Михаил Козаков: "Если измерять успех деньгами, то я попросту неудачник"

Козаков - человек сложный. Козаков - человек трудный. Это разные вещи: сложность свидетельствует о богатом внутреннем мире, а "трудный" - значит, что и окружающим с Михаилом Михайловичем непросто, и сам с собой он уживается не без конфликтов. Сноб и интеллектуал, он подарил стране как минимум две "народные" картины - кроме "Ворот" еще и "Безымянную звезду". Еврей по национальности, не нашел себя в Израиле. Выпустил автобиографическую книгу под итоговым титулом "Третий звонок", а сам чуть ли не каждое утро наматывает километры в бассейне и в свои 72 строит новые отношения с молодой (очень молодой) спутницей. О поздней любви, неподведенных итогах, России и Израиле с Михаилом Козаковым побеседовала обозреватель "Известий" Елена Ямпольская.

-- Михаил Михайлович, чего от вас ждать широкому зрителю?

-- Моя последняя работа — это шестисерийный телевизионный фильм "Очарование зла". 1930-е годы, эмиграция, много исторических персонажей, все основано на документах. Там есть Марина Цветаева, Сергей Эфрон, завербованный в агенты ГПУ. Главная героиня — Вера Гучкова, дочь председателя Третьей Государственной думы, которая училась в школе НКВД. И человек, которого она любила и он ее любил, в жизни его звали Радзевич — это единственная фамилия, которая нами изменена. Радзевич с Эфроном были друзьями, сражались в Белой армии против немцев, потом — против большевиков. Именно Эфрон завербовал Радзевича. А у Радзевича в Праге был роман с Мариной Ивановной Цветаевой. Ему посвящены замечательные стихи: "Как живется вам с другою — проще ведь?.."

Радзевич умер в доме престарелых под Парижем и до конца своей 90-летней жизни оставался убежденным коммунистом. Любопытно, что я был с ним знаком. Он приезжал в Советский Союз в 1967 году по приглашению уже долгие годы отсидевшей в тюрьме Ариадны Эфрон, дочери Цветаевой. Однажды моя мама сказала, что к нам в гости придет некий Константин Болеславович: "Мы были знакомы до революции". Я понятия не имел, кто это. Он пришел с женой. Жена ни слова не говорила по-русски. И пока мама с этой француженкой готовили нам еду, мы беседовали. Он увидел у меня том Цветаевой, я прочитал ему стихи "Как живется вам с другою?.. После мраморов Каррары как живется вам с трухой гипсовой?.." Когда я закончил, он сказал: "Миша, эти стихи посвящены мне. А "труха" — это она..." — и показал пальцем в сторону кухни...

-- Вы сделали спектакль по Тютчеву вместе с Дарьей Юрской, великолепным гобоистом Алексеем Уткиным и ансамблем "Эрмитаж". Но ведь это не первое ваше обращение к поздним тютчевским стихам. Вас волнует сам "материал" или все-таки тема последней любви?

-- Меня волнует и то, и другое.

-- Едва ли не каждый мужчина, который до конца хочет оставаться мужчиной, "обречен" на любовь к женщине, годящейся ему в дочери...

-- А то и во внучки, чего скрывать.

-- Это ведь серьезное испытание?

-- Да. Но и для женщины тоже. Может быть, для нее еще труднее. А для мужчины это и тяжесть, и радость. Иначе никто не стал бы такому испытанию себя подвергать.

-- Я помню, вы когда-то говорили: "Что такое любовь, я не знаю. Жалеть надо друг друга, жалеть..." Судя по тому, что ваш последний брак распался, теория любви-жалости себя не оправдала?

-- Я и сегодня вам скажу: жалость — великая вещь. Моя нянька, которая меня очень любила, была фактически второй матерью, всегда говорила: "Сынуля, ты меня жалеешь?" Простая крестьянская женщина. Она пришла в дом, когда мне было две недели, и воспитала еще моих детей. На интеллигентском языке "жалеть" — значит не делать другому того, чего не хочешь себе. Постарайся войти в положение другого человека, даже если он не прав. Моя матримониальная биография складывается, на мой взгляд, неплохо. Я никогда не "параллелил", всегда был честен со своими женщинами. Сейчас у меня серьезные отношения — в пятый раз в жизни. С первой своей женой я дружу, со второй — Медеей — мы трудно расставались, но у нас есть дочь, есть внучка, уже хорошо. Третья жена, Регина, живет в Америке. Мы переписываемся, иногда встречаемся, она крестная моей дочери Зои. Наконец, Аня — мы прожили 15 лет и разошлись, но у нас двое замечательных детей, которых мы оба любим.

-- Вторая жена Тютчева — немка Эрнестина — почти не говорила по-русски и оценить его как поэта не могла. Елена Денисьева, его последняя, "незаконная" любовь, интересовалась не столько стихами, сколько посвящениями... Вы смогли бы жить с женщиной, которой Козаков-актер и Козаков-режиссер безразличны?

-- Это очень трудно. У меня бывали такие ситуации в жизни, и в результате я не выдерживал.

-- То есть ваша творческая ипостась для вас важнее, чем мужская?

-- Да. Не стесняюсь в этом признаваться.

-- А вы-то сами всегда интересовались, чем занимаются ваши женщины?

-- Безусловно. Если это не математика какая-нибудь, в которой я ничего не понимаю. Вот Надя — она окончила университет, хорошо знает историю, архитектуру. Она объясняет мне какие-то вещи, страшно удивляясь, что я этого не знаю, подсовывает мне книги, которые я сроду не читал...

-- Несколько лет назад вы публично признались, что в ранней молодости были завербованы американским отделом КГБ, правда, ответственных заданий не получали и никому не навредили... Можно спросить, чем закончилась та история с саморазоблачением?

-- Ни один человек не сказал: "Зря ты это сделал". Вернее, некоторые говорили так: "Зря ты это сделал, потому что ты простодушный. Представь, сколько людей совершали и сейчас совершают поступки гораздо хуже твоих. Как их должна разозлить эта публикация: ах, он покаялся!.. А я молчу!.. Ах-ах-ах!" Какой-то кретин написал, что поскольку к власти пришел Путин, а он — из органов, то я решил опубликовать эту вещь с целью самопиара. Бред какой-то. Я уехал в Израиль — пиар, я вернулся в Россию — пиар, я умру — это тоже будет пиар...

-- Никто от вас не отвернулся?

-- Друзья не отвернулись. Публика не отвернулась. Наверное, был косвенный резонанс. Я не получаю никаких премий — кроме двух "ТЭФИ", ничего. Хотя сам себя, поверьте, не переоцениваю. Я не "гений", не "живой классик", не "монстр", как теперь говорят. Просто способный актер. "Способный" — это очень высокий комплимент. Потому что в основном сегодня играют неспособные. Я приличный чтец. Неплохой педагог, правда, сейчас не преподаю.

-- Почему?

-- Есть смысл преподавать, если ты готовишь этих ребят для себя. Как делал Фоменко, как делают Табаков и Райкин. А учить их тому, что при съемках в сериалах все равно не понадобится... К тому же и платят за этот труд копейки. А мне надо зарабатывать — я еще поднимаю детей. Сам живу очень скромно — у меня нет ни дачи, ни машины...

-- На метро ездите?

-- И на метро езжу. И пешком хожу. Думаете, на меня оборачиваются? Нет, конечно. Однажды я переходил с одной ветки на другую, а у меня плохо со зрением, и я сдуру обратился к женщине, которая сидит у эскалатора: "Скажите, пожалуйста, как мне перейти на такую-то станцию?". Она сказала: "Вы что, слепой? Читать не умеете?" Я сказал: да, я слепой. Но она мне не ответила.

-- Вы считаете себя удачливым человеком?

-- Я вам расскажу одну историю. 1979 год, мы снимаем картину "Безымянная звезда" в Питере, на Каменном острове. Я стою на мосту, курю. Вдруг сзади: "Миша!". Оборачиваюсь. "Миш, ты меня не узнаешь? Я Шатунов!" Ба, это ж мой одноклассник — я ведь из Ленинграда. Пообнимались. Он меня спрашивает: "Мишань, скажи, чего ты в жизни достиг?" Я говорю: "Шатун, ну чего достиг? Я артист, вот сейчас кино снимаю..." — "Да нет, я спрашиваю — чего ты достиг? Вон, видишь, "Волга" стоит — моя. А на даче у меня иномарка..." На дворе, прошу не забывать, 79-й год. Я говорю: "А кем ты стал?" — "А я по канализации. Знаешь, дерьмо льется и стекает в одно место. А мы стоим с крюками и вылавливаем. Там и бриллианты, и облигации, и деньги — чего только в унитаз не попадает... Понял?". Я сказал: "Понял".

-- Прямо-таки притча.

-- Все правда — от первого до последнего слова, Богом клянусь. Если эквивалент успеха — деньги, то я неуспешный человек. Попросту неудачник. Но вылавливать свою удачу из канализации — в прямом и переносном смысле слова — мне не нужно. Я достиг одного: я свободен. Прошел эмиграцию, живу на родине, люблю эту родину и никуда не хотел бы уехать. Мне грех жаловаться. Я читаю стихи, которые мне нравятся. Делаю что хочу.