«Мы гордые граждане страны цивилизации, которая сейчас расскажет, как правильно открывать олимпиады, проводить границы или умирать в СИЗО»

— Пианист, и судя по всему, очень интересный во всех остальных отношениях автор и человек Павел Кушнир умер в биробиджанском СИЗО 27 июля — в день после открытия парижской Олимпиады, — пишет Александр Баунов. — Это ровно тот день, когда официальные российские лица, СМИ и, к сожалению, многие искренне обеспокоенные граждане обсуждали безнравственность и неэтичность церемонии открытия. И это та мысль, которую я пытался донести.

Официальные лица будут извергать всё, что, по их мнению, позволит им оставаться в офисах, с официальных российских СМИ — вокзальной секс-обслуге, рассуждающей о гигиене — тоже взять пока нечего. Но вот обеспокоенные граждане действительно обеспокоили наличием на месте срама некоего слепого пятна, прикрытого примерно таким рассуждением: «Мало ли в мире страданий, дети в Африке голодают, что ж нам теперь ни по какому вопросу мнения не иметь?»

Ну во-первых, дети и взрослые умирают не в Африке, а, прямо скажем, в Биробиджане, или в Киеве, или в Шебекино, где тоже могли бы не умирать, — и не потому, что у них не хватило, как случается в Африке, еды или на еду.

А во-вторых, умирают они в качестве прямой реализации комплекса этического, а также культурного, эстетического и, прямо скажем, национально-государственного превосходства страны-цивилизации, столь отчетливо проявившемся в критике олимпийской церемонии.

«Мы хранители высокой культуры, хорошего вкуса, нравственных ценностей, гордые граждане страны цивилизации, которая сейчас расскажет вам, как правильно открывать олимпиады, играть концерты, проводить границы или умирать в СИЗО».

И даже если это мнение частного гражданина, которое абсолютно случайно совпало с официальным, гражданин не может не заметить, что между вот этим комплексом этического превосходства, разрушенными городами и умирающими узниками абсолютно прямая связь.

Рассуждать человеку, безусловно, никак невозможно запретить на любую тему, да и пойди попробуй, он тебя сам запретит (теперь и практические способы есть).  Но у любого рассуждения есть внутренняя логика и имманентный вес.

Сообщив миру, что травести или отрубленная кукольная голова на олимпиаде — это не этично, или там не по-христиански, хорошо бы где-то неподалеку, в пределах видимости сообщить тому же миру (а не узкому кругу понимающих друзей за гаражами), что доводить музыканта до смерти в СИЗО за слова, или убивать людей в их собственных домах даже не за их слова, а за собственные фантазии, или хотя бы просто оставлять их там без света, воды и отопления — это тоже крайне не этично, и, пожалуй, еще менее по-христиански, чем кукольная голова бедной королевы XVIII столетия.

В противном случае декларация об олимпийской этике и эстетике теряет всякий вес. Невозможно говорить о наличии особой этической чувствительности, которая активируется при виде очередной бородатой женщины, но никак не дает о себе знать при известии об очередном умершем узнике или разрушенном доме.

Глядя изолированно, в словах, например, Андерса Брейвика, про миграцию, или про левых политиков, если очистить их от шлака, тоже найдется много верного. Но он устроил бойню на острове Утойя, убил семь десятков безоружных людей, и было бы странно теперь всерьез прислушиваться к его политическим оценкам.

В критике современного общества потребления много верного, но вряд ли мы начнем по этому поводу — не в исследовательском контексте, а как моральных авторитетов — цитировать радикальных исламистов или членов «Красных бригад».

В рассуждениях о Версальском мире как легитимной причине немецкого ресентимента было много правильного, но послевоенные немецы вполне сознательно избегали этого сюжета.

В российских разговорах о несправедливом окончании холодной войны, не всегда разумном поведении Запада или украинского государства, и даже про открытие Олимпиады в некоторых ракурсах тоже можно услышать голос вкуса, или справедливости, или религиозной деликатности, но вот теперь Павел Кушнир.

Этика, которая высказывается в сфере символического и разрешенного, и умолкает в сфере практического и рискованного, просто перестает быть этикой и становится ее имитацией. Потому, что этика это непрерывная, как говорится «неделимая» практическая, а не дискретная теоретическая дисциплина.