Нидерландская журналистка получила осколочное ранение на протесте в Беларуси: «Шрамы ужасные»

«Работала в разных странах, но такого, как у вас, не видела», — говорит Эмили Ван Оутерен HEALTH.TUT.BY.

Журналистка из Нидерландов приехала в Минск к выборам. Вечером 9 августа Эмили интервьюировала протестующих, когда была ранена в ногу — возможно, осколками светошумовой гранаты. Вернувшись в Нидерланды, она опубликовала репортаж о том, что с ней случилось: «Набирала текст с больничной кровати. Хотелось, чтобы в нашей стране скорее обо всем узнали и почувствовали себя ближе к происходящему в Беларуси».

9 августа. Снимок носит иллюстративный характер. Фото Игоря Мелешко

Когда мы созваниваемся с Эмили, она уже дома.

— Я в порядке, в пятницу меня выписали. Но восстановление не будет быстрым. Левая нога обожжена. Есть пять отверстий в левом бедре: самое глубокое 10 см. Это не угрожающие жизни травмы, но шрамы ужасные.

Эмили — журналистка одного из ведущих изданий в Нидерландах, ежедневной газеты NRC. Это независимое медиа: государственной прессы как таковой в Нидерландах нет. Эмили занимается журналистикой 17 лет. Работала в Афганистане, была в Украине в 2014 году. Последние полтора года она корреспондент в Центральной Европе: освещала волнения в Венгрии, Польше.

— На гражданских протестах я никогда не видела того, что случилось в Беларуси. И я не имею в виду собственную травму. На Майдане было более жестокое насилие со стороны украинских властей, но я не видела этого своими глазами. Непонятно, чем все закончится, но это определенно уникальный момент в вашей истории.

В Беларуси Эмили оказалась впервые. Прилетела как туристка, без журналистской аккредитации.

— Коллега из Москвы пробовал аккредитоваться — не получилось. Да, по белорусским законам, работать так нельзя. Но свобода слова — это одно из прав человека, и мы в редакции убеждены, что журналистика подпадает под это определение. Не нужно просить разрешения у правительства на то, чтобы быть журналистом и выражать мнение народа. У меня не было аккредитации — но я не врала. На границе меня не спросили о цели визита, только проверили паспорт. Ни один милиционер не поинтересовался моей профессией: по крайней мере, на английском. А людям, у которых я брала интервью, я всегда представлялась как журналистка.

В день выборов Эмили с переводчиком записала несколько разговоров с избирателями. Вечером пошла к проспекту Машерова. Журналистка подчеркивает: участия в протесте она не принимала, была достаточно далеко.

— Я знаю ваш ОМОН, я не собиралась стоять в первом ряду. Это как на концерте: если хочешь с кем-то пообщаться, ты просто не сможешь сделать это под сценой. Люди пришли туда не для того, чтобы говорить. Если надо интервьюировать на протесте, ты остаешься позади. Так я и поступила. Я не была под стелой, а находилась на небольшом холме с видом на нее — там еще гостиница, кажется, «Планета». Нельзя было принять меня за протестующую — просто прохожая.

Из репортажа NRC

«Из-за разговоров я слишком поздно замечаю, что вокруг нас становится все больше и больше беспокойства. «Думаю, нам нужно убираться отсюда», — говорю я Диме в середине интервью. Мы бежим на полной скорости, рядом бьет химическая «молния». Еще один удар. Вспышка — и я на мгновение ослеплена ярким светом. Тут же раздается оглушительный хлопок. Прямо как гроза: уже не такая красивая и невинная, когда рядом с вами.

9 августа. Снимок носит иллюстративный характер. Фото Игоря Мелешко

Как будто кто-то выключил звук в фильме, потому что я уже ничего не слышу, а съемка продолжается. Затем я чувствую, как что-то острое проникает в мое левое бедро. Тут же теплая жидкость стекает по моей икре. Не думай, продолжай бежать. Чувствую, что я горю, продолжаю бежать.

Я потеряла Алекса (переводчик. — Прим. TUT.BY), Дима исчез. Я снова слышу. Люди, к которым я обращаюсь, отвечают, что не понимают ни слова из того, что я говорю. Когда я поднимаю платье, я вижу по взгляду женщины, что кровотечение намного сильнее, чем я чувствую.

Мне на помощь приходят два парня 18 и 20 лет. Они братья, пришли со своими родителями. Их мама промывает большие раны в моей ноге водой из бутылки и прижимает к ним носовые платки. Парни вызывают скорую.

Интересно, если власти бросают в вас гранаты, когда вы стоите с ручкой и блокнотом в руках, можете ли вы доверять им в спасении своей жизни?

К счастью, скорая прибывает через двадцать минут. Алекс найден и невредим. Нас везут в военный госпиталь. Первая мысль: полезно при огнестрельных ранениях (что везут в военный госпиталь. — Прим. TUT.BY). Вторая мысль: а что, если военные меня больше не отпустят? Я не только сильно ранена, я тайно выполняю работу журналиста.

В палате обнаженный мужчина лежит так близко, что мы можем коснуться друг друга, если протянуть руки. Но все, что он может, это стонать и кричать, пока врачи пытаются спасти его ногу. Только когда он испуганно смотрит в мою сторону, стуча зубами, я вижу, что его били по лицу.

Отделение неотложной помощи настолько перегружено в первую ночь протестов, что протокол такой: спасайте жизни, остальное потом. Моя обгоревшая голень должна подождать».

***

Эмили рассказывает: в ночь с 9 на 10 августа ей и двум соседкам по палате (у одной осколочные раны на обеих ногах, у второй резиновая пуля вошла в голень) осознанно не давали спать.

— Регулярно кто-то заходил в палату. И не для того, чтобы проверить, живы ли мы, или дать таблетки — а чтобы припугнуть. Это не вина врачей. Как я понимаю, ваша страна — просто не та, где доктор может сказать силовику: «Отвали, ты увидишь моего пациента, когда я закончу его лечить». Но для здоровья это был бы правильный подход. Что пострадавшему нужнее покоя? А если боязно, что пациент представляет угрозу или сбежит, милиция может дежурить под палатой.

Из репортажа NRC

«Около 2 часов ночи офицер в джинсах стоит у нашей кровати, чтобы допросить нас. Ему нужны наши имена и адреса, а также фотографии нашей одежды для видеоанализа. Не для того, чтобы определить, кто стрелял в нас, а для того, чтобы увидеть, нельзя ли уличить нас в «провокационном поведении» и «разжигании беспорядков». К счастью, он не задает одного вопроса: что я на самом деле здесь делаю.

В половине четвертого внезапно приходится сдавать кровь, чтобы измерить процент алкоголя: пьянство — дополнительный повод для наказания. Через час в комнате находится офицер в форме. У него в руке список из примерно пятидесяти имен. Он оставляет непонятную иностранку в покое, но девушки должны подписать заявление. Изучается вопрос о том, могли ли их „травмы быть вызваны падением“. В половине шестого мы должны пописать в банку для полиции. Следующий допрос следует без четверти семь».

***

До прибытия в госпиталь Эмили сообщила о травме корреспонденту в Москве: он знает русский.

— Поначалу он решил, что я в порядке, максимум — царапина из-за работы «в поле»: по телефону я была очень спокойна. Когда стало ясно, что все серьезно, в редакции были шокированы. Мы не хотели конфликтов с властями. Важнее было мне поскорее покинуть страну и рассказать о том, что случилось.

Эмили смогла уехать через два дня. В Беларуси она покупала страховку на неделю за 7 долларов. Польское страхование (нидерландка живет в Варшаве. — Прим. TUT.BY) покрывает необходимые расходы: пребывание в больнице и операцию. Если для избавления от шрамов понадобится пластическая хирургия, предполагает Эмили, оплатит ее либо издание, либо она сама.

Один из врачей в Беларуси напоследок спросил ее, вернется ли она когда-нибудь в страну.

— Я сказала, что вернусь только в демократическую Беларусь. Журналистам, работающим в стране без аккредитации, могут запретить въезд на срок до 10 лет. Со мной еще не связывались белорусские власти — возможно, это случится после того, как они переведут мои тексты.

Журналистка видела кадры с совещания с членами Совета безопасности, где Лукашенко просил людей не высовываться на улицы: «Поймите, что вас и наших детей используют как пушечное мясо! Сегодня уже понаехали сюда из Польши, Голландии, Украины».

— Как думаете, кого он имел в виду, когда говорил о Нидерландах? Не то чтобы наша страна была известна рассылкой иностранных агентов. Так что, подозреваю, речь шла обо мне. Но не думаю, что меня всерьез считают агентом. Это пропаганда. Уверена, у белорусских властей есть гугл: можно вбить мое имя, чтобы понять, кто я.

Эмили считает, что с травмой ей просто не повезло. Несчастный случай, издержки профессии. Оказалась не в том месте не в то время.

— Вряд ли силовики вообще могли подозревать в тот момент, что я журналист из ЕС. Если бы знали — напротив, возможно, были бы более аккуратны. Это насилие было направлено не на меня как на журналиста, а на вас — как на белорусов, которые пытались добиться осуществления своих прав на честные выборы.

Но для меня важно вот что: в Нидерландах о Беларуси знают не так много. То, что вся эта история случилась со мной, поможет людям в нашей стране лучше понять, что случилось с вами.

Шок и возмущение: протестующие против ОМОНа