О главной причине военных и политических неудач России на украинском направлении

– Главная причина военных и политических неудач России на украинском направлении в том, что по мнению российского руководства, огромного числа граждан и обслуживающей их связку медийной и вузовской номенклатуры Россия —  настоящая, а Украина — не настоящая, первая существует в действительности, вторая — понарошку, и просто руки не доходили рассеять обман, – пишет Баунов. – Да он и сам, по мнению так верящих, должен рассеяться от приближения реальности.

Самоуверенность массовой России в отношении Украины держится не на том, что у России больше самолетов и ракет, денег и людей, а на этой странной вере в собственное существование и чужое несуществование.

Но каждый раз, когда руки протягиваются рассеять обман, они во что-то там упираются, и это злит еще больше: что такое, откуда это, там же ничего не должно быть. И отсюда тяга именно к разрушению, а не просто к нейтрализации: ведь это другое, которого мы не признаем, его надо убрать, чтоб да-да, а нет-нет, а не вот это да вместо нет и наоборот.

Отсюда и вера, что на самом деле то, во что раз за разом упирается Москва — никакая не Украина (которой нет), а Австрия, Германия, кайзер, НАТО, Америка.

У этой странной веры много корней. Это и искаженная москвоцентричная картина восточноевропейского средневековья и нового времени, где Киев — предтеча Москвы, чья задача проложить путь и возвестить приход истинного русского государства.

Эту картину создавали придворные публицисты и историки (в том числе хорошие, и даже украинские) под нужды формирующегося российского государства с 17 и особенно с 18 века. Эта картина, попав в школьные учебники и бульварную историческую литературу, которую почитывает российский пенсионер (к сожалению, иногда в рабочее время) вульгаризировалась и упростилась до «Россия есть и всегда была, а Украины нет и никогда не было».

Это и в целом очень государствоцентричная картина истории, где по-настоящему существуют только те народы, у которых всегда было и есть свое государство, а остальные едва видны на просвет.

Ну и что, что в эту картину не вписываются греки древних и новые, венгры, евреи (в том числе библейский времен, это у них нет влияния?), армяне, грузины, поляки, индийцы, да и сами русские. И весь этот разговор, что Украину придумал Ленин без ответа на вопрос, зачем он её придумал, и почему именно её и именно там, а не государство Урарту или Ассирию на Урале.

Ну и если Украина реальна, пришлось бы признать, что московской советской империей всю вторую половину 20 века управляли украинцы, а ставропольский русский её упустил сквозь пальцы.

Эта картина неравноценного существования других народов легко накладывается на презумпцию неравноценного существования других вообще — тот стихийный онтологический эгоизм, который здесь встречается сплошь и рядом и ошибочно принимается за силу, а его отсутствие за слабость.

Я однажды описал его по поводу русской езды по дорогам (которая, кстати, в последние годы стала исправляться). Это отрицание равнозначности чужого существования, основанное буквально на физиологическом понимании бытия.

Это когда человек никак не может взять в толк, как это другой существует в том же самом смысле, как и я сам. Я существую взаправду, другие – как бы понарошку. Они не такие же настоящие. Я-то могу ущипнуть себя за руку, за ногу – и мне больно. А что другим тоже, знать про это ничего не хочу.

Отсюда это одновременное отрицание равнозначности чужого существования и низкий порог перед тем, чтобы причинить другому страдание: ведь он же не существует в том же смысле, как я.

В нашем случае это относится и к Украине как целому и отдельным украинкам и украинцам, у командиров проявляется в их отношении к солдатам, у пропагандистов в отношении к аудитории, у работодателей к работникам, у правителей в отношении к гражданам.

И у граждан в отношении к себе самим. Понижение чужого онтологического статуса отраженным образом понижает собственный, который трактуется в фаталистическом ключе — что намеренное и тщательное избегание смерти — это грех, вызов высшим силам, этим не надо заниматься, ведь все в руках божьих и чему быть, тому не миновать.

Это мы хорошо видели в пандемию. Поэтому можно пьяным сесть за руль и поехать за догоном, или завербоваться на войну, где бог не выдаст и свинья не съест, а если выдаст, так от судьбы не уйдешь.

Погибнуть при обгоне ночью на повороте, в непонятном бою, на стройке без страховки, в эпидемии, в драке, — это обычная человеческая судьба, которую не надо предотвращать. Способность умереть и причинить смерть как мера реальности.

То, как в России смотрят на Украину, похоже на то, как в России смотрят на Запад. Западное трепетание над жизнью — по крайней мере своей и похожей на свою — воспринимается как слабость. Отсутствие пренебрежения смертью — как свидетельство упадка и недостаточной полновесности бытия. Ведь готовность к смерти идет у нас за критерий подлинности существования.

То есть не только Украина, но и Запад существует неравноценно, не в том же смысле, в каком готовая на смерть Россия. Поразительным образом Россия, которая с самоубийственной настойчивостью добивается равенства с Западом, делает это с позиции превосходства, и уже считает себя выше и сильнее Запада.

И это может привести к тем же ошибкам в отношении Запада к каким привело в отношении Украины.