Левон Халатрян: «Было стыдно, что могут увидеть. И я натягивал на лицо бафф, чтобы не узнали»

После переезда в Варшаву Левон курировал атмосферу и креатив в баре BackDoor. Мы запланировали поговорить в полдень субботы, но получилось лишь ближе к десяти вечера.

— Левон, как прошел день? Что делали?

— Я сейчас пошел работать барменом в ресторан, хочу освоить новые навыки. В Минске я открывал заведения, не особо разбираясь в барном деле. Пока у меня нет своего проекта, решил пробовать разные работы.

— Думаю, многих в эмиграции посещают мысли «что дальше»: «Бедронка», уборка номеров, доставка? Некоторые впадают в уныние от мысли, что придется «драить унитазы».

На прошлой работе вы занимались клинингом. Как для себя это приняли или, в принципе, было несложно после грязной работы в заключении?

— Знакомая работала в клининге, и я решил попробовать. Подумал, что может быть интересно. Ведь если ничего не делать, ничего и не произойдет.

Пытался сравнивать, как это было в заключении в Беларуси и здесь, в Варшаве. За решеткой это другое: там тебя заставили, ты занимаешься принудительным трудом, и это не зашкварно, поскольку в глазах общества ты — мученик. А здесь будто идешь добровольно.

Но если разобраться, большой разницы нет. Ведь и на «химию» ты едешь не под конвоем, некоторые убегают.

Для себя я решил так: долго этим заниматься точно не буду, сейчас поработаю, чтобы получить немножко денег, ощутить новизну ситуации, возможно, улучшить польский.

Уборка номеров — точно не унизительно. Я всем рассказывал, что занимаюсь клинингом. У меня уточняли: «В смысле, менеджер?». Я отвечал: «Нет, хожу и убираю». Многие в ответ признавались: «Я тоже убираю, но стеснялся сказать». Или хочу, или уже убирал.

Я всегда подобные вещи, и в сизо, и на «химии», и сейчас на этих работах, рассматривал с точки зрения исследователя – в ситуации, в которой раньше себя было сложно представить. И это помогает.

Иногда, конечно, возникает паника: «У меня же еще многое впереди? А вдруг нет?». И тогда накрывает.

«Было стыдно, что меня могут увидеть, и я натягивал бафф на лицо, чтобы не узнали»

— Можете сравнить порядок заработка в клининге и в ресторане?

— За уборку маленького номера я получал 30 злотых, за большой – 50, но апарты раскиданы по городу, иногда приходилось возвращаться, что-то забрать или доделать.

В ресторане стандартная ставка — 24 злотых за час чистыми. Поскольку я недавно работаю, что будет по итогу месяца, пока неясно.

Но даже если сравнивать, то тот же клининг, пусть небольшие, но деньги. Можно пытаться выходить на жизнь в ноль: зарабатывать сколько тратишь. Это уже легче психологически, хоть на первых порах очень сложно морально и физически.

Когда начинал заниматься клинингом, нужно было с уборочной тележкой переходить между зданиями. Было стыдно, что меня могут увидеть. И я надевал бафф, натягивал его на лицо, чтобы не узнали.

Вскоре понял, что лучше опубличить правду, тогда никто не сможет надо мной посмеяться, сказать, что я лузер. Я ведь сам об этом рассказываю. Это даже не стыд, а ощущение себя эмигрантом в сложной ситуации.

Что касается бара, в первые дни было тяжковато, я прям думал сразу уйти. Но потом решил дать себе неделю.

Чувствовал себя неуверенно еще и потому, что не знал предмет, никогда не стоял за барной стойкой профессионально. Но я выделил себе 7 дней, написав их на листке и с каждым новым рабочим днем зачеркивал день пережитый. Чтобы через неделю принять решение. К окончанию седьмого дня все оказалось не так уж и плохо.

У многих моих друзей сегодня наступает новый этап эмиграции, когда люди уже поднасытились, ушел эффект новизны, пришло понимание новой жизни. Рядом много поляков, и мы чувствуем себя эмигрантами. Это и незнание языка, культуры, и материальное и социальное положение. Вынужденно оказавшись в Польше в 30+ невозможно интегрироваться на 100%.

«Все потому, что здесь достаточно одиноко»

— Вы обмолвились, что бывают моменты, когда «заканчивается топливо». Что тогда делаете?

— Сложно. Я недавно снова обратился к терапевту, записался на прием к психиатру. Через силу заставил себя пойти работать в ресторан. Тут может и спорт помочь, бег или прогулки. Если совсем плохо — и антидепрессанты отлично подойдут.

Я весь прошлый год пил антидепрессанты, и это было правильно: через силу вставать, идти на улицу, разговаривать, знакомиться. Причем у меня бывают насыщенные дни, а потом день ничего не происходит, и я сразу начинаю погружаться в трясину. Все потому, что здесь достаточно одиноко.

Но это сейчас. Первый год в эмиграции был периодом эйфории, когда казалось, как классно, что мы сюда приехали.

Сейчас, когда слышу формулировку «Варшава — это Минск 2.0» или «Минск, у которого получилось», это начинает раздражать. Нет, это не так, так только казалось. Мы здесь чужие.

— Психолог рассказывала мне, что тех, кто сразу чувствует себя в эйфории, все равно догоняет неспособность психики быстро переварить меняющиеся внешние картинки.

— Я так это и расценивал: новизна, бизнес, дело, куча людей, медийность, антидепрессанты. И все вместе дало такую гремучую смесь, что я год прожил на подъеме. Скажу больше— это был, наверное, лучший год моей жизни. На одном дыхании.

В сентябре разговаривал с психиатром, говорил, что хочу завершать антидепрессанты, она советовала схему отмены.

Следующий раз говорили уже весной, и она сказала, что я сейчас и тогда — это два разных человека. Я и сам это вижу, и дело не только в антидепрессантах. Сейчас я гораздо ближе к себе настоящему.

«Когда у беларуса появляются полномочия, он начинает вести себя как Лукашенко»

— В начале года вы ушли из бара «Бэкдор», описывая ситуацию, говорили, что многим беларусам стоит изжить из себя Лукашенко. Комментаторы вторили: «И не возить ту Беларусь с собой по Европе». Насколько вы видите все это в беларусской эмиграции сегодня?

— Я вижу это везде, где есть иерархия, бизнес. Это реально очень сложное испытание властью и деньгами.

Все говорят, что Лукашенко узурпировал власть. Но когда у простого беларуса появляются полномочия, он зачастую начинает вести себя схоже. Не уважать подчиненных, диктовать свое мнение и волю, считая себя умнее. Потому что он тут главный.

Лукашенко свято верит, что он лучше всех беларусов управляет нашей страной, и никто не может его заменить. Так же и люди, владеющие компанией, свято верят, что им виднее. Я такого не приемлю.

Легко критиковать диктатора, намного труднее в каждой отдельной ситуации вести себя согласно своим убеждениям.

Не люблю лицемерие. Это касается и политических, гражданских, культурных инициатив. Там тоже люди, стоящие сверху, зачастую разводят мини-диктатуры.

— Когда стало не хватать «топлива», и вы понимали, что на грани, не было мысли вернуться в Беларусь?

— Нет, ни разу. Потому что я понимал, что сяду.

Поверьте мне, мысль «лучше я отсижу, зато буду дома» улетучивается в первые секунды задержания. Как у человека, который прыгнул с моста и подумал: «Вот теперь все мои проблемы решены! Кроме одной — я лечу вниз...»

В первые секунды задержания люди перестают так заблуждаться. Нет ничего хуже, чем оказаться там. Думаю, многие больше надеются на авось, не веря, что сядут. Я тоже не верил. А потом увидел подъезжающую машину, из которой выскакивали губопики с пистолетами, и успел подумать: «А, вот как оно происходит».

Просто представьте себя в замкнутом пространстве, когда пятиминутная прогулка по Шабанам кажется раем.

«Еще я уточняю диагнозы. У каждого свои девиации»

— Сын Мики после вашего расставания с женой периодически приезжает к вам. Вы писали в инстаграме, что, когда брали его на руки, он пел песню «Папа самый сильный».

С детьми понятно, но не думаете, что и жены порой проецируют ситуацию «Муж самый сильный»? А в критической ситуации оказывается, что все мы слабые: и женщины, и мужчины. Поэтому браки и распадаются.

— Корни наших проблем с женой исходили еще до всех этих событий, нельзя переложить ответственность за наши отношения на Лукашенко. Причина нашего расставания – не эмиграция.

Я знаю, что в эмиграции многие расходятся. Слышал теорию, что женщины более адаптивные, а мужчины часто погружаются в депрессию. И женщины уходят, потому что устают, когда перестают видеть в спутнике мужчину.

— У вас стало больше требований к потенциальной спутнице?

— Меня привлекает в женщине сложность, противоречивость, но в нынешних реалиях это скорее отрицательный фактор. Понимаю, что у женщины тоже своя боль в эмиграции, но отдаю себе отчет, что еще один такой кейс я попросту не вынесу.

Еще я уточняю диагнозы. У каждого свои девиации. У кого-то пограничное расстройство, у кого-то биполярка или депрессивные эпизоды. Сейчас про это не стесняются рассказывать. И ты такой: «Угум, это будет сложно».

Все, что связано с психическими расстройствами — все сложно.

— Согласна. Но кое-кто может заметить, что вы и сами к психотерапевту обращались.

— Не, подождите, я же говорю не про психотерапию, а про поставленные клинические диагнозы. Потому что понимаю, что самому сложно вывозить ситуацию, а быть с таким человеком сложно вдвойне.

Выйдя после «химии», я не скрывал, что обратился к психотерапевту, и он был не первый в моей жизни. Люди старшего поколения на это реагировали странно: «Проблемки, да?..» Но молодые уже давно нормально относятся к терапии.

Если я вижу, что женщина нуждается в мужчине ради созависимых отношений, даже если это лишь намек на созависимость — сразу нет. Этого уже хватит.

Страшно в целом вступать в отношения, поскольку даже, наблюдая за другими, видя, что происходит, не хочется такого же. Не хочется ментальной деформации.

С одной стороны, есть запрос на близкие отношения, но как будто бы рисков стало намного больше. Поэтому пытаешься вывозить сам, ограничиваясь кратковременными связями.

«И чтобы Маша Колесникова с нами, и Виктор Дмитриевич Бабарико»

— Если бы вдруг все закончилось, и можно было бы рвануть в Минск, что бы первым делом сделали?

— Представляю, как огромное количество людей сразу едет в Беларусь. Нет, они не возвращаются, а едут отпраздновать и на разведку. И резко в Минске оказывается огромное количество вернувшихся беларусов.

Думаю, было бы классно сделать большой фестиваль в ОК’16. И чтобы все вместе праздновали. И чтобы Маша Колесникова с нами, и Виктор Дмитриевич Бабарико и все другие герои.

Был бы огромный фестиваль, неформальная тусовка и в то же время нечто очень торжественное. Так, чтобы все угорели и несколько дней гудели. И чтобы потом никто не захотел уезжать из Беларуси.

А это зависит от того, насколько глубокая появится возможность изменить политический режим. Если она будет реальной, то это станет огромным общественным социальным импульсом. Который никем и никак не будет уже подавляться.

И в эту феноменальную новую эпоху даже скептики смогут прожить в Беларуси многие годы и лицезреть перемены.