Катынь: два мемориала (фоторепортаж)

Журналист Анатолий Берштейн побывал в Катыни 6 апреля. Он не знал, что на следующий день туда должны приехать премьер-министры России и Польши, а в субботу — Лех Качиньский. В «Ежедневном журнале» он привел репортаж в том виде, в котором написал еще до трагических событий 10 апреля 2010 года.

…Подготовка к приезду высоких гостей была в самом разгаре: как обычно, все чистили, поливали, убирали, расставляли, репетировали и проверяли. Повсюду были заметны телевизионные камеры, особенно польские, пишет он в «Ежедневном журнале».

Создавалось впечатление, что если наши суетились и готовили сам прием, то поляки готовились к приему: их аппаратура была установлена стационарно, журналисты делали пробные репортажи, рабочие неспешно монтировали последнее оборудование. И тишина. Здесь, в пределах польского мемориала — а он огорожен и находится как бы внутри общего, но отдельно, — было тихо и покойно.

Этот процесс огораживания — первое, на что я обратил внимание: на большом кладбище поляки как бы «арендовали» кусок русской земли под свою могилу, а от остального аккуратно дистанцировались. Мы же, наоборот, пытались объединить всех в единую братскую могилу сталинизма-тоталитаризма.

На территории польского кладбища все написано только по-польски. В центре мемориала католический крест, возвышающийся над несколькими курганами, на которых также лежат чугунные, специально не покрашенные, ржавого вида кресты. По периметру могил — своеобразная «стена плача», где поименно назван каждый здесь погибший и похороненный.

Идя вдоль стены, я наткнулся на группу журналистов, записывающих репортаж для одного из федеральных каналов. Молодой корреспондент быстро шел вдоль стены, энергично и уверенно говоря в камеру: «Вот здесь были убиты польские военнопленные, среди которых офицеры составляли явное меньшинство, к тому же, в основном, это были не кадровые офицеры, а призванные в армию в сентябре 1939 года. Тут похоронены — молодой человек уверенно ткнул сначала в одно, потом в другое место в стене, как будто точно знал имена и профессии — покоятся учителя, врачи, профессора…Одним словом, весь цвет польской нации», — закончил он свой stand up.

— Все правильно, только офицеров было чуть больше половины, а из них половина кадровых, — сказал я, когда мы поравнялись.

— Да... а директор мемориала сказал нам, что немного, — слегка смутившись, возразил корреспондент.

— Может, вы что-то не так поняли, — ответил я, — здесь же жертвы только одного лагеря, а всего их три, и офицеров среди всех расстрелянных приблизительно половина.

— А вы профессионал? — без тени иронии спросил парень, просто пытаясь понять, насколько ему надо воспринимать сказанное мною всерьез.

— Это, в общем-то, официальные данные, — ответил я.

Парень отошел несколько озадаченный.

Я обогнул польскую территорию и пошел по направлению к православному кресту и уже нашим могилам: у входа в Мемориал написано, что здесь захоронены шесть с половиной тысяч репрессированных советских граждан, в основном в 1937-1938 годах, теперь говорят уже о восьми.

Вскоре я наткнулся на небольшой безымянный курган, также огороженный по периметру, с букетом искусственных цветов в центре… чуть не сказал клумбы. Рядом стояла лавочка и пустая мусорная урна. Наверное, чье-то еще захоронение, подумал я и прошел дальше, но тут же заметил еще одну, точно такую же могилу. Всего я насчитал их десять-двенадцать. И все безымянные. Ни таблички, ни фамилий. Это «наши» жертвы, пострадавшие от своего тоталитарного режима. Есть ли у них имена, сколько их и там ли они лежат, где насыпаны курганы, не знаю. Музей был уже закрыт, узнать было не у кого.

…На российской стороне Мемориала царил деловой хаос. Перед входом останавливались машины, что-то сгружалось, расчехляли черные кожаные диваны, что обычно стоят в приемных, выгружали какие-то «позолоченные» торшеры с дешевыми висюльками, кадки с туей, которым привычнее пылиться у ресторанов. Были смонтированы две большие «корпоративные» палатки, там уже почти все было готово к «чай-кофе».

Из репродуктора доносилась фортепьянная музыка, напоминающая Шопена.

В самой глубине Мемориала на небольшой площадке, где должны были, по всей видимости, происходить «речи-встречи», расставляли также черные, еще не протертые от пыли стулья, монтировали сцену, налаживали связь, проверяли микрофоны. Где-то в углу, почти целиком закрытый стульями, повернутыми к нему спинкой и стоящими буквально впритык, приютился небольшой насыпанный холмик с плитой: здесь немцами были расстреляны около 500 советских военнопленных. Справа от этой, даже не огороженной братской могилы, стенд, рассказывающий об ужасах тоталитаризма и сталинских репрессий, а еще чуть правее — очень похожий на «броневик на запасном пути» раритетный экспонат — вагон для пересыльных: «живой» символ сталинских репрессий.

Все уместилось на одном небольшом пятачке — в тесноте, но не в обиде.

...Ко входу Мемориала подъехала кавалькада из дорогих машин. «Губернатор приехал», — зашептались вокруг. Из машин вышла представительная группа чиновников с охраной, священник, и они направились в одно из помещений. «Штаб, наверное», — подумал я.

Понаблюдав еще некоторое время за подготовкой, обсудив со своими попутчиками, будут ли завтра перекрывать Минское шоссе или нет, мы направились к машине, припаркованной на противоположной стороне шоссе. Оттуда хорошо были видны временные пристанища для приема завтрашних гостей, но самого Мемориала за ними уже не было видно. Лишь прекрасный молодой бор — еще одна загадка Катыни, которую я не успел выяснить. Не у кого было. Почему бор такой молодой, когда он был высажен? Куда делись старые деревья, эти немые «свидетели» преступления? Ведь с другой стороны тоже лес, но «дикий», старый: чуть на пригорке зияет пустыми глазницами давно заброшенный каменный домик, судя по всему, когда-то, еще в советские времена, служивший туалетом, кругом мусор и бурелом.

…Было семь часов вечера. Мы сели в машину и поехали в сторону Витебска. Через пару километров лес кончился так же таинственно, как за пару километров до Мемориала появился. Нас снова окружала тоскливая и чахлая природа, а впереди ждала одна из тысяч неприметных железнодорожных станций под названием «Катынь».