«Мне не нравится наша советскость. Живем, будто СССР еще существует»

Одна из лучших легкоатлеток в истории страны Надежда Остапчук поговорила о правде, живописи, метаноле, олимпийском «золоте», шести министрах спорта и жизни после него.

– Что такое Большие Орлы?

– Деревня, в которой я росла первые пять лет жизни. Маленькая такая. Убедительных причин для появления в названии слова «Большие» нет. Просто рядом с нашими Орлами находятся Малые Орлы. Вот кто-то и добавил «Большие», чтобы не заморачиваться.

После мы семьей переехали под Столин. В городской поселок Речица. Не та Речица, которая в Гомельской области. В общем, воспоминаний о родной деревне почти нет. Иногда приезжаю к бабушкам летом. Но редко. Каждый раз вижу, что людей становится все меньше и меньше. Все потихонечку затухает. И вообще, чем дальше от Минска, тем больше все дичает и вымирает. К сожалению, меня это уже даже не пугает. Наверное, я, как и все, привыкла.

Хотя моя деревня еще относительно живая. Просто входит в состав огуречного рая – Ольшаны, Давид-Городок. Люди живут. Но такого, чтобы было тысячу дворов, нет. И все равно Большие Орлы… Хотя вот еще какая у меня мысль по поводу названия. Деревня вытянута вдоль дороги. Едешь по ней долго-долго. И все равно, получается, Орлы, скорее, длинные, чем большие.

– Чем деревенские люди отличаются от городских?

– Складом ума. Деревенские более открытые. Более добродушные. Город все-таки делает человека жестким. Утром проснулся, полетел на работу, отработал, прилетел домой, заснул – и по новому кругу. Постоянная суета.

В деревне, пусть тоже хватает работы, жизнь более размеренная. Тебе не надо час стоять в пробке, палить нервы, жить на эмоциях. Агрессии намного меньше. Отсюда и разница между деревенскими и городскими.     

Меня город сделал немного злее. Хотя я до сих пор не могу назвать себя городской. Живу на окраине Минска, в Уручье. В центр езжу только по необходимости. На данный момент для меня это идеал. Вроде бы и тихо, но метро рядышком уже прокопали. По делам быстро можно добраться. В общем, нашла золотую середину.

А отец мой до сих пор живет в Речице. Работает, как и все. Ему год до пенсии остался. Хотя организация их уже загибается потихонечку. ПМК это раньше называлось. Земельные работы. Копают люди. Вот отец мой всю жизнь и проработал на экскаваторе. Сейчас его куда-то перевели. Мама работала в Доме быта. Раньше существовали такие учреждения – ремонт одежды, пошив и прочее. Но умерла, к сожалению.

– И откуда в вашей жизни возник спорт?

– Как-то так получилось. У нас интернета не было. Мы себя развлекали, бегая по улице. Иногда во дворе появлялся тренер. Созывал детей, рассказывал о своей секции. Еще один способ набора в группы подготовки – походы по школам. Они и сейчас практикуются. Правда, раньше дети бегали за тренером, а сейчас тренер – за детьми. Тогда отсеивали, теперь уговаривают. И уговорить порой нереально. В общем, выбора уже нет.

Поэтому набирают в основном ребят из деревни. У городских много соблазнов. У сельских их нет. Дети хотят чего-то добиться. Вот одна из причин, по которым атлетикой занимаются в основном уроженцы деревень. Мы более трудолюбивые, дисциплинированные. Наверное, это результат привычки. Торчишь все лето в огороде, родителям помогая. Вот и учишься работать.

Честно, до сих пор понять не могу, зачем все это? Вроде мы и жили в квартирном доме, но все равно рядом было десять соток огорода. И не только у нашей семьи. У соседских – тоже. Порезали нам всем поле на участки, вот и работали. Правда, десяти соток возле дома мало, надо взять еще 20 в какой-нибудь деревне и дополнительно работать там :).

Брестская область – торфяники. Все росло хорошо. Картошки было столько, что мы не понимали, куда ее грузить. Вот я и думаю: зачем это надо? Работа ради работы. Советская закалка. Всего нужно побольше-побольше-побольше. У нас земли больше нет. У отца здоровье уже не то. Да и смысл какой? Проще на рынке два мешка картошки купить. А то эти наши ритуалы сезонные… Ближе к весне вся квартира в рассаде. Потом целое лето носишься с ведрами на участок, чтобы все полить ручками. Автоматизированного полива, естественно, не было. В итоге тебе и фитнесс, и шейпинг, и тренажерный зал. А осенняя картошка? Сперва выкопал у себя, потом едешь на гастроли по тетям-дядям, бабушкам-дедушкам. Страшный период, конечно :).

В общем, дисциплина и трудолюбие у меня с детства. Для спорта – то, что нужно. Сначала я баскетболом занималась. Помню, зал у нас был очень маленький. Даже дети не могли в нем набегаться. После за компанию пошла на атлетику. Незаметно, все стало становиться серьезнее. Поехала на соревнования. Некоторых первые неудачи останавливают. Некоторых подстегивают. Я второго типа. После дебютных не самых удачных соревнований возник азарт, появилась мотивация.

Затем Брестское училище олимпийского резерва. Затем Минск. Мне не очень хотелось переезжать в столицу. Брест – более домашний город, я к нему привыкла. Но возникла ситуация, когда, грубо говоря, без меня меня женили. Посадили на поезд и сказали: «Езжай, в Минске на вокзале тебя встретят».

Как сейчас помню, у меня был билет на 14 марта. Типа на сборы отправилась. Брестские тренеры сказали: «Съездишь, посмотришь, если не понравится, вернешься». Мне понравилось. Интересно было. Тем более, в Бресте моим тренером работал копьеметатель. А это немного другая специфика.

– При этом вы хорошо учились.

– Я окончила школу с тремя четверками. Математика, химия, физика. Вообще, математика мне нравилась, только вот отношения с учителем сложились напряженные. Предмет давался довольно легко, но из принципа я не выкладывалась на полную. Честно, даже не помню, из-за чего мы с учительницей математики зарубились. Наверное, в какой-то момент мне просто показалось, что она чересчур строга.

Намного больше мне нравилось черчение. Очень сильно. Сейчас, насколько я знаю, в школах уже не дают этого предмета. А в наше время от тебя требовалось начертить какую-то фигуру, и ты с линеечкой, высчитывая пропорции, выполняла задание. Кропотливо, вовлечено. То, что нужно. Мне очень нравилось. Именно сам процесс. Думаю, если бы не спорт, выучилась бы на архитектора.

А так, получается, у меня спортивное среднее специальное образование и историческое высшее. Правда, изначально сдавала экзамены для поступления в физмат БГУ. Но мне нужно было общежитие, до этого я жила в гостинице, поэтому пришлось идти на исторический факультет. Так сложилась ситуация. Посидели с тренерами, подумали. Они посоветовали, мол, за счет спорта в БГУ тебе будет проще решить вопрос с жильем. В общем, очередное «без меня меня женили».

Хотя мне тогда было непринципиально. Честно. Мы пахали, как лошади. На неспортивные мысли не было ни сил, ни времени. 25 тонн штанги в день, 200-300 бросков. Прыжки, бег… Тяжело. Плотная подготовка в нашем виде спорта – это довольно жестоко. Приходишь утром в 10:30. Первая тренировка. Часа два, два с половиной. Тонн 15 штанги. Это общий вес блинов, который ты поднимаешь за занятие. Потом массаж. Домой, обед, пару часов отдыха, обратно – погнали на вторую тренировку. Имитация бросков, техника, сверху добиваешься штангой. Становая, присед со штангой на спине, присед со штангой на груди, жим – стоя, сидя, лежа. В общем, со штангой мы делали все, что угодно. Особой любви к этому снаряду у меня теперь нет. Домой приходишь, ешь – и в кровать, вытянуть ноги да заснуть.

– Когда вы поняли, что не разминетесь с профессиональным спортом?

– Лет в 15, когда перебралась в Брест. Честно, мне по детству больше нравилось копье. Но на районных соревнования я выиграла именно в толкании ядра. Та победа и определила мою специализацию. Тренеры в Бресте пытались перевести меня на копье. Но мышцы уже были сформированы. Стали болеть локоть и плечо – вернулись к ядру. Хотя на ядре нельзя заработать много травм. Наши стандартные проблемы – кисть, локоть, плечо. Большинство же повреждений происходит на тренировках. Из-за штанги. Это в основном спина.

Раз уж заговорили, то вообще специализация в легкой атлетике – интересная тема. Тут два варианта: «как должно быть» и «как происходит у нас». Ребенок до 14 лет тренируется в группе общей подготовки, бегает, прыгает, делает все подряд и веселится. После смотрится, что ему нравится и что он может. Принимается решение по специализации. Так должно быть. Это правильный вариант. Теперь неправильный, как это происходит у нас.

Тренер смотрит на детей: «Ну, раз толстый, значит, метатель». А этот толстый еще ребенок. Он через год может высохнуть до комплекции хорошего бегуна. Вот еще. За один день тренер дает ребенку попробовать все: бег, метание диска, толкание ядра, метание молота, прыжки… И особо не заморачиваясь, определяет специализацию. Поэтому у нас много переходов из вида в вид. А это потеря времени.

В общем, при переезде в Брест у меня были четкие цели. Не розовые мечты о всемирной славе, а планы по постепенному развитию. Юниоры, молодежь, взрослый уровень. Началось все с юниорского «мира». Считалось, мол, хорошо, если Остапчук за медали зацепится. И я все это слышала. Злилась. Когда все против тебя – это неплохой вариант. Не скажу, что он мне прямо нравится, но не мешает. Плюс мобилизует отлично. Тот «мир» я выиграла. Он проходил во Францию. Один из первых выездов, но не первый.

– А первый?

– А первый был в Португалию. Олимпийские дни молодежи. Мои 16 лет. Лиссабон. Четвертое место заняла. Обидненькое. Помню, мне даже не сказали, что на турнире придется толкать четырехкилограммовое ядро. Это снаряд для взрослых. А мы в том возрасте толкали троечку. Прихожу на квалификацию – глаза делаются квадратными. Я такого тяжелого ядра в жизни не поднимала. Некоторые наши тренеры знали, но ничего не сказали моему об этом :).

Наскребла на четвертое место. Это основное воспоминание. О Португалии же почти ничего не помню… Хотя вот что. Удивляли большие стеклянные дома, на подобие бизнес-центров, которыми сейчас застраивают Минск. Тогда в Беларуси еще не было подобных зданий.

Потом уже много где побывала. Больше всего удивила Япония. Для нашего ума сложная страна. В Беларуси везде простор. Лужайки, поля, деревьев много, в городах – парки. А в Токио и Йокогаме – дом на доме. Оно, конечно, интересно. Но я не представляю, как там жить.

Но вообще, какие-то туристические воспоминания для спортсменов – это редкость. В основном ты приезжаешь за день-два до соревнований. Готовишься, свободное время стареешься посвящать отдыху. После само соревнование. После шесть утра, обратный рейс – и пошел вон отсюда. Почему-то наша федерация всегда покупала такие билеты. Чиновникам жалко было, чтобы мы на чуть остались и посмотрели страну. 

– Город, в котором вы были и которого не увидели?

– Почти все, в которых проводились чемпионаты мира. Говорю же: странно. Казалось бы, турнир идет семь дней. Почему не оставить спортсменов после окончания соревнования в их виде, чтобы люди за своих соотечественников поболели, новую страну увидели? Наверное, так было дешевле. А конкретный город… В 2011-м «мир» проводился в Южной Корее. Город Тэгу. Жили в деревне рядышком. Два дома – все. Вся моя Корея, получается, – те два дома, стадион и аэропорт.

– Вы согласны, что Олимпиада для спортсмена – совершенно особенный турнир?

– Ну, это интересно. Но мне больше нравились чемпионаты мира. Они сделаны более профессионально. В Олимпиаде всего понамешено, она напоминает базар с плясками. Это больше шоу. Олимпиада – это для медиа и зрителей. Ее хорошо смотреть по телевизору. Участвовать – не очень.

На чемпионатах мира все спокойнее. И четче. Ими занимаются профильные специалисты. Программа расписана и составлена грамотно. На Олимпиаде же нужные тебе объекты могут быть разнесены на приличное расстояние. Допустим, вот тут ты толкаешь ядро, а за штангой тебе нужно идти километр-полтора. На «мире» же все в одном месте. Устроители Олимпиад пытаются придти к этому. Но из-за масштабов сталкиваются с трудностями.

Я была на трех Олимпиадах. Афины, Пекин, Лондон. Ну, вот хотя бы Афины. Нас заперли на гору толкать ядро. По сути дела, организаторы просто залили круг на пустыре. Там постоянно летала пыль. Ноги все время были грязными. Круг в пыли и сколький. Разминались внизу горы. После ехали наверх, чтобы толкать. Я, конечно, понимаю, картинка красивая – пейзаж и все такое. Зрителям здорово. Но участникам было очень тяжело.

– Что чувствует человек, который становится лучшим в мире?

– Это полное смешение чувств. Не знаешь, что делать, как себя вести. Находишься в прострации. Мало чего понимаешь. Осознание успеха и эйфория приходят дня через два. Просыпаешься утром, открываешь глаза и в голове появляешься четкая мысль: «О, ты же «мир» выиграла». Лично для меня это именно то состояние, ради которого надо прыгать со штангой на тренировках. 

Гимн, подымающийся флаг страны, да и вообще вся пьедестальная церемония – это последствия. Наиболее концентрированное чувство возникает после финальной попытки. Все начинается после объявления результата. Тебе было тяжело-тяжело, и тут все накопленное напряжение вдруг выходит. Удивительное чувство легкости. Серьезно. Летать хочется.

А к пьедесталу лично я отношусь спокойно. Пьедестал – это результат твоей работы. Пьедестал – это церемония. Более того, чисто на эмоциональном  уровне она воспринимается совершенно по-другому. Иногда ты просто стоишь на пьедестале овощем. Потому, что выбросила все эмоции после объявления финального результата, а теперь начался упадок всяких сил… Хотя бывает, тебе вешают медаль, – и эмоция пробивается по новой.

Самым эмоциональным для меня получился первый пьедестал. Последующие я воспринимала как подтверждение хорошо проделанной работы. Позже стала воспринимать как что-то само собою разумеющееся. Правда, иногда стоишь на чествовании, заняв второе или третье место, и думаешь: «А ведь могла ведь первой…» Такой пьедестал очень тяжелый. Хотя и заставляет работать больше.

В целом я нормально отношусь к идее того, что спортсмен представляет свою страну. Но меня не торкает звучание гимна. Честно. Это не основа. Это дополнение. Мне больше всего нравится ощущение, что ты отпахала и добилась результата, что не зря терпела и работала. У нас ведь не командный вид спорта. Ты в первую очередь выступаешь за себя.

При этом я считаю себя патриоткой. Если бы я не была патриоткой, меня бы здесь, наверное, уже не было. Я люблю Беларусь. Люблю землю. Просторы, леса. Люблю климат. Да, люди в последнее время стали злее, но в большинстве своем они мне нравятся. Душевные ребята.

– Что вам не нравится в Беларуси?

– Много всего. Но основное – это наша советскость. Мы не пошли в европейскую сторону. Продолжили жить после развала СССР так, будто эта большая страна еще существует. Все-таки нам, наверное, надо было перетерпеть, сделать акцент на себе и выработать независимость. А сейчас Беларусь зависима. Вот это мне не нравится. Понимаю, в современном мире тяжело быть независимым. Но хватает маленьких стран, которые умудряются справляться с этой задачей.

Думаю, если бы сразу после развала СССР мы кардинально изменили курс развития, у нас могло бы получиться. А так Совок. У нас все государственное, ничье, по сути. А к не своему люди относятся соответствующе. Не бережно. Тяп-ляп. Это как колхозы в СССР. Не мое – так и запороть можно… Это людей портит.         

– В 2001-м вы могли уехать в Канаду.

– Звали тренера. С ним в случае согласия могли отправиться и ученики. Думаю, согласись, тренер, я бы уехала. Наверное. Не уверена на сто процентов. В то время в Беларуси у меня ничего не было. Я жила в общежитии. Мне вообще нечего было лишаться в этой стране. Плюс 90-е только недавно закончились. Не самое сытое время. Ясное дело, в Канаде тогда было лучше. Вот и могла себе позволить легко сорваться. 

Это, наверное, единственный в моей карьере четкий интерес по смене гражданства. Далее обращаться ко мне не стало бессмысленно. Пошли медали. Я стала самодостаточной, меня признали в Беларуси. Появился нормальный заработок. Смысл дергаться? Смысл предлагать?

– Как только атлет начинает показывать результат, ему в Беларуси становится легче. Так?

– Так. Одно только уточнение. Не «когда начинает показывать», а «когда показал». А результат белорусы обычно показывают вопреки всему. Это такой, оцененный государством персональный героизм. С одной стороны, конечно, правильно. В духе «выживает сильнейший». С другой стороны, нет. С точки зрения массовости все это плохо. Те же немцы тащат своих спортсменов от и до. Вот Кристина Шваниц. Она ведь до 27 лет ничего не показывала. Только в 28 стала толкать на 20 метров. И теперь чемпионка Европы.

У нас же таких людей выбрасывают. Никто не ждет. Никто не учитывает, что метание – вообще-то поздний вид. Я – одна из немногих спортсменок, которые сумели безболезненно перейти из юниорского во взрослый спорт. А это очень тяжелый период. Даже не физически. Психологически. По мозгам бьет конкретно. Ты только-только вышла из юниоров и толкаешь на 17,50-18 метров. А взрослые – на 20. Разница ощутимая. И она держится года два-три. Вот в это время голова и страдает. Начинает казаться, что тебе никогда не удастся улучшить свои результаты.

Хорошо, что я справилась. Помню, как выиграла юниорский мир. У меня тогда была маленькая зарплатка. Получала, кажется, сто долларов от министерства спорта, в котором числилась спортсменом-инструктором. Зарплата чуть выше средней по стране на то время. После «мира» продолжила получать те же деньги. Наши начальники сказали: «Слишком молодая. Еще рано получать президентскую стипендию, потерпишь». Два года после терпела.

Уже когда взяла медаль на взрослом «мире», получила повышение. Плюс стали поступать приглашения на коммерческие соревнования. А это дополнительный заработок. Система такая. Белорусский спортсмен привязан к министерству спорта. Получает зарплату. Как только его уровень повышается, начинаются приглашения на различные гран-при и турниры вроде «Бриллиантовой лиги». На таких соревнованиях можно заработать, две, пять, десять тысяч долларов. Понятное дело, чем выше уровень участников, тем больше призовой фонд.

– Ваш наибольший выигрыш за время карьеры?

– 60 тысяч долларов. Из них мне досталось 42. Понимаю, может, для футболистов или хоккеистов это месячная зарплата. Но для нас, атлетов, серьезные деньги. Выход на топ-уровень позволил мне их заработать.

Помню, что свои первые деньги я почти полностью потратила на квартиру. Сама заработала, сама купила, сама отремонтировала. Первые два-три года профессионального спорта ушли на обустройство жилья. Плюс не надо забывать, что спортсмен тратит заработанные деньги на подготовку. А еще питание, фармакология, которая, к сожалению, сыграла роковую роль в моей карьере, сборы, лечение, восстановление. Честно, откладывать практически не получалось. Очень мало. Все деньги постоянно работали.   

– Что вы заработали за карьеру?

– Квартиру, в которой живу, небольшой запас денег, который сейчас работает на меня, и машину, которой сейчас уже нет. Продала ее. Автомобиль мне теперь попросту не нужен. Я вложилась в бизнес своих друзей. Не управляю им. Живу на плюс с этого бизнеса. Скромные деньги. 800-1000 долларов в месяц. Мне хватает. Этих денег даже выше крыши. Все-таки спортивных трат больше нет.

Раньше же было, например, питание. В процессе подготовки я тратила в месяц примерно до тысячи долларов на покушать. Много-много-много белка. Мясо индейки – не самое дешевое дело. Красная рыба нужна. Тоже недешево. Плюс икра. Это для восстановления. Там много микроэлементов. Найти заменитель икры очень сложно. Но я ее не очень люблю. Запихивала через нехотение. В день нужно было есть по ложке.

Еще одна статья расходов – фарма. Витамины, протеины и прочее. Хватает вещей, которые не запрещены. Если не запрещены, значит, разрешены. А все легальные фармакологические средства стоят дурных денег. Не буду раскрывать секретов, но есть вещи, за которые приходилось платить в районе десяти тысяч долларов на период подготовки. Это два-три месяца. Разливная порционная штуковина. Типа аминокислот. В общем, без фармакологии этой в профессиональном спорте уже нельзя. На всякий случай американские топ-атлеты за сезон тратят на фарму суммы в районе ста тысяч долларов. Вот и борись с ними.

Мне кажется, белорусские проблемы с допингом возникают из-за того, что спортсмены не могут позволить себе купить нормальную фарму. Плюс нет профессиональных спортивных врачей-фармакологов. Приобретаются дешевые древние препараты, которые не вымоются из организма еще триста лет. 

– Ваша олимпийская допинг-история завершилась тем, что тренер Александр Ефимов взял на себя вину за все.

– Помню, как решался этот вопрос. Мы собрались в манеже на улице Калиновского. Я, Александр Николаевич, замминистра спорта и много-много людей из федерации. Замминистра спрашивает: «Какие у нас варианты?» Ефимов отвечает: «Ну, какие? Я беру вину на себя». Всех чиновников это устроило. Молчать в той ситуации им было выгодно.

– И все-таки как метанол попал в ваш организм?

– Бог его знает. Я до сих пор не понимаю… Есть два варианта. Либо через пищу. Либо через назальный спрей. Летом у меня начинается беда – аллергия плюс кондиционеры. Вот я и пользовалась «Назолом». Брала его у доктора сборной. Просто у нас такое обеспечение, что все разговоры в аптеках получались одинаковыми. «Что вам нужно?» – «А что вы можете нам дать?» На выбор предлагалась какая-нибудь фигня или «Назол».

Ты же не проверяешь спрей. Вот, получается, в него и можно добавить все, что угодно. Какие еще варианты?... Вариантов больше нет. Глупая ситуация. Я до сих пор не особо пониманию, что такое метанол. И вообще не вижу смысла в его приеме. Зачем спортсмену вещи, которые годами выводятся из организма? Получается, ты, зная о постоянных проверках, портишь себе тело на несколько сезонов вперед. Какой смысл? Хочется быть дисквалифицированным?...

У меня есть подозрения по поводу людей, которые могли это сделать. Но нет доказательств. А без доказательств бессмысленно называть какие-то фамилии. Тем более в произошедшем есть и моя вина – не доглядела. Надо было смотреть в оба и во всех видеть потенциального врага. А я перед Олимпиадой находилась в отличной форме. Все крутились вокруг, заботливые такие. Вот я и развесила уши, мол, какие все добрые и как хотят помочь мне медаль завоевать.

– Какие у вас теперь отношения со спортивными чиновниками?

– Никаких. Когда началось расследование, меня позвали на одно из заседаний специально созданной антидопинговой комиссии. Собрались, сели, начался разговор: «Давайте документы». А какие документы? У меня их нет. У юриста, который представлял федерацию легкой атлетики, – тоже. То есть мы рассматривали мою дисквалификацию без всяких официальных бумаг, без оснований.

У меня на руках не было ни одного документа из лаборатории. Говорю: «Так, а что мы будем рассматривать? Федерация же должна запросить документы. Ей же меня защищать». Юрист федерации тут же включилась: «Федерация вас защищать не имеет права и не должна». У меня тут же возник вопрос, ответа на который я, естественно, не услышала: «А премии за мои победы федерация получать должна?...» Собственно, вот и все расследование.

Это первый раз. Во второй собрались в федерации. Поговорили ни о чем полчаса и разошлись. Опять же – никаких документов. Ну, а в третий раз чиновники собрались без меня. Суд без обвиняемого. На той встрече чиновники тихонечко решили дисквалифицировать меня на четыре года. О своем решении начальники сообщили мне очень оригинально. Через три дня после заседания прислали письмо на электронный ящик. К тому моменту я уже успела прокомментировать решение о своей дисквалификации чуть ли не всем журналистам.

В принципе, я ожидала, что федерация ничего для меня не сделает. У наших чиновников действует простое правило: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Никто ничем абсолютно не занимался. Было понятно, что в итоге чиновники решат дисквалифицировать меня на четыре года. Но прийти к этому вердикту можно было сразу, не лишая меня года жизни, когда я усиленно работала. А почему? Потому, что боялись не выполнить указание Лукашенко. Президент сказал чиновникам, чтобы те разобрались в вопросе Остапчук. Вот они год и создавали видимость бурной деятельности.

– Сколько министров спорта пришлось на вашу карьеру?

– Шесть. Мне почему-то Сиваков нравился. Жаль, сняли его рановато. Только начав работать в министерстве, Сиваков напоминал генерала из анекдота. Сидит военный с удочкой над лункой и психует, что рыба не ловится. Спускается к нему Бог и сочувствующим тоном произносит: «Что, рыбы не солдаты, не прикажешь?» В спорте то же самое. Нельзя приказать выиграть медаль. Медаль можно заработать. Со временем Сиваков понял это. Тогда началась помощь, начался толк в работе. Сиваков принял сторону тренеров и спортсменов, а не чиновников и их замов. И в это время его сняли…

– У вас индивидуальный вид спорта. Это накладывает отпечаток на общение?

– Конечно. Все по отдельности. Пересекались только на сборах. Медаль-то одна. А нас много. От этого и отношения соответствующие. Почему, допустим, Михневич должна меня любить. Мы соперницы. Все логично. И неважно, что мы выступаем в одной сборной. Это нормально. Я особо не обращаю на это внимание.

Представители индивидуальных видов спорта не очень общаются друг с другом. Я, допустим, могу с парнями-толкателями побеседовать. Потому что мы не конкурируем. Тесная дружба бывает, но это исключение. Разные виды спорта – другое дело. Мы, например, общаемся с сестрами Туровыми. Рита с Алесей закончили со спортом. Сейчас, кстати, занимаются разведением и тренировкой собак. Немецких и бельгийских овчарок.

– Иван Тихон работает заместителем председателя гродненского отделения БФСО «Динамо», Вадим Девятовский является депутатом. Почему вы не можете найти себя после спорта?

– Наверное, из-за прямоты. Я умею колоть глаза правдой. Плохо языком владею :). Был у нас такой председатель федерации Михайловский. Стал как-то пихать мне, что я не пришила герб на форму. Говорит: «Ты получаешь президентскую стипендию, аж три тысячи, и не можешь герб себе пришить!» – «Подождите, мне три тысячи платят, чтобы я ядро толкала, а не герб пришивала. В конце концов, форма – это ваша обязанность». У него глаза квадратными сделались.

Наши чиновники так тряслись по поводу герба, что это напоминало комедию. Вот вы купили форму, так возьмите все комплекты и завезите в ателье. Пусть там всю символику красиво пришьют. А у нас же как. Ты прилетаешь на соревнования вечером и получаешь форму. Чиновники думают, будто спортсменам нечем заняться с дурной головой после самолета, будто они побегут за иголкой и начнут пришивать гербы.

В общем, уважения к нашим спортивным чиновникам у меня и так было мало. А после истории с дисквалификацией стало еще меньше. Никто не хотел заниматься моим вопрос. Никого нигде нет. У всех отпуска. Это нонсенс. Мне пришлось самой выходить на международные организации, чтобы попытаться разобраться в своих делах. Удивительно дело. Потому как в подобных ситуациях разговор всегда ведется на уровне структур. Наша же федерация тупо игнорировала письма по моему поводу, в которых просилось ответить до, допустим, 20-го числа. Помню, как однажды мне передали такое письмо только 19-го. Представляете? Как будто специально. Бог им судья. Время рассудит. Планета круглая. Этим людям все вернется.

 В общем, все знали, что я могу ответить. Боялись при мне что-то говорить. Боялись, значит, уважали. Мне же жалеть не о чем. Я нуждаюсь во внутреннем комфорте. Правда мне его обеспечивает. Я человек открытый.

Да, хочется найти себя после спорта. Вот я пока и ищу. Правда, не хочется бумажки с места на место переносить. Хочется чего-то более творческого.

– Картины рисовать?

– Картины я рисовала лет в 20. Тогда сил и энергии хватало. Сейчас уже не то восстановление. Кстати, рамочки недавно подарили. Надо найти картины. Вставить.

Честно, я не знаю, хочу ли остаться в спорте. Это мое, я понимаю. Эмоций и знаний должно хватить. Но спорт в нашей обстановке… Это не спорт. Это, точнее, не профессиональный спорт. А за границу я пока не хочу. Мне тяжело сорваться. Недавно вон обращались арабы. Предлагали работу тренером. За хорошие деньги – бОльшие, чем в Беларуси получает чемпион. А чемпион в Беларуси получает три тысячи. Но я отказалась. Что-то меня тут держит.