Почему беларусы боятся разговаривать на беларусском языке

В моем субъективном восприятии более-менее без тревог разговаривать на беларусском можно было в первой половине 1990-х. Я тогда был ребенком и мову активно использовали, что в семье (благодаря, прежде всего, бабушке), что в школе – большинство предметов преподавалось на нем, а не на русском.

Хорошо помню, как итоги референдума 1995 года, когда русскому языку придали статус государственного (или якобы «равного» беларусскому), привели учеников нашей городской школы к сильному стрессу и состоянию, близкому к шоковому.

Не потому, что дети осознавали политические последствия этого решения, а потому что предметы в школе стали переводить на русскоязычную терминологию, в которой мы почти ничего не понимали. Нас ломали через колено, и на прежнюю успеваемость большинство вырулило только через несколько месяцев.

Весь обман со статусом русского языка как «равного» беларусскому я осознал уже после окончания школы, когда сознательно перешел на мову. Да, я и мои друзья на улицах постоянно сталкивались со словами поддержки. Но когда доходило до какого-то дела, то выяснялось, что у нас нет права использовать беларусский язык.

Один из шоков юности – однажды в фотоателье мне заявили, что не будут меня обслуживать, потому что «не понимают» (потом выяснилось, что фотограф приехала из восточной Украины). И руководство страны сделало так, что я не мог ничего изменить. Получалось, что вроде как и не «запрещают» мову, но при этом и не «разрешают».

Например, почти во всех случаях контакта с системой оказывалось, что документация есть только на русском, а на беларусском ее мне предоставлять никто не будет. Потому что «русский – тоже государственный язык».

Чего-то можно было добиться, но для этого знакомым приходилось буквально вести борьбу с чиновниками – чтобы после долгих мучений получить такую мелочь, как документ на беларусском.

Невозможно принять и оправдать тот факт, что большинство беларусов отказались от использования беларусского языка. Но с учетом условий, созданных государством, можно частично понять, почему многие из них это сделали. Тяжело быть белой вороной, да еще бесправной.

На некоторый короткий период во второй половине 2010-х беларусскоязычным при контактах с системой стало чуть полегче, но только чуть. Отдать ребенка в беларусскоязычную группу в детском саду и беларусскоязычный класс в школе мы так и не смогли.

Обращения и коллективные письма (а желающих хватало), ничего не дали. Чиновники предлагали возить детей в беларусскоязычные группы в садике и школе через полгорода – такая возможность нашлась лишь у единиц.

После 2020-го напряженность резко увеличилась: как иначе, если даже культурные беларусскоязычные проекты стали «экстремистскими»? Как-то незаметно для себя я начал стараться говорить на улице чуть потише.

В 2022-м многие из российских военных наверняка чувствовали себя в Беларуси почти как дома – вокруг же почти сплошная чистая русская речь.

В 2023-м избавиться от страха было уже почти невозможно. Жительница Минска рассказывала «Салідарнасці»:

– Калі раней я ехала на маршрутцы, магла сказаць: «Спыніце мне на прыпынку», а апошнія часы мне проста страшна казаць гэта на беларускай, бо я не ведаю, хто са мной едзе. Тое ж самае на працы: ніколі не ведаеш, які кліент да цябе трапіць і куды ён можа паведаміць, што тут працуе беларускамоўны чалавек.

При власти Лукашенко беларусскоязычные беларусы и так чувствовали себя в уязвимом положении, а после начала политических репрессий и нападения на Украину кажется, что они вот-вот начнут оглядываться по сторонам, прежде чем что-то сказать.

Сегодня житель страны, каким бы патриотом он ни был внутри, десять раз подумает, стоит ли переходить на людях на мову.

К счастью, наиболее прогрессивная часть беларусов не даст мове ни умереть, ни изменить ее статус якоря национальной идентичности и независимого государства. Но только за то, как режим Лукашенко относился к языку беларусов, ему уготован суд истории.