Кирилл Серебренников: «Жопа — это лень, жопа — это тупость, жопа — это то, что происходит сейчас в стране»

Одни считают его живым гением и последней надеждой театрального искусства, другие — главным провокатором и злостным нарушителем традиций. Физик из Ростова-на-Дону Кирилл Серебренников, своими скандальными постановками взбудораживший Москву, рассказал, зачем нужны концерты сложнейшей музыки для работников общественного транспорта, почему культуру подменяют шоу-бизнесом и как стать болваном.

«Нельзя оболванить, если я не хочу быть оболваненным и не являюсь болваном»

— Мой первый фильм -- «Постельные сцены». Просто про него мало кто знает, хотя он получал призы на европейских кинофестивалях.

Сценарий написали братья Пресняковы, там играли замечательные артисты. Это было несколько новелл-диалогов разных людей в постели. Фильм был снят на деньги ТНТ, тогда еще не столь развлекательного канала.

— Почему «Постельные сцены» никто не видел, кроме жюри кинофестивалей?

— У нас есть много чего, что никто не видел. Если бы зрители хотели что-то смотреть, они, наверное, это бы получали. А ввиду того, что массовый зритель не хочет смотреть артхаусное кино или авторское…

— Кто это вам сказал?

— Это сказали зрители. Вот я был вчера на великом фильме Роя Андерсена, который называется «Тебе, живущий», в кинотеатре «35 мм», там сидело шесть человек, а это шедевр такого уровня, который очень редко появляется вообще в мире. И что я могу сказать? Ленивый, деградирующий народец.

Только не надо мне говорить, что во всем виновато телевидение, которое всех оболванило, я не верю в это. Вот меня оно не оболванило, например, я его просто не смотрю. Я увидел, что это такой ящик для дураков, что там показывают бред какой-то идиотский, и я не смотрю его.

Нельзя оболванить, если я не хочу быть оболваненным и не являюсь болваном. Я просто не буду смотреть глупости. А если я сам болван, если мне интересно, кто с кем спит и кто пидарас, а кто не пидарас, то я буду покупать желтую прессу и смотреть по телевизору новости шоу-бизнеса. Это исключительно выбор каждого.

— Кирилл, почему вы решили снимать «Юрьев день»? Чем вас зацепил этот сценарий?

— На самом деле, возможность другой судьбы — мысль об этом меня постоянно занимает последнее время, потому что все мы за свою жизнь проживаем несколько судеб. Вообще человек каждые десять лет обновляется — у него меняются все клетки, он полностью гормонально и психически перестраивается.

Я уверен, что мы сами авторы нашей судьбы, и каждая следующая жизнь напрямую зависит от того, что мы делали в предыдущей — как себя вели, какие поступки совершали, причиняли ли зло живым существам и т. д., и т. п. И то, что происходит с нашей героиней — те катастрофические изменения, которые на первый взгляд кажутся ужасными, невероятными и страшными, — приводят ее в другую точку, к другой судьбе. Какая это судьба: хорошая, плохая — это вопрос, на который зритель сам должен ответить.

— А в вашей жизни было много таких переломных моментов?

— У меня было очень много моментов выбора — поступить так или иначе, пойти сюда или в другую сторону. Каждый раз приходилось на эти вопросы отвечать.

Я очень благодарен моим родителям, потому что они научили меня жить по совести, как бы это пафосно ни звучало. Они внедрили в мой мозг очень простые, здравые вещи. Нельзя что-то делать за чужой счет. Нельзя врать. Нельзя воровать. Нельзя доставлять неприятность другим. Все надо делать самому и полностью отвечать за свои поступки.

— Вы приняли это на веру или, как многие, испытали на своей шкуре?

— Конечно, не на веру, за непослушание меня, грубо говоря, когда-то били по рукам, наказывали.

— За что?

— За то, что врал. Воспитание было достаточно строгим. Мне с раннего детства объяснили, что моя работа — это учеба, и если я плохо учусь — я плохо выполняю свою работу.

Однажды, я помню, это уже было в университете, я получил одну тройку. И мне перестали давать стипендию, а у меня всегда была повышенная стипендия — я получал очень большие деньги и всегда имел возможность за те деньги съездить за границу (к тому времени уже разрешили, потому что шла перестройка). И мне родители очень жестко объяснили: «Это твои проблемы. Ты должен сам их решать».

И я пошел работать дворником. Другое дело, что я пошел работать дворником прямо под родные окна и каждое утро в шесть часов родители видели, как их чадо метет улицу. Однажды им это надоело, видно, было неудобно перед соседями, и они меня попросили сменить работу.

«Если тебя ведет невроз или шиза, то другим ты ничего хорошего сделать не можешь»

-- Кирилл, в вашем фильме «Изображая жертву» главный герой говорит: «Русское кино в жопе. Один Федя Бондарчук молодец». А кто его туда засунул?

— Бондарчука засунули братья Пресняковы.

— Да не Бондарчука, а кино.

— Кино в жопу? Само засунулось. Не может быть вся страна в шоколаде, а кино в жопе. Или, наоборот, кино в шоколаде, а страна в жопе. Оно все вместе, оно — где страна. Вот где мы все, там и кино.

Кино не может быть отдельным. Не бывает так, что мы все идиоты, а кино потрясающее. Какие мы — такое и кино, где мы — там и кино. Значит, мы все в жопе.

— В советское время даже во время войны и в застой снимались шедевры. Почему?

— Война не жопа. Война — активизация. Жопа — это сон, жопа — это лень, жопа — это тупость, жопа — это то, что происходит сейчас в стране. Тупизм, когда люди становятся овощами, вот это — жопа. Сонное царство, вот это — жопа. Паралич воли, вот это — жопа. Не понимать, что такое свобода — это жопа. Уверенность, что мы лучше всех — это жопа.

Не знаю, я не сторонник глушить комплексы в человеке победными кличами или лечить социальную депрессию урапатриотической риторикой. Мне кажется, необходимо с комплексами разбираться, необходимо проблемы проговаривать.

Это очень просто: мы лучше всех: оле, оле, Россия, вперед! А что потом? Что дальше?

Это самая некреативная, самая вредная ситуация — думать, что у нас все зашибись: оле, оле, Россия, вперед! И что Дима Билан — лучший певец в мире! Ты можешь себя в этом убедить, с этим жить и быть абсолютно счастливым идиотом. Наверное, люди глупые очень счастливы.

— У Кирилла Серебренникова много комплексов?

— Полно! Надо, чтобы комплексы не переходили в неврозы — это вредно. А комплексы — неуверенность в себе, сомнения или болевые точки, которые ты знаешь в себе, с которыми надо разобраться, преодолеть что-то, — это вещь необходимая, это те самые испытания, которые ведут к совершенствованию личности. У меня какие? Конечно, я не скажу. Зачем?

— Ваши комплексы никогда не переходят в агрессию?

— Агрессия — это неумение разобраться с собой. Я глубоко уверен в том, что задача каждого человека — это помогать людям. А ты не можешь помогать другим людям, если не умеешь справиться с собой. Если тебя ведет невроз или шиза, то другим ты ничего хорошего сделать не можешь. Поэтому разберись с собой для начала.

«Любому государству, авторитарному или неавторитарному, выгодно иметь дело со стертыми, нивелированными людьми»

-- У нас, например, принято считать, что сложная академическая музыка — удел профессионалов и каких-то просвещенных людей. А простые люди не могут слушать ничего сложнее Моцарта и Вивальди. Верх их продвинутости — высидеть несколько тактов Альфреда Шнитке и не умереть сразу.

А в Германии делают концерт современной музыки для работников общественного транспорта. Приходят тетеньки-вагоновожатые и дяденьки-водители автобуса, садятся, и им играют сложнейшую современную музыку. Потом выходит композитор и объясняет, что это было, почему это так.

— А оно им надо?

— Я не говорю о том, что высокое искусство должно опроститься, ни в коей мере, нет. Любой художник — способ жизни и развития всей людской цивилизации. Меня пугает страшная тенденция превращения искусства в никому не нужную вещь в себе, абсолютно маргинальную и живущую по своим законам.

В какой-то момент я подумал: «Вот завтра мы не будем делать спектакли или закроются театры, в крупном смысле слова страна, общество заметят это?» И я вдруг себе сказал: «Не заметят».

Ну, какая-то либеральная пресса повозмущается, и все. Не заметят, потому что сегодня театр не является насущной потребностью населения страны. Он не является той необходимостью, без которой нельзя жить. Отсутствие телевизора заметят, а отсутствие театра — нет, музыки — нет, танца — нет.

Вот сегодня в России живут люди, которые перестали серьезно интересоваться культурой. А презрение или невнимание к художнику и к тому, что он делает, суть потеря интереса к жизни вообще.

— Давно вы это стали замечать?

— Не знаю, мне кажется, это происходит последние десять лет — деградация. Они думают, что шоу-бизнес, которым все, безусловно, интересуются, — это и есть культура. Это не так. Шоу-бизнес — это про массы, про деньги, а культура совсем про другое.

Любому государству, авторитарному или неавторитарному, выгодно иметь дело со стертыми, нивелированными людьми. Их легче куда-то направлять, они предсказуемее голосуют в той системе, в которой мы живем.

А культура очень сильно оформляет личность, ибо всегда обращается к ней непосредственно и взаимодействует с частным лицом, а не с массами. Она вне личности невозможна.

У нас сейчас идет тенденция вымывания личных качеств человека, и это все страшным образом сказывается на театре, культуре. Мне кажется, главная задача академических искусств — удержать качество собственной работы всеми силами, потому что культура строится от максимума, ее нельзя строить от минимума. Только от гамбургского счета — от высшего уровня, от высшего разряда, от лучшего качества. Пусть будет немного театров, немного спектаклей, пусть немного фильмов, но они должны быть высочайшего уровня.

«Как будто у нас страна трезвенников, и мы ее развращаем»

— Вам на ТВ было интересно или вы работали из-за денег?

— Я честно скажу: с одной стороны, интересно, с другой стороны, из-за денег. Если бы мало платили, я бы не пошел. Но платили хорошо, и поэтому я согласился.

Поначалу мне нравилось, что разрешалось приглашать тех людей, с которыми мне было по-настоящему интересно общаться. Но дальше начались проблемы в связи с предвыборной волной: этих можно приглашать, этих нельзя.

Мы записали роскошную передачу о русском языке с Мариэттой Амаровной Чудаковой — уникальным человеком, женщиной, личностью. Ее не пустили в эфир и положили на полку — просто запретили. Абсолютно! Потому что Мариэтта Амаровна Чудакова вошла в пресловутые «стоп-листы» — черные списки. Стало нельзя показывать передачу с Чудаковой — ни про политику, ни про русский язык.

Потом закрыли передачу, где мы с художниками Виноградовым и Дубосарским напивались водки и говорили на Новый год о современном искусстве. Ее не показали, потому что мы «пропагандируем нездоровый образ жизни». Как будто у нас страна трезвенников, и мы ее развращаем.

— Водка-то настоящая была?

— Настоящая. Причем никто не упал мордой в салат, а заедали водку килькой — все было очень культурно. Просто решили сделать такое веселое хулиганство, но хулиганство тоже не прошло.

Короче говоря, все стало совсем скучно. А потом сильно порезали передачу с Ахеджаковой, где мы говорили о социальных, острых вещах.

Я подумал: а ради чего? Ради этой вечной нервотрепки, и потом еще людям неудобно в глаза смотреть, когда их передачу не показывают и самому противно, потому что я начинал работать на телевидении, когда была перестройка, и было можно все, и было это чувство эйфории? Потому что в то время никто не думал о деньгах, мы думали о смысле, о журналистской удаче, о хорошем материале, о том, как сделать интересный сюжет, передачу.

— Ну да, культовая передача «600 секунд»…

— Да! Просто был высочайший уровень журналистики, и более того, я вам скажу, у меня долгое время было ощущение, что телевидение — это искусство. Потому что тогда присутствовало авторство в телевидении. Даже новости были с разными лицами.

Постепенно авторство начало вымываться деньгами и политикой. В результате получилась совсем уж глянцевая приставка к рупору власти.

— А вы не видели, некоторое время назад в интернете ходил сюжет из передачи Киры Прошутинской, в которой вырезали туловище эксперта Михаила Делягина?

— А ноги остались… Это было смешно. Человек попал в стоп-лист — все, нельзя показывать. Так что мне пока на телевидении делать нечего.

— Почему сейчас во всех передачах, во всех изданиях одни и те же лица?

— Наверное, у достойных людей есть еще какие-то дела. Я думаю, что Чудакова прекрасно занимается русским языком, она напишет еще несколько блистательных статей, она придет к студентам и прочтет замечательные лекции, она будет продолжать жить своей насыщенной жизнью, и в ее судьбе ничего не изменится от того, что она где-то там не будет «мелькать».

Изменится все с другими людьми, которые не имеют возможности ее видеть визави и которые с помощью телевидения могли пообщаться с таким уникальным и выдающимся собеседником. Но эту возможность у них отняли, и все.

А люди, которые тусуются из программы в программу — это их работа, кусок хлеба с маслом, очень жирный.

— Вас это не раздражает?

— Меня вообще ничего не раздражает. Я перестал раздражаться. Меня раздражает только тогда, когда причиняется вред живым существам. Прямой. Это вызывает ярость, гнев — а здесь выбор людей.

Если люди не захотят мириться с этим, они либо подключат кабельное телевидение, будут платить, либо будут смотреть новости в интернете. Я просто боюсь, что это не про нас. У нас же страна особенная, специфическая, чувство свободы нам не присуще. А вот то, о чем мы говорим, это входит в некую парадигму свободы.

Что такое свобода? Свобода — это выбор. В том числе и неприятный выбор. Да, когда есть свобода, есть и бандитизм на улицах, а когда есть архипелаг ГУЛАГ, на улицах все тихо-спокойно и никакого бандитизма. И тут надо выбирать, чего ты хочешь.