в живых, а нам пойти некуда, чтобы хотя бы возложить цветы в память о них».

Алексей Захарович признается, что в последнее время не хочет выступать перед широкой аудиторией на встречах и конференциях, куда его периодически приглашают. Потому что в пустых разговорах не меньше фальши, чем в те дни, когда образ великой советской страны сохранялся ценой тысяч и тысяч жизней. Пустое сотрясание воздуха. Все силы контрразведчик хочет отдать своим книгам – они станут обелиском в память о тех трагических событиях и людях, которые знали, на что шли. Но шли.