«Ночь расстрелянных поэтов». В агентурных разработках были «Организаторы» и «Фашисты»

В рамках проекта «СССР: как это было на самом деле» публикуем авторский цикл о черной дате в истории Беларуси. Часть вторая.

Фото несет иллюстративный характер

Несмотря на «Ночь расстрелянных поэтов», унесшую жизнь десятков лучших сынов Беларуси, и Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» от 17 ноября 1938 года, положившее конец Большому террору, над оставшимися белорусскими литераторами продолжал нависать топор.

Часть первая: «Казненных литераторов могло быть больше»

Особенно усердствовал здесь товарищ Пономаренко, отправивший лично Сталину письмо «О белорусском языке, литературе и писателях». Работа по уничтожению белорусской культурной и научной элиты не прекратилась, даже когда с плеч полетели головы уже самих первых лиц НКВД.

28 февраля 1939 года на имя Пономаренко поступила докладная записка от Цанавы. Озаглавлена она была так: «По агентурной разработке антисоветских настроений части студентов Минского пединститута и преподавателей средних школ в районах Минской и Могилевской областей».

Из нее следует, что в НКВД БССР велось, как минимум, два агентурных дела (разработки). Одно носило название «Организаторы», второе – «Фашисты».

Напомним, это был 1939 год, и последнее еще не приобрело тех оттенков, какими окрасилось в СССР после Великой отечественной войны. И фашистским тогда называли много чего, но чаще – режим, существовавший в Польше. По этой же терминологии дело Тухачевского, по которому были осуждены сотни военных, носило определение «военно-фашистский заговор».

По агентурному делу «Фашисты» проходили все перечисленные в письме Пономаренко писатели – настоящая элита белорусской литературы, те, кто еще оставался на свободе. Называлось все это «контрреволюционной национал-фашистской организацией».

По агентурному делу «Организаторы» проходили шесть человек:

«1. НЕХАЙ Гавриил Иосифович, 1915 г.р., урож. дер. Селибо Березинского р-на БССР, учитель белорусского языка и литературы в средней школе в дер. Колодищах, Минского района. Проживает в дер. Колодищи. Является заочником 2-х годичного Минского учительного института (МУИ).

2. КАЗЕКО Иван Дорофеевич. 1915 г.р., урож. дер. Костричи Любовичского с/с, Кировского района БССР, проживает в м-ке Дукоры, Руденского р-на, б/п, белорус, из крестьян. Работает учителем белорусского языка и литературы в СШ. В 1938 г. окончил Минский педагогический институт (МПИ).
3. КОНДРАТЕНЯ Владимир Игнатьевич, 1917 г.р., урож. д. Смоличи Краснослободского р-на БССР, пр. г. Минск, общежитие МПИ, белорус, член ЛКСМБ, из крестьян, студент 4-го курса литературного факультета МПИ, член союза Советских писателей (ССП) БССР.
4. ГРОМОВИЧ Иван Иванович, 1918 г.р., урож. Крупицкого с/с, Минского р-на, пр. в Минске, общежитие МПИ, белорус, б/п, студент 3 курса МПИ.
5. БАЧИЛО Александр Николаевич, 1918 г.р., урож. д. Лошницы, Перешского с/с, Смиловичского р-на БССР, прож. в д. Синело Минского р-на, белорус, преподаватель белорусского языка и литературы в СШ в д. Синело, заочник МУИ.
6. ПАНЧЕНКО Пимен Емельянович, 1917 г.р., член ЛКСМБ, учитель белорусского языка и литературы в одной из СШ в Кировском р-не, член ССП. По агентурным данным в 1921 г. мать его вместе с ним перешла госграницу на сторону СССР из Польши».

Эта агентурная разработка была заведена 2-м отделом УГБ НКВД БССР в июне 1938 года на основании поступивших материалов от агента «Полонского». Именно у него на квартире, а также в комнатах 11 и 25 общежития пединститута и иногда в Колодищах, проходили встречи молодых литераторов. На них молодые люди вели откровенные «антисоветские беседы по вопросам внешней и внутренней политики СССР, особенно о политике в деревне, восхваляя литературные произведения национал-фашистов: Пуща, Чарота, Зарецкого (осуждены), К. Черного, и других».

Язэп Пуща был арестован еще в 1930 году по делу «Союза освобождения Беларуси», был осужден к пяти годам и находился за пределами республики. Чарот и Зарецкий были расстреляны в страшную ночь с 29 на 30 октября 1937 года. Кузьма Чорны находился в это время в тюрьме. Сейчас нам доступны как его дневники, так и его заявления на имя Пономаренко, в которых описан весь тот ужас, который пришлось пережить за восемь месяцев в минской тюрьме:

«У нядзелю ўвечары Пестрак расказваў Лужаніну, як яго мучылі ў польскай турме. Алаўкі паміж пальцаў, пампавалі ваду праз нос, білі гумавым кіем, замыкалі рукі ў кайданы. Я слухаў. Пестрак умее цікава расказваць. У яжоўскай турме ў Менску ўвосень 1938 г. мяне саджалі на кол, білі вялікім жалезным ключом па галаве і палівалі збітае месца халоднай вадой, паднімалі і кідалі на рэйку, білі паленам па голым жываце, устаўлялі ў вушы папяровыя трубы і раўлі ў іх на ўсё горла, уганялі ў камеру з пацукамі, але рук у кайданы не замыкалі».

20 августа 1944 года Кузьма Чорны был на приеме у Пономаренко и лично рассказал ему о пытках, не выдержав которые, он вынужден было оговорить и себя, и товарищей. Здоровье Кузьмы Чорного было подорвано, он так и не смог прийти в себя. Через три месяца после этой встречи писатель умер в возрасте 44 лет. В день своей смерти, 22 ноября, он оставил в своем дневнике следующую запись:

«Бадай што ўжо месяц, як у «кватэры», дадзенай мне Саўнаркомам. Але ж якраз як тая камера ў турме, дзе я сядзеў у 1938 годзе. Можна сказаць, што я ўжо дайшоў да апошняй мяжы. Бруд, цемень — вокны глядзяць у чорны трохкутнік з высозных муроў. Пісаць няма як і жыць няма як... У нас няма ўласнага жыцця, мы ўсё аддаём дзяржаве. Мы аддалі дзяржаве свае душы і таленты... Я жыву як апошняе пакідзішча. І не таму, што мне хто зла хоча, а таму, што ў нас не эўрапейская дзяржава, дзе інтэлектуальныя асаблівасці чалавека робяць яго жыццё арганізаваным. А ў нас азіятчына.

Падхалімства, хабарніцтва, чыноўніцтва, паклёпніцтва — за апошнія годы паднялося на вялікую вышыню. Колькі нашай інтэлігенцыі без дай прычыны гніе ў турмах і на высылцы! У мяне ўжо няма 70% здароўя. Я гіну і не магу выкарыстаць як бы трэба было свой талент. Сілы мае трацяцца і марнуюцца без карысці.

Доўгія годы мяне мучыла ГПУ-НКВД. А цяпер замест таго, каб рабіць тое, што мне трэба рабіць, я палю ў печы, цягаю ваду, змываю гаўно ў прыбіральні, краду дровы, дастаю з дошчак цвікі, мыю сваю парваную і вываленую адзежу. Тут вайна не да канца вінавата. Тут многа ад хамства.

Апарат НКГБ і тысячы чыноўнікаў займаюць увесь горад — яны ўмеюць і любяць рваць адзін аднаго і ўсіх за горла, а я гэтага не ўмею рабіць, дык не магу нават дастаць хоць тоненькі праменьчык дзённага святла ў вакно і мучуся ў пограбе. Божа, напішы за мяне мае раманы, хіба так маліцца, ці што?»

Кузьма Чорны рассказал о пытках товарищу Пономаренко уже в 1944 году, но нет сомнения, что главный коммунист Беларуси и в начале 1939-го отлично понимал цену всем этим «доказательствам», «свидетельствам» и «откровенным признаниям».

После постановления от 17 ноября 1938 года в НКВД начались аресты. Теперь уже сами чекисты признавались в своих преступлениях, в нарушении революционной законности, давлении, запугивании, нечеловеческих пытках, подлогах, провокациях. Они, выгораживая себя, давали показания на своих начальников, которые раньше требовали от них стахановских темпов по арестам, раскрытиям и приговорам, спускали планы (лимиты) на число арестованных «врагов народа», награждали тех, кто давал лучшие показатели по «раскалыванию» арестованных. А иногда и сами выступали с показательными уроками, показывая, как добиться от человека признания.

Как раз в те дни, когда первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии Пономаренко читал справку по агентурным делам на белорусских писателей, ему поступали и другие документы.

«Руководство ОО НКВД БОВО в частности тов. Завадский не обеспечивает исправление тех перегибов в следственной работе, которые мы совершили в первой половине 1938 г. Вместо того, чтобы разобраться с делами и освободить тех людей, которые невинно арестованы и сидят уже по 6-7 месяцев, из округа за подписью т. Завадского идут штампованные указания «допросить четыре пять человек по антисоветской агитации, сделать очные ставки и дело направить по подсудности».

Такие указания даются по делам, люди по которым арестованы за шпионаж. Это значит, что раз не доказали шпионскую деятельность, то нужно найти хотя что-либо, и тем самым оправдать необоснованный арест».

Именно младший лейтенант госбезопасности Завадский, на то время заместитель начальника следственного отдела УГБ НКВД БССР, составлял справки на белорусских литераторов в августе 1937 года. В них есть «свидетельские показания» А. Смолича, С. Некрашевича, Я.Лёсика и десятков других известных людей. Теперь же о методах, какими добывались эти свидетельства и фальсифицировались дела (на основании которых десятки тысяч человек только в БССР были расстреляны), сообщали лично Пономаренко подчиненные Завадского:

«1. Значительное количество необоснованных арестов командно-политического состава РККА и среди гражданского населения.

2. Извращенные методы следствия, избиение арестованных без разбора, что приводило к осуждению невинных людей, которых судили только по их личным показаниям, неправдоподобным и зачастую вынужденным методами физического воздействия.
3. Прямые подлоги при допросах арестованных, преступное отношение отдельных следователей к составлению протоколов допроса, сводящееся к тому, что обманным путем получали подписи под протоколами допросов, в которых писали не то, что показывал арестованный…»

Однако, несмотря на то, что Пантелеймон Пономаренко де-юре был главным человеком в Беларуси, ничего решить самостоятельно ни в судьбе известных белорусских литераторов, ни, тем более, в судьбе одного из влиятельнейших сотрудников НКВД, он не мог.

Чьи аргументы окажутся более весомыми? Кому повезет, а кто будет расстрелян сразу после приговора без права на обжалование? Все решалось в Москве, и с большой вероятностью, судьбы этих людей решал лично Сталин.

Статья опубликована в рамках проекта «СССР: как это было на самом деле». Продолжение следует в ближайшие дни.