«Он будто бы и создан был только для того, чтобы отдавать себя людям без остатка»

Купаловский театр открыл свой очередной сезон. Уже второй без Сергея Журавля. Театр пережил, справился, хотя год назад представить белорусскую сцену без Журавля не решались ни коллеги, ни публика.

Некоторые до сих пор не могут говорить о нем в прошедшем времени, слишком большой частью жизни он успел стать даже для тех, кто знал его только по театральным ролям.

В нем было то, что сложно объяснить и описать словами, избегая терминов, обесцененных на многочисленных форумах самопровозглашенных мистиков и эзотериков. Но талант Сергея Журавля действительно был магическим. Партнеры по сцене и зрители в зале одинаково чутко реагировали на его энергетику, спектакли с именем Журавля в афише не сходили со сцены годами, каждый раз собирая аншлаги. Вспомнить хотя бы «Арт» — уже культовую постановку с Сергеем Журавлем, Виктором Манаевым и Игорем Забарой, ажиотаж вокруг которой сохранялся почти два десятилетия.

Критики никогда не экономили на восхищении его игрой, замечая, что даже в неудачных спектаклях «играть плохо Журавель просто не может — в актерском ремесле он словно кот, который всегда приземляется на четыре лапы». Наверное, так бывает — не все гении родились в далеком прошлом. Мнение критики в адрес Сергея Журавля не менялось ни разу за те 40 лет, что он провел на сцене. Никакие кризисы и смены «курса партии» не смогли пошатнуть его репутацию. Ну гений же!

А Журавель успевал работать не только в антрепризах и репертуарных театрах (к слову, они у него всегда были во множественном числе — служил в Молодежном, выпуская премьеры в Купаловском; перешел в Купаловский, но сохранил свои спектакли в Молодежном) — между репетициями снимался в кино, записывал телепроекты и руководил радиостанциями. И никогда не отказывал в интервью, демонстрируя неизменное остроумие и готовность обсудить любую тему. Пожалуй, только один вопрос оставался без ответа: «Почему вы так много работаете?» — «Ну как? Надо работать!» — пожимал плечами Сергей Борисович.

«Пан Тадеуш»  – последний спектакль Сергея Журавля. Фото из архива Евгения Журавля

Халява

— Я просыпался по ночам и снова видел, что в папиной комнате все еще горит свет, — вспоминает Евгений Журавель, сын артиста. — В его жизни никогда не было халтуры. «Не рассчитывай на халяву, — говорил мне, — все должно быть заработано, только тогда ты почувствуешь удовольствие, тогда в этом будет душа». И сам везде выкладывался на 100 процентов. На радио, телевидении, в кино — независимо от роли, будь это три фразы или десяток страниц текста, на подготовку к съемкам у папы всегда уходило несколько дней. Точно так же он готовился к выходу на сцену, не в день спектакля, а за несколько дней — многие актеры и сейчас говорят, что лучшего партнера у них не было. Притом что число спектаклей с участием Сергея Журавля, на которые можно было купить билеты в Минске, порой доходило до 35.

В мюзикле «Батлейка». Фото Артура Прупаса

Папа не любил выходных, старался не выпадать из ритма. Такой образ жизни был привычным — еще в школе он совмещал прыжки в воду с фигурным катанием, скрипку с фортепиано и театральную студию с изучением иностранных языков. На третьем курсе театрального института играл ведущие роли в ТЮЗе, в «полный рост» работал на радио, снимался в кино и умудрялся ездить в стройотряды. Не чурался никакой работы, в результате первая машина появилась у него вместе с дипломом. В те годы ни у кого из его коллег машины не было, и почти постоянно, как вспоминают его друзья, папа был если не на радио или на сцене, то за рулем. Рассказывают, например, как в 1986 году, когда появилась первая информация о чернобыльской аварии, одному из актеров стоило только обмолвиться, что семья отдыхает где–то в Гомельской области, как папа тут же предложил доставить всех в Минск. Привезти, помочь, устроить, пристроить — это было к нему, о безотказности Сергея Журавля знали, наверное, все.

Телефон

Собственно, именно поэтому он так долго обходился без мобильного телефона. «Кому нужно, найдет меня и так», — говорил папа. Работы у него было колоссальное количество, побыть наедине с собой удавалось редко, а с таким телефоном это и вовсе стало бы невозможным. Приходя домой, он выдергивал телефонный шнур из розетки, и все сценарии и предложения о новой работе долгое время приходили на мою электронную почту. В итоге в какой–то момент папе потребовалось с кем–то срочно связаться оттуда, где не было никаких телефонов, и у него наконец появился свой мобильный. Работы стало еще больше — теперь с ним договаривались напрямую. Но и общаться мы с ним теперь могли больше, хоть застать папу дома было по–прежнему сложно.

Дверь

Мне его всегда не хватало. Еще и потому, что папа был, пожалуй, самым близким моим другом. Отчасти, думаю, в этом была проекция того, что случилось еще до моего рождения — двое его старших детей умерли очень рано, он помнил о них всю жизнь и относился ко мне крайне трепетно. Так что если бы я твердо решил стать актером, он не стал бы мне мешать. Но эта профессия не была мечтой всей моей жизни, хотя после школы я и подал документы в театральный. «Не порть себе жизнь, — сказал тогда папа. — Каким–то артистом ты станешь, но зачем тебе быть каким–то?» Я не смог с ним не согласиться. Конечно, от театра, в котором вырос, никуда я не делся, просто вошел в него через другую дверь. Теперь, проработав здесь 10 лет по технической части, точно могу сказать, что это — мое, и очень благодарен папе за то, что вовремя меня остановил. К слову, он и сам периодически обращался ко мне за советом и всегда прислушивался к моему мнению даже в отношении спектаклей.

Платон и Евгений, внук и сын актера

Лекарство

Дуся, его собака, в которой он души не чаял, сейчас со мной. Конечно, она скучает по папе, хотя привыкла ко мне еще за несколько лет до его ухода, когда папа снимался в Москве и Ярославле. Тогда после спектакля в Минске он садился в самолет и летел на съемки. После съемок — снова самолет, снова спектакль... Здоровье, в принципе, было хорошее, если не считать астмы (с которой он привык жить с детства и не воспринимал как проблему) и наследственной гипертонии. На сцене давление мгновенно опускалось, все болячки необъяснимым образом проходили. «Сцена — это мое лекарство», — говорил папа. А когда его спрашивали, как ему удается держать форму, отвечал без затей — не есть. Перед спектаклем «Тойбеле и ее демон», например, где сценическим костюмом была только сетка, дня четыре мог провести на одной воде, и это не создавало ему никаких проблем. Человеком он был очень неприхотливым и выносливым. Запросто мог проплыть 50 метров под водой на одном дыхании...

Утка

«Единственное, чего я никогда не смог бы сделать, это завести дом с животными, которых растят, чтобы съесть», — размышлял папа, когда мы купили дом в деревне. Его отношения с животными — сюжет очень трогательный. Когда–то друг Шура Вергунов подарил ему двух цыплят, назвав их Би и Эй (в то время папа был художественным руководителем радио Би–Эй). Цыплята бегали по кухне, пока не превратились в здоровенных кур, привыкших спать на папиной груди. В конце концов их отвезли в деревню на «ответственное хранение». Кошки, собаки, которые увязывались за папой на улице, новыми членами семьи становились запросто. Дуся, кстати, появилась таким же образом — папа поехал навестить могилы своих родителей и встретил ее прямо на кладбище. Собака сразу признала в нем хозяина, ну а после того как папа купил для нее в ближайшем магазине кило сосисок, уже не могла его покинуть. «Ты только не пугайся, — позвонил он мне тогда. — У нас там животное под столом сидит...»

С сыном Евгением

Однажды друзья пригласили меня на охоту, и я привез домой подстреленную утку. «Убийца! — заклеймил меня папа. — И как у тебя рука поднялась?» Стоит ли говорить, что на охоту я больше не ездил, даже съесть ту утку не смог — кажется, до сих пор лежит у меня в морозильнике.

Газон

За год до папиного ухода умер его брат–близнец, который последние 10 лет был прикован к постели. Говорят, у близнецов особенная связь. Так или иначе, но именно тогда, 10 лет назад, папа впервые заговорил о том, что хотел бы более спокойной, размеренной жизни. Конечно, он устал — столько лет жить в таком напряжении, ни разу не позволив себе опоздать! Со временем он ушел с радио, освободил себя от телевидения. Мы купили дом, где выкашивали идеальный газон, папа ставил раскладное кресло в центр этого газона и читал своего любимого Чехова. Или целыми днями катал на плечах маленького внука, играя в ковбоев. Но еще тогда мне показалось, что, позволив себе остановиться, он как будто стал терять жизненную энергию, будто бы и создан был только для того, чтобы отдавать себя людям без остатка, ничего не оставляя себе.