Леонид Агутин: «Не люблю хитрожопость, помноженную на глупость»

Агутину сорок. Не мальчик, но муж. Отец. Признанный артист. В интервью музыкант рассказал, почему орал на стюардесс, зачем бился с милиционерами и в чем заключается взрослое мужское удовольствие.

— Ну, давайте вспомним 92-й год, если вы его помните, — Агутин предался воспоминаниям. — Я пришел из армии в 88-м. В новую совершенно страну, в кооперативную такую. Я не очень соображал, чем мне заниматься, в результате все-таки решил записывать песни. Я занялся поп-музыкой. Занялся нарочито…

Так вот: 92-й год. Что к 92-му году я из себя представлял? Я уже начал отращивать волосы, но что такое кондиционер для волос, еще не знал. Первые фирменные джинсы “Райфл” в Сочи тогда себе купил. В них же потом, кстати, снимался для первой обложки.

В 92-м году я впервые поехал в круиз. На котором работал совершенно бесплатно — только ради того, чтобы 20 дней поездить по Средиземному морю. Тогда я впервые оказался в Италии, в Испании, в Греции. У меня было 500 долларов, которые я занял у приятеля, я купил первую гитару акустическую. И на этом деньги кончились. Пришлось зарабатывать музыкой, прямо там же, на пароходе. “Вам концерт в каюте не нужен?” — примерно вот так. За 100 долларов, за 200. Надо же было что-то кушать...

Потом был конкурс в Ялте. Перед которым я достал где-то подкладочный материал для брюк. Сшил рубашку какую-то, красную с черным, в квадратик — что вполне, мне казалось, по-испански. Из соседнего дома портниха мне ее раскроила: помню, лег на расстеленную ткань, а она по мне рисовала эскиз. И я точно придумал, что буду босиком. Чтобы создалось ощущение, что на сцене, как на пляже. Площадка открытая, думал я, будет здорово. Ну, попал в точку…

— С такой любовью рассказываете о 92-м годе. Такое впечатление, тогда были счастливее, чем теперь.

— Ну, во многом счастливее. Об этом, собственно, и песня “Босоногий мальчик” — “…кто-то был свободен, словно южный ветер…” Я очень многого не знал, знания не приносят радости на самом деле. Я был моложе, здоровее и глупее. Поэтому, конечно же, счастливей.

— А ваше собственное “я” наружу часто вылезало?

— Конечно, пришлось поломать себя немного. Я не очень люблю большие скопления людей, большие площадки. Все эти выступления в “Олимпийском” давались мне просто адскими мучениями. Да, я жаждал страстно, чтобы мои песни узнали миллионы. Но как выйти к этим миллионам? Как выдержать вот это: “Леня, я люблю тебя!”?

Скажем так, на втором году такого бешеного взрыва популярности у меня была жуткая депрессия. Еле-еле отец меня оттуда вытащил... Я не понимал, что мне делать со своим статусом и каким мне теперь быть человеком. Потому что все, с кем я стал общаться, судили обо мне не потому, какой я есть на самом деле, а по тому, какие правильные шаги я делаю… Вот как ты разговариваешь? Вот ты где-то скапризничал, потому что тебе не понравилось то, что вокруг тебя происходит. И ты скапризничал не там, где надо. А где надо, наоборот, проявил мягкость, хотя должен был скапризничать. Потому что ты не умеешь быть звездой…

92-й был замечательный год. Начиная с 94-го года я пережил, наверное, лет пять страшной жизни, адской. Нет, я был счастлив, что песни выстреливают, что они нравятся. Все остальное стало настоящей мукой… Тридцать—сорок концертов в месяц. Никто тебя не уважает. Ты уже звезда, ты собираешь людей. Но все хотят на тебе только заработать. Тебя селят в какую-то дыру, в какую-то вонючую гостиницу. А ты звезда уже вроде. Динамики рваные на сцене, аппарат плохой, барабаны шатаются, падают. С собой ты свой аппарат еще возить не можешь. Не возьмешь же свой поезд, свой самолет, свой автобус — нет этого у тебя. У тебя и квартиры-то еще нет, ты живешь в съемной однокомнатной. Ты еще не заработал. Но ты уже звезда! Тебя обманывают вечно, платят 20 процентов, 10 процентов того, что на самом деле стоишь…

Такая история. Киев. Сольный концерт. 4 тысячи человек в зале “Украина”. В три часа ты прилетаешь, в пять часов — в городе, в семь — концерт. Ты выходишь на сцену. И понимаешь, что стоят две колонки, и больше нет ничего. А сейчас придут четыре тысячи людей. И с пеной у рта твой оператор бегает, орет на всех. Но бесполезно, ему говорят: нету, нету, не заказали. Ты хватаешь за грудки организатора, тот в недоумении: “А откуда мне взять, Леонид? Если вы стоите 30 тысяч”. “Как! — кричишь ты. — Не 30, а 3!” И что получается: один сверху “пятерочку” накинул, кто в Киеве заказал — еще “пятерочку”, в Москве еще “десяточку”. И еще на месте кто-то немножко прихватил. То есть все заработали. А четыре тысячи человек придут, заплатив нормальные деньги за билеты, и будут смотреть, как ты позоришься...

— Депрессовали долго после этого?

— Ну, я, конечно, хитренький — просидел дома январь, который всегда пустой. Но так случилось, совпало. Все как-то навалилось на меня в декабре. Год я дотянул как-то. И все, выпал в осадок. Из дома вообще не выходил. Был один лишь приятель, доверенное лицо. Я ему только дверь открывал, он мне заносил поесть…

— Ну, и выпить, наверное? Чем у нас еще глушат депресняк.

— Выпить — конечно. Тогда это было некой игрой, позой даже. Наркотики я не употреблял и не употребляю. А алкоголь — да, его было многовато, к сожалению. Но, кстати, полпластинки “Декамерон” родилось тогда. Хорошие песни получились, между прочим.

— Лень, вы вообще часто впадаете в депрессивное состояние?

— Ну, я человек эмоциональный. Соответственно, подвержен перепадам настроения.

— От чего можете перейти на крик, сорваться? От любой мелочи?

— Крик — в основном это по профессии, какие-то гастрольные неразберихи. Не люблю хитрость, помноженную на глупость. Точнее сказать, хитрожопость, помноженную на глупость. Когда человек постоянно пытается тебя перехитрить. При этом он настолько глуп, что ты видишь каждый его шаг. От этого всегда неприятно и противно… Иногда, бывает, что устаю очень сильно. Не люблю все эти самолеты, переезды, не люблю, когда много людей. И я очень, очень часто себя уговариваю, провожу с собой беседы такие: “Леня, не делай этого никогда, не будь злым. У людей не так уж много радостей. Зачем ты еще будешь портить им настроение?” Но иногда такое со мной случается. Не со зла, конечно, просто от несдержанности.

— И потом наступают моменты раскаяния? За что больше всего себя отчитывали, хлестали по щекам?

— Ну, несколько раз орал на стюардесс. Или когда “бился” с милиционером в Минеральных Водах. Нам не разрешили пиво пить на лужайке, и мы долго “бились” с одним бедным сержантом. Который потом привез три “уазика” с автоматчиками. Показал нам, что такое милиция в Минеральных Водах. Так бы мы там и остались, конечно, если бы у них начальник не оказался пограничником. Закончилось все это братанием. В общем — история классическая…

Иногда бывают такие ситуации, что вдруг — душно, жарко, невыносимо плохо, все неправильно. Перепутаны места, нет еды, нет воды. Ты уставший как собака, у тебя уже третий перелет за день. А к тебе еще и обращаются нехорошо. И я знаю этот взгляд жены, когда она смотрит на бедного стюарда и понимает: ну все, сейчас начнется. Она хватает меня за руку. Но уже поздно. У меня открывается варежка, и начинается… Но не страшно, когда просто поругаешься. Страшно, когда у тебя хватает еще терпения просчитать ситуацию, математически разложить в голове и доказать человеку, что он не прав — во всех подробностях. Чтобы ему еще и стыдно было…

— Это что — на автомате некие звездные понты включаются?

— Это, может, напоминает звездные понты.

— Со стороны, наверное, так и кажется.

— Так и кажется, конечно. Но так может поступить любой человек, который, скажем так, своей работой или своими деньгами, которые он заплатил, заслужил определенный комфорт, определенное к себе отношение. Я заплатил деньги, я ничего не нарушаю, лишнего не прошу. Но на что я рассчитываю, я хочу получить. Если этого нет — вы не правы. А клиент всегда прав.

— Близкие, друзья знают, в какой момент к вам лучше не подходить?

— Знают. И не подходят… Но они знают, и когда надо подходить. Музыканты например. Если у нас обычный рабочий день. Если мы ничего не празднуем. Никто не выпивши, никто не навеселе. То со мной можно обсуждать только рабочие моменты. А не их обиды или проблемы с зарплатой. Если же мы сели, у нас был удачный концерт, мы отметили, я стал веселый. Тогда я сразу всех люблю, уважаю, вокруг меня люди замечательные. И мы все молодцы. И мы все столько лет друг друга знаем. И мы такие друзья! “Чего? Да, конечно! Нет проблем, старик”.

— Сейчас ваши желания совпадают с возможностями?

— Сложно сказать. Вообще это смешно, кстати. По складу своему я не особенно холерик. А работа требует энергичности. Гыть-гыть — нужно влететь и порвать зал. Хочется это, грубо говоря, раз в неделю. А порой я должен это делать каждый день. Допустим, два дня назад концерт был в Москве. На следующий день — в Тбилиси. Сейчас полечу в Сочи. Потом в Одессу, в Волгоград. А между этими днями я должен буду успевать каждый день ездить на студию. Каждый день, каждый день… И вот в каком-то городе у меня будет настроение. А в каком-то — я это знаю — наступит момент, когда я просто упаду. Примерно даже знаю, в каком.

— Лень, а вы можете нарисовать идиллическую для себя картинку? Приходится заниматься тем-то и тем-то. А вот хочется…

— Идиллической картинки нет и быть не может. Я занимаюсь тем, чем мне хочется, тем, что люблю. Но за удовольствия надо платить. Скажем, к примеру, много есть боксеров, которые любят не бить, а получать по голове? Так что — ничего не поделаешь, издержки профессии. Если сегодня концерт, нужно: встать рано, выйти из любимого дома. Что уже большая несправедливость. Нужно долететь. Нужно вовремя заказать еду. Хорошо, если она будет нормальная, чтобы: а) тебя не отравили и б) не испортили настроение. Нужно поехать на саунд-чек, посмотреть, чтобы звук был хороший. Чтобы там тоже не испортили настроение. Потом нужно немножко отдохнуть. Выйти на сцену. И чтобы публика оказалась твоя. И в этот момент наступает кайф. Но это в лучшем случае. А как могло быть? Самолет задержали на три часа. Ты, никакой уже, приезжаешь на площадку, а там аппарата нет или его не успели поставить. А публика уже возмущена. Да и не особо она твоя, эта публика. Завод заказал концерт, и люди пришли потому что… Да просто потому что пришли — какой бы артист ни приехал, они все равно бы пришли. И нужно доказывать им свое право на существование. А доказывать не на чем, потому что аппарата нет. И тебе приносят замыленную нарезку колбасную — ужасную, вонючую — и говорят: “Леонид, попейте пока чаю с колбаской”. А я ее не ем. А мне жарко. А здесь нет кондиционера. А я устал после перелета. “А у вас нет хотя бы вентилятора? А то тут окна закупорены, и там дохлые мухи между стекол”. И вот ты сидишь и ждешь. И в это время к тебе заходит какая-нибудь администраторша клуба, с большой прической, и говорит: “Леонид, в конце концов сколько можно! Когда вы будете начинать?!” И тут на тебя накатывает: “Послушайте, вы!..” На самом-то деле она ни в чем не виновата. Но это ты потом уже понимаешь.

— Леонид, вы столько страшных картинок нарисовали. Вам бывает себя жалко?

— Бывает. Но в основном я за себя рад.

— Так вспомним снова 92-й год. С тех пор вы много чего лишились? Помимо иллюзий, конечно.

— Намного больше приобрел. Рассказываю о сложностях я лишь в целях ознакомления. Может, кто-то узнает о том, о чем никогда не задумывался. Выход на сцену — это большое преодоление, не только в глобальном смысле этого слова, но и в ситуации каждого конкретного дня.

— А как насчет “классического любителя женщин”, как вы себя однажды назвали? Сейчас глубоко женатому человеку не бывает немножко грустно по поводу утраченной свободы?

— Так жалеют о штанишках, из которых вырос, — выбросить жалко, а надеть все равно невозможно.

— Если бы сейчас вам было предложено на несколько дней вернуться в те ваши 20—25, согласились бы или сказали: нет-нет, только не это?

— Нет, почему — наверное, это было бы забавно. Но для этого нужна машина времени.

— Необязательно. Можно забыть, что тебе 40, и вести себя на 20, пуститься во все тяжкие.

— Вот именно эти “все тяжкие” мне сейчас и неинтересны. Может быть, пока... (Смеется.) 20 лет, они ведь чем хороши? Опыт ошибок еще не давит на плечи, впереди одни лишь открытия и нескончаемая уверенность в себе. Сил и энергии столько, что хватает и на работу, и на творчество, и на шумные компании друзей и подружек. А чем хороши 40? Приятно быть взрослым, но еще молодым. В чем-то все еще наивным, но уже не глупым. Достаточно отвязным, но с головой на плечах. Да и в конце концов зарабатывать деньги, чтобы воспитывать детей, поддерживать родителей и радовать жену — это взрослое мужское удовольствие.