Николай Астрейко: «Я до сих пор не могу прийти в себя…»

17 ноября из Шкловской колонии усиленного режима вышел на свободу лидер гражданской кампании по наблюдению за выборами Николай Астрейко. Освобождение политзаключенного, приговоренного к двум годам лишения свободы, было неожиданным даже для него самого. Напомним, что активисты «Партнерства» были осуждены за «деятельность от имени незарегистрированной организации». Сегодня в тюрьме остается еще один наблюдатель — Тимофей Дранчук.

— Николай, почему Вас освободили?

— Потому что я отбыл одну треть наказания, и по закону имел право на замену режима на более мягкий, в частности, на исправительные работы по месту жительства. За 9 месяцев заключения у меня не было замечаний. Мой адвокат Валентина Шиханцова постоянно занималась вопросом моего освобождения, я прошел комиссию, и в пятницу, в 15.00, мне приказали собрать вещи и вывели за территорию колонии. Для меня это было так неожиданно, что до сих пор не могу придти в себя! До дома добирался на попутной машине…

— Как встретила семья?

— Семья встретила замечательно. Все были очень удивлены и очень счастливы! Наконец, я увидел дочь Лизу, которая родилась, когда я был в тюрьме… Дочка просто замечательная! Сейчас буду заниматься семьей, хочу быть с близкими людьми. Для меня сейчас это самое главное.

— Сегодня Вы должны были явиться в милицию?

— Да, я только что посетил Первомайский РУВД и встал на учет. Сейчас буду искать работу. Хочу работать по специальности — юристом. Часть заработной платы будет уходить государству.

— После суда Вас направили в Шкловскую колонию усиленного режима, хотя приговор звучал «два года колонии общего режима». Почему усиленный режим?

— Я не знаю. На самом деле в Шкловской колонии очень много людей, которые должны были попасть в колонию общего режима. Ходили слухи, что это связано с возможным реформированием пенитенциарной системы. Вроде как в Беларуси теперь будет два режима заключения — общий и строгий. Но это только слухи, точно я не знаю…

— Какие условия были в колонии?

— Обычные условия. Не могу сказать, что ко мне как-то особенно относились, дополнительного давления не оказывали. Все 2000 тысячи человек в колонии сидели в одинаковых условиях. Жил в отряде в 150 человек. Отряд жил по кубрикам, в одном кубрике — по 25-30 человек. Было, конечно, нелегко, но я уже привык ко всему за 9 месяцев заключения.

Питание было не очень хорошим, его хватало для того, чтобы не умереть с голоду.

— Были проблемы со здоровьем?

— У меня больное сердце, поэтому сейчас, видимо, придется лечь в больницу на обследование. В тюремной медчасти не лежал. Считаю, что это бесполезно, все равно там не вылечили бы. После тюремной пищи серьезно пострадали зубы, нужно обязательно посетить стоматолога.

— Где было тяжелее — в следственном изоляторе или колонии?

— В СИЗО было значительно тяжелей. Ты постоянно находишься в камере, мало света, мало воздуха, одни и те же люди. Там мне и стало болеть сердце из-за недостатка воздуха. В «зоне» проще. Там ты постоянно чем-то занят, работаешь, все-таки больше времени проводишь на воздухе. Работа у меня была — шил ботинки для заключенных. Вернее даже не шил, а помогал шить, был подсобным рабочим.

— Но усиленный режим все-таки ощущался, как-то сказывался?

— Он бы сказался, если бы я там дольше остался. Разумеется, там совершено другой контингент, чем в колонии общего режима. Там были люди с куда более серьезным криминальным прошлым, осужденные к большим срока заключения. Но каких-либо претензий у меня к администрации колонии нет.

— Как складывались отношения с заключенными?

— Ровные отношения были, все с пониманием относились к моему положению. Каких-либо сложностей не было.

— С вами в одной колонии сидел бывший руководитель Белтелерадиокампании Егор Рыбаков?

— Да, я его там встретил. Знаете, в «зоне» меняется восприятие людей, совсем не так как на свободе. Пообщавшись с Рыбаковым, я пришел к выводу, что его все-таки осудили излишне строго.

— Как Вы оцениваете суд над Вами и Вашими коллегами?

— Не хотелось бы сейчас давать оценки. Хочу дождаться выхода на свободу Тимофея Дранчука. Но хочу сказать, что тот факт, что, несмотря на смягчающие обстоятельства, я получил максимально возможный срок наказания, говорит о том, что даже формально суд нарушил закон. Я уже не говорю о неконституционности самой статьи, по которой нас осудили, о том, как велось следствие, и почему судебный процесс был закрытым.