Лев Лещенко: “Я вышел за рамки только один раз, когда ушел от жены”

Льву Лещенко — 65. Подумать только… Светил всегда, светил везде. Его улыбка — воплощение стабильности, надежности. Любая, наверное, женщина мечтает о таком муже, мужчина — о таком друге. Положителен — как ни крути: в профиль и анфас. И все же… Почему Лещенко любит выпить? От какого комплекса мечтает избавиться? За что ему стыдно по сей день? Зачем окружает себя красивыми девушками? И почему не общается с первой женой? Об этом и о многом другом — в интервью “МК”.

— Лев Валерьянович, от вас так и веет благополучием. Ведь не обманчивое впечатление?

— Думаю, нет, не обманчивое. Главное, понимаете, найти в душе покой. Это то, к чему я стремился всю жизнь…

— Но у вас есть какие-то проблемы?

— Не знаю. Да нет, даже душевного свойства — никаких особых проблем у меня нет. Разве что баскетбольная команда, которой занимаюсь, “Динамо” Московской области, — очень хочется выиграть еврокубок.

— Это разве проблема? Житейские, имею в виду.

— А проблем житейских, честно говоря, — ну никаких.

— И вам не стыдно?

— Вы знаете, мне не стыдно. Если говорим о благополучии, мне стыдно, может быть, за другое — что не все могут позволить то, что могу позволить себе я. Но в этом смысле я созрел до милосердия: у меня есть фонд благотворительный, ни одно письмо мы не оставляем без внимания. Поэтому мне претит, когда люди кичатся своим богатством: яхты эти, лимузины бесконечные. Это не стиль нашей жизни — мы ведь не в Америке живем, где раз в год каждый может позволить себе заказать лимузин.

— У вас был когда-нибудь творческий кризис? Момент, когда петь вообще не хотелось — просто до отвращения?

— Петь мне никогда не хотелось. (Смеется.) Это я шучу, конечно. Вы знаете, мне не хочется петь, только когда я болею, когда не в порядке связки.

— А жизненный крах?

— Да нет, избавил меня бог. Я никогда не страдал физически, никогда сильно не болел, ничего не ломал. Если не учитывать травму в 10-м классе, когда упал с гимнастических колец и у меня было ущемление шейного позвонка, — где-то месяц не работали руки-ноги.

* * *

— В общем, тишь, гладь да божья благодать. Даже слухи к вам не пристают. Кобзон вон — мафиозо у нас, Магомаев — не признает своих детей, Ротару — с очередным молодым любовником. Про Пугачеву вообще молчу. А вы что же, в отстающих?

— Может, и у меня все это есть, но я об этом не говорю.

— Так, давайте по порядку. Мафиозо — ладно, не признаете дочку — бог вам судья, но молодой любовник? Было бы чересчур.

— Да нет, что касается этого, то ориентацию я никогда не менял. Не в этом дело. Знаете, я считаю, если человек самодостаточный и его все устраивает в творчестве, ему не нужно себя пиарить. Как говорит один мой приятель, тихое преимущество всегда лучше явного. У меня много чего есть, о чем люди даже не догадываются. И в плане моего бизнеса, и в плане взаимоотношений с людьми искусства, людьми бизнеса настоящего, я дружу с самыми крутыми. Но не хочу об этом говорить. Зачем?

— Вы ездите на вечеринки к Абрамовичу?

— Я езжу на корпоративки и покруче.

— Интересно, кто у нас круче Абрамовича?

— Ну, многие. Абрамович крут своими деньгами, допустим. А если говорить об активах настоящих, то есть люди, которые имеют куда большее влияние…

— И которые так же, как и вы, предпочитают свету тень?

— Совершенно верно. И правильно делают.

— Ваш девиз — не высовывайся, можно так сказать?

— Абсолютно. Мне кажется, это вполне нормально. И если был пиар у легенд наших, таких, как Володя Высоцкий, то это был человек-бунтарь, все было естественно: он естественно выпивал где-то, скандалил — не мог по-другому. А у нас это делается специально. Чтобы говорили, заговорили. Мне это претит.

— Неужели никогда не хотелось быть бунтарем? Это ведь так романтично.

— Абсолютно не хочется. Я в другом сублимирую: у меня есть свой характер, свой темперамент — а это врожденное чувство, свое эго.

— И вы не способны на резкий жест, громкую фразу, отчаянный поступок?

— Нет, я могу резко поговорить с человеком. Но это касается или творчества, или бизнеса, где нет компромиссов. А что касается человеческих отношений, то людей принимаю такими, какие они есть, не пытаюсь подмять их под себя. Если вижу, что ситуация выходит за пределы моих нравственных устоев, я просто прекращаю общение. Есть такие люди, в том числе и коллеги, к которым я стараюсь вообще не подходить. Зачем мне душевный свой покой, который я выстраивал всю жизнь, разрушать?

— Во всем ищете компромисс. А компромиссы с совестью вам знакомы?

— Трудный вопрос. Нет идеальных людей в плане нравственности, морали. В мелочах, наверное, можно поступиться какими-то принципами: и солгать, и приврать немножко. Но не в главном.

— Хочу признаться вам, Лев Валерьянович. Сейчас поднимался по эскалатору, вспомнил момент из детства, когда вытащил у отца деньги. И мне стыдно стало. У вас есть похожие воспоминания?

— Конечно, есть. Много… То, что касается метро, допустим, раньше, молодыми ребятами, мы сшибали все время эти копейки: дядь, дай пять копеек, — из области попрошайничества. Или: я в Сокольниках жил, там была спецшкола, и мы с приятелем глухонемых из себя разыгрывали, нас везде бесплатно пропускали…

— Это милые детские шалости.

— А если говорить о серьезных вещах… Но это была система наша дурацкая, которая не давала человеку личностно развиваться. Я был старостой курса в ГИТИСе, с нами училась девочка. Она была способная очень артистка и певица, но жила своей жизнью, не жизнью коллектива: ну опаздывала постоянно, красилась. И девчонки наши собрались как-то, говорят: Лева, мы не можем с ней общаться, ее надо отчислять из института. И я, будучи уже взрослым человеком, пошел с этим к ректору. У нас состоялся разговор, и он, партийный человек, мудрый очень дядька, сказал: у каждого из вас своя жизнь, у нее тоже будет своя, поэтому я категорически возражаю. И не подписал. Я думал впоследствии: как я мог вообще! Ведь мог испортить судьбу человеку. Случилось иначе, и слава богу. Но этот мой поступок до сих пор меня немножко гнетет.

* * *

— “Лева такой добрый и покладистый, что, если бы был женщиной, все время ходил бы беременным”. Это о вас Дербенев говорил…

— Ну в принципе — да, были какие-то бесконечные просьбы…

— Разве можно быть добрым в шоу-бизнесе?

— Знаете, раньше система работала — мы не могли ничего сделать. А сейчас, когда я достиг положения, само имя работает на меня. Мне уже никто не может ни перейти дорогу, ни обидеть.

— А обмануть вас легко?

— У меня достаточно хорошая интуиция. Я же говорю, что просчитываю ситуацию заранее, никогда не буду общаться с человеком — не моим человеком: будь то мужчина или женщина.

— Для бизнеса качество очень важное.

— В бизнесе, кстати, меня обманывали. Был человек, которому мы доверяли, давали деньги без конца. И он растратил очень большую сумму — за наш счет расплачивался с какими-то своими долгами. Пришлось судиться…

— Сейчас у вас крупный бизнес?

— Трудно сказать. Понимаете, я партнер со своим племянником. Занимаемся деревообработкой, у нас достаточно крупная компания, но пока, честно говоря, мы не получаем особых прибылей — стараемся расширить производство, купили несколько автоматических линий. Пока держимся на плаву, так скажем.

— Вы богатый человек?

— Все относительно. Относительно нашей страны — конечно, богатый.

— Квартира у вас какая, сколько комнат?

— Квартира у меня трехкомнатная — скромная по понятиям сегодняшним. Но живу я в хорошем доме, в доме Управделами Президента, на улице Зелинского — в свое время Пал Палыч Бородин помог мне обменять квартиру. А вот дача у меня действительно большая, у меня очень хороший дом в Болшеве.

— Сколько метров, 400?

— Метров 750.

— Машина какая у вас? Или лучше: сколько их?

— У меня одна машина. И у жены одна. Машина у меня “Мерседес”. Даже не 500-й, а 350-й.

— Что в вашем понимании комфорт? Можете нарисовать картинку? Вы — на диване в домашних тапочках или на берегу океана, ветер обдувает лицо?

— Комфорт — это когда не звонит телефон. Когда я сижу дома, у себя на даче. И смотрю хороший баскетбол. У меня все игры “Динамо” записаны, и, когда есть свободное время, я сажусь и кайфую. Делаю “стоп”, разбираю комбинации.

— А жена для полного комфорта где должна быть: рядом в кресле или на другом конце света?

— Хорошо, когда собака рядом, ну и жена где-то поблизости… Жена в это время с книжкой сидит, она читает много. Вообще, дом должен быть наполнен… Ну сейчас уже о детском смехе речь не идет — но какой-то жизнью. А если говорить об океане, то скорее всего это даже не заграница, а Сочи. Сочи я очень люблю, часто там бываю. И несмотря на то, что человек я публичный, мне интересно сходить там в самую простую кафешку, сесть на природе, выпить молодого вина, пожарить шашлычок. И это настоящая медитация — ну ничего, никаких мыслей. Пожалуй, вот это — самое комфортное состояние.

* * *

— Вы всегда говорили, что не ловелас. Это из разряда: скромность украшает мужчину?

— Вы знаете, как известно, у меня есть ученики. Но ученики-мужчины добились гораздо меньшего, чем ученицы. Допустим, Шестак — народная артистка, Хлебникова Марина, Катя Лель. В моем коллективе работала Варвара…

— Это вы к чему?

— Знаете, я очень люблю молодежь. Я не вампирирую, но девушки создают ощущение какой-то свежести, молодости, настроения. Кто-то ведь должен будоражить воображение. У Пушкина есть фраза: “Ты рождена воспламенять воображение поэта”. Я хоть не поэт, но…

— А студентки вам строили глазки?

— Но я клянусь вам, ни с одной студенткой у меня не было никаких интимных отношений. Просто мне нравится, когда рядом со мной красивые люди, понимаете?

— Мне кажется, вам бы пошло, если бы рядом была длинноногая блондинка модельной наружности.

— Во-первых, я блондинок не люблю. Если б и была, то какая-нибудь восточная красавица.

— Японка?

— Нет, скорее всего арабка, сирийка. В этом есть, знаете, какое-то таинство: они в парандже ходят, и думаешь: черт возьми, что же там? У Куприна же есть потрясающий рассказ “Суламифь”: он добивался женщины, наконец добился ее. И в первую брачную ночь, когда она открыла лицо, он увидел дряхлую старуху…

— Но мне кажется, многие студентки в вас влюблялись. Вы реально молодой мужчина…

— Был когда-то…

— Не наговаривайте на себя. Не думали, что обижаете девушек, не обращая на них внимания?

— Но внимание — ведь не обязательно постель. Можно преподнести словесно: цветы, подарки. Но здесь сразу надо дать понять, что есть определенные рамки, пределы отношений.

— Лев Валерьянович, вот везде у вас какие-то рамки, пределы. Не хочется вырваться за эти пределы?

— Ну, я вырвался один раз — ушел от жены. Приехал на курорт, в Сочи — в любимый город, встретил там свою вторую супругу. Просто один раз не пришел домой. И пропал…

— Первая жена, как думаете, не таит на вас обиду?

— Таит, конечно. У нее, я думаю, комплекс этот на всю жизнь. Я пытался найти с ней какой-то контакт, наладить отношения: и в плане творчества, и материально помочь. Но она, к сожалению, человек жестких принципов, очень консервативна.

— Она сейчас в Москве живет, чем занимается?

— Думаю, что ничем. Она была певицей, очень неплохой, работала в Москонцерте. А сейчас, наверное, на пенсии.

— Скажите, какое самое главное достоинство вашей нынешней жены Ирины?

— Она верный и преданный человек. Очень талантливый: что бы ни делала — все получается. Ландшафтным дизайном сейчас занялась, у нее там сорок с лишним видов растений — знает, как посадить каждый кустик. Знает, как приготовить, знает, как шить. Вплоть до того, что, когда была перестройка и в магазинах ничего не было, сама мне смокинг сшила.

— Замечательно. Но что должно произойти, чтобы вы снова не пришли домой, вышли из своих рамок-пределов?

— Да ничего. Если уж случится, переночую и вернусь домой… Да нет, на самом деле для меня это неприемлемо. Знаете, седина в бороду, бес в ребро — сейчас это очень распространено. Но некоторым хватает мудрости иметь любовницу, допустим, и жить в семье, семья — это свято. А некоторые идут на крайний шаг, и потом это кончается инфарктом, одиночеством или полным крахом. Или желанием вернуться, когда тебя уже никто не ждет.

— То, что вы сейчас сказали, — по Фрейду?

— Я не читал Фрейда, клянусь.

— Но почему супругу не знакомите с общественностью? Нелли Кобзон мы знаем, жену Винокура — тоже...

— Не знаю, это свойство характера, наверное. И еще, может быть, национальная особенность.

— Имеете в виду, евреи своих жен вытаскивают?

— Ну, для них мама и жена — это все… Но Ира и сама скромная, я ее тащу везде, на все светские вечеринки — просто человек другого темперамента. Кому надо, ее и так все знают. У меня случай был: я пришел на рынок, Ира меня послала за раками, сказала: подойдешь к женщине, ее зовут Вера, она тебе даст хороших раков. Пришел на рынок, там стояли женщины-продавщицы, спрашиваю: где мне найти Веру? Тогда они повернулись и дружно хором закричали: “Вера, иди сюда, Ирин муж пришел”.

* * *

— Лев Валерьянович, вы здоровый образ жизни ведете?

— Вот вчера нарушал сильно. Была корпоративная вечеринка, вернулся домой очень поздно. Сейчас поеду на дачу, буду плавать, — есть у меня там небольшой резервуар, буду заниматься зарядкой, гимнастикой. Я все-таки стараюсь вести нормальный образ жизни. Если выпиваю, то потом два-три дня обязательно режимлю. Сегодня утром съел только арбуз, и все. Теперь буду пить чай с молоком. Сегодня, а может быть, и завтра.

— В одной анкете вы написали, что любимый напиток у вас водка.

— Да. Я пью водку с э-э-э… разбавленную…

— Уж испугался, скажете: с первого класса.

— Нет… С первого класса, вы сказали? С третьего. Первый раз, точно помню, это было в третьем классе. В Сокольниках собрались, нас было человек девять ребят, купили четвертинку, зашли за железнодорожный вагон и из горла сделали по глотку. Все были в умат, конечно. Потом еще и закурили — курю я тоже с третьего класса, но вот бросил лет 12 назад. Вообще, я безумно люблю пиво, безумно люблю воблу. Люблю выпивать, выкурить сигару.

— А пьяным часто бываете?

— Нет, я не напиваюсь, я себя контролирую. Ну бываю, конечно, пьяненький.

— Очень было бы интересно посмотреть. Кто-то становится агрессивным, кто-то угрюмым, кто-то засыпает сразу. Какой вы?

— Веселый, энергичный, остроумный. Раскованный, альтруистичный — могу деньги раздать. Я всегда веду столы, выступаю в качестве тамады. Это, может быть, даже в какой-то степени допинг для меня. Потому что в жизни я более спокойный, сдержанный человек. А здесь — подкорка вырывается немножко. Кстати, многие вещи я придумывал так: сажусь за стол, допустим, пишу себе сценарий какой-то. И чтобы немножко комплекс этот уничтожить — я чуть-чуть выпиваю. Для меня это благо, я раскрепощаюсь: могу обнять, поцеловать. Потанцевать с женщиной, сказать комплимент своей какой-нибудь подруге.

— Хотели бы быть таким всегда?

— Может, и хотел бы, но это невозможно. Во-первых, для меня это не естественно. А потом, так нельзя жить: в постоянном заводе, на таком градусе эмоций. Я думаю, нужно все-таки аккумулировать энергию, иногда быть сосредоточенным, нужно иногда сесть, подумать, задуматься.

— Значит, вы собой полностью довольны?

— Знаете, счастлив тот человек, который избавился от комплексов в своей жизни. Наша жизнь, жизнь старшего поколения, — это бесконечное количество комплексов. Это безденежье, это недоедание, это понукание. Но нет человека, я думаю, у которого не было бы комплексов. Нет комплексов — это шизофрения.

— А от какого вам бы хотелось избавиться?

— Я думаю, как это ни парадоксально, — это выступления на большой аудитории. Когда я не как артист, а как человек. Потому что как артист я играю роль, и я не комплексую. А когда, допустим, представляю личность, которая выходит и произносит какие-то слова в защиту, скажем, проведения московской Олимпиады, вот в этом случае я теряюсь, какой-то зажим происходит. По этой же причине отказываюсь участвовать в каких-то программах, где идет полемика острая. Нет, у меня есть свое представление о политике, о жизни; свое мнение, которое я могу отстоять. Но публично…

— Может, оно вам и не надо?

— Может, и не надо. Меня никогда не прельщало быть трибуном, скажем. Скорее всего я мог бы стать проповедником, а не оратором. Знаете, мне даже предлагали мои друзья-олигархи: хочешь, вложим в тебя деньги, будешь проповедником? Проповедником добра, милосердия, здорового образа жизни. Думаю, я мог бы им стать. Может, еще стану.