Комментарии
Евгения Альбац, «Ежедневный журнал»

О «тёмном» народе замолвите слово

Любимая забава проигравших — найти виноватого. Любимая забава российских либералов и примкнувших к ним интеллигентов — убеждать себя и окружающих в том, что народ российский — темен и ужасен, взращен в тысячелетнем рабстве, а потому к демократии не склонен и жаждет единственно Большого Брата. И вообще как бы было славно, если бы можно было народ этот куда-то переместить — ну как Ельцин предлагал отправить Березовского в дальний космический полет, с едой и топливом в один конец.

Скажу крамольную вещь: «народ темен и ужасен» везде — и в Австрии, голосующей за неонацистов, и в США, отдающий голоса человеку, весь первый срок изъяснявшемуся в категориях «крестовых походов» и «осей зла». В Соединенных Штатах еще в конце пятидесятых годов ХХ века, в южных штатах, включая штат Вирджиния, что через мост от столицы оплота и кузницы демократии города Вашингтона, существовали раздельные автобусные остановки — для белых и для черных. И школьные автобусы были разные — для цветных и для белых, и на лавочках висели таблички: «Только для белых». Между прочим, и сегодняшняя Америка не многим лучше по части всяких предрассудков. Только что в штате Южная Дакота (американский Средний Запад) был закрыт последний абортарий — нежеланные беременности женщинам придется ехать прерывать в другие штаты. И Южная Дакота — не исключение, это — тренд, который, скорее всего, распространится и на другие штаты крайне консервативного Среднего Запада США. А в Бостоне, что на Восточном побережье, или в Сан-Франциско — на Западном, геи создают семьи. В Техасе и прочих ковбойских штатах, мачо-геи стали обнаруживать себя исключительно после выхода в свет фильма «Горбатая Гора» — раньше это было опасно, а в штате Массачусетс существует целый город геев — Провинстаун, где гетеросексуальный человек чувствует себя неуместно и даже странно. В штате Айдахо женщина в глубоком декольте или с оголенным животом может появиться разве что в баре для одиноких, а в Нью-Йорке так ходит две трети. Где-нибудь в Монтане прийти в церковь на воскресную службу в брюках — вызвать ропот всей общины, а в Лос—Анджелесе и шорты никого не заденут. И таких примеров — сотни.

Если бы американские политики пытались бесконечно подделываться под настроения Среднего Запада или глубокого Юга, то, можно не сомневаться, никакая Кондолиза Райс никогда не смогла бы стать государственным секретарем США, а Хилари Клинтон — даже не могла бы подумать о том, чтобы баллотироваться на пост президента. Но лидеры тем и отличаются от массовки, что не идут за толпой — они ведут ее за собой. Убеждают, создают институты, меняют законы. В просторечии это называется принципами. И они либо есть, либо их нет.

Потому апелляция к «рабскому и темному народу» — апелляция слабых и боязливых. Не говоря уже о том, что позиция эта чрезвычайно удобна именно в условиях авторитарного режима: она открывает широкие двери для конформизма. Так в советское время, молодые люди, выбирая между членством в КПСС (чью идеологию не разделяли и чьих функционеров ненавидели) и диссидентством, выбирали первое — «чтобы не было мучительно жаль за бесцельно прожитые годы».

Оправданий всегда была масса: «плетью обуха не перешибешь», «против лома нет приема», «не хочу класть свою жизнь на алтарь этой темной массы». Ровно те же аргументы приводятся и сейчас, хотя и облекаются в более политкорректные слова или дилетантские изыскания на тему «тысячелетнего рабства». А потому — не грех вступить в «Единую Россию», раболепно принять назначение в «Общественную палату», поучаствовать в очередной пиар-кампании Кремля или взять деньги на оппозиционную деятельность у Владислава Суркова. «Это — не я плох, это народ — темен».

Я никого не осуждаю — избави меня боже, это — личный выбор.

Я отлично понимаю, что политические культуры России и, скажем, США весьма отличны. Но я также знаю, что культура, при всей ее важности, — не более чем оболочка, как писал замечательный антрополог Клиффорд Гирц, «паутина важностей» и — не более того. Люди формируют культуру, они ее и меняют. Немцы в начале 50-х годов, через семь лет после конца Третьего рейха и чудовищного поражения страны во Второй мировой войне, ответили на вопрос: какой режим предпочтителен для (западной) Германии? Почти большинство — 42 процента! — выбрали Третий рейх, 45 процентов — кайзеровскую Германию (проигравшую Первую мировую войну), и лишь 7 процентов предпочли Веймарскую республику, при которой немцы узнали о демократии, хаосе, экономической депрессии и распадающейся системе власти. Режим, формировавшийся тогда под эгидой ФРГ, поддержали 2 процента. Вот она, возопили политологи, непродуктивная, нелиберальная, имперская политическая культура — налицо. Прошло семь лет. В 1959 году социология зафиксировала прямо зеркальную ситуацию: 42 процента опрошенных немцев отметили демократический режим ФРГ как наиболее приемлемый для нации. По данным другого опроса, 50 процентов немцев указали, что «демократия — лучшая форма власти». Спустя еще тринадцать лет, в 1972-м, уже 90 процентов немцев назвали демократию лучшей формой правления для страны. И куда девалась та германская культура, которая породила Третий рейх?

В августе 1991 года, когда в стране рушился прежний режим, страна — от Москвы до самых до окраин — спала. Да и Москва — по большей части — спала. Хватило нескольких тысяч человек, Ростроповича, спавшего в Белом доме на плече у солдатика — и дивизии спецназа остановились, танки перестали утюжить мостовые и режим пал.

Цивилизацию испокон веков двигали вперед одиночки. А толпа испокон веков идет за лидерами. Но нельзя полагать себя лидером и одновременно кормиться с руки хозяина, оправдывая себя тем, что «народ темен и ужасен». Какой есть. Беда — в лидерах, вот их пока нет. Ну так от стенаний о забитом народе они и не появятся: это ведь не картошка, которую надо орошать.

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 0(0)