Как «непростых» людей в Беларуси бросают за решетку

Давно никого не удивишь в Беларуси тем, что в определенное время в определенном месте вас могут схватить на улице неизвестные личности в штатском и забросить в микроавтобус без каких-либо объяснений.

Оказавшись в такой ситуации еще несколько лет назад, вашей первой мыслью было бы то, что на вас напали бандиты. Вы бы кричали, звали на помощь, отбивались, кусались и царапались. Сейчас, умудренные опытом, вы скорее подумаете, что это сотрудники милиции или спецслужб. И сочтете за лучшее подчиниться им без сопротивления.

Уф, пронесло…

Удивительно, как только бандиты до сих пор не додумались воспользоваться благоприятной ситуацией! Какой простор для противоправной деятельности! Собери группу крепких парней, купи микроавтобус, хватай себе кого вздумается и делай с ним что хочешь. Никто и не пикнет. Если же окажет сопротивление, то прохожие предпочтут скорее пройти мимо, сделав вид, что они ничего не замечают. Ну и как потом милиции выкручиваться? Ведь не станешь же в самом деле предупреждать граждан, чтобы давали отпор группе крепких парней в гражданской одежде на микроавтобусах.

Возможно, когда-нибудь именно так и произойдет, но пока нишу уличных «хватателей» прочно занимают милиционеры. Правда, на начальной стадии операции от бандитов их не отличишь. Это становится понятным только тогда, когда вас привозят не куда-нибудь в лес, а в РУВД. Здесь вы вздыхаете с облегчением: «Уф, пронесло...»

Мы, белорусы, вообще очень часто вздыхаем с облегчением в тех случаях, когда нужно возмущаться и негодовать. Мол, это еще ничего, не смертельно. Приучились мыслить на основе сравнительного анализа. Даже если делается что-то очевидно плохое и неправильное, мы судим об этом, сравнивая с чем-нибудь еще более плохим и неправильным: может, то, что с нами случилось, это не так уж плохо и неправильно как могло бы быть?

Вот так и я, когда вечером 6 мая нас с журналистом Александром Ярошевичем окружила группа товарищей в штатском на улице Прилукской (выскочив из притормозившего с визгом микроавтобуса), невольно облегченно вздохнул. В самой обыкновенной одежде (джинсы, маечки, бейсболки) светлых тонов, с открытыми лицами, они, люди в штатском, выглядели совсем не так страшно, как лица в черном очень черной ночью 19 декабря. Эти ко мне даже не притронулись, скорее не «забросили», а пригласили в микроавтобус. Я приглашение принял, надеясь, что бандиты еще не взяли на вооружение такой метод киднеппинга, мы имеем дело всего лишь с переодетыми сотрудниками милиции. В действиях которых предсказуемости чуть больше.

Зайдя в машину, как в самую обыкновенную городскую маршрутку, я вежливо осведомился: «Что же вы теперь в суде будете говорить?» Подобные поездки обычно заканчиваются в судах, где судят за «неповиновение законному требованию должностного лица». Конечно, этот вопрос был верхом наивности. Меня попросили на этот счет не беспокоиться: «Найдем что сказать». И ведь в самом деле -- нашли. Находчивая у нас милиция.

А если прикажут хватать друг друга?

Как белорус, притерпевшийся ко многому, я мог облегченно вздыхать, что все произошедшее еще не так страшно, но как гражданин, желающий соблюдения прав и законов, не могу не возмутиться их попранием. Хотя проводившие задержание товарищи в штатском провели его сравнительно мягко, они даже не подумали представиться и объяснить причину своих действий. Никто ничего не объяснял и в Московском РУВД, куда нас привезли. Пришлось исхитряться, чтобы тайком сообщить родственникам, где мы находимся -- сотрудники милиции делать этого не собирались и нам самим не разрешали воспользоваться телефоном. С протоколом задержания нас ознакомили только около 11 часов утра следующего дня. До этого мы, получается, находились в статусе неких «интернированных», вроде неблагонадежных элементов во время военного положения. С ними можно не церемониться. Как сказал один из товарищей в штатском: «Нечего ходить на такие мероприятия».

Эта фраза из дежурной идеологической методички была употреблена совершенно не к месту. Потому что никакого «такого» мероприятия в этот день не происходило. На улице Прилукской я оказался после того, как встретил Игоря Трухановича, героя своей публикации от 3 мая «Кому-то неймется разворошить осиное гнездо», у стен ИВС (ЦИП) на улице Окрестина. В этот день его освободили после окончания срока 10-суточного ареста. Поговорив с ним, я возвращался домой. Картошка и другие продукты огородничества, которые вез Саша Ярошевич от родителей с Полесья, придавали особенное ощущение безопасности. Если не человек с пакетом картошки, то я не знаю, кто тогда может считаться мирным обывателем. Поэтому мы не озирались пугливо по сторонам, а доверчиво и смело шли по родному городу в сторону станции метро «Михалово».

Товарища в штатском, неуклюже «объяснившего» нам причину задержания, я назвал «комсомольским работником». Это вызвало смех у его коллег, он почему-то засмущался и больше не делал попыток провести идеологическую работу. И, в конце концов, поддавшись настойчивым расспросам, сказал что-то похожее на правду: «На тебя была наводка». Причин такого внимания к моей персоне он не знал, а даже если бы и знал, то вряд ли мог их сообщить. Но лед тронулся, он признал, что задержание не было связано с каким-либо правонарушением, поэтому я начал его стыдить. На него тратится столько народных денег, чтобы он приобретал и постоянно совершенствовал бойцовские, стрелковые и прочие навыки, а он применяет их к безоружным и несопротивляющимся людям, сам не зная зачем. Ведь явно же нецелевое расходование средств!

Мой собеседник не стал спорить, да и не к лицу спецназовцу этим заниматься. Более того, доверительно сообщил, что многие уходят из-за того, что им приходится выполнять работу, о которой не расскажешь потом с гордостью своим детям. Так почему, спрашиваю, вы-то продолжаете ее выполнять? Приказ есть приказ, говорит. На это я предложил ему обдумать ситуацию, когда им однажды прикажут хватать друг друга. Напомнил, что за 37-м годом последовал 38-й, период «репрессирования репрессировавших». Такие «штурмовики» нужны до поры до времени, но в какой-то момент от них предпочитают избавляться. Улыбки сползли с лиц, недоверчиво один посмотрел на другого.

Адекватные и неадекватные

Ушли в прошлое времена, когда милиционеры воспринимали задержанных по смутным политическим причинам как «врагов народа». Правила игры остались прежними, но, по мнению товарищей в штатском, разделение на «них» и «нас» не столь существенно. Нет, люди делятся на адекватных и неадекватных, которые есть там и там. Они не били нас и вежливо с нами общались. Четко выполняли приказ, но с холодным носом, без огонька, им не доставляло удовольствия издеваться над нами. Это признак адекватности. Мы не кусались и не царапались, не называли их цепными псами, фашистами, холуями и прочими обидными словами. Почти смиренно приняли свою участь, так же, как они подчиняются приказам. Значит, мы тоже адекватные.

Такую незамысловатую извращенную философию они исповедуют, переворачивая все с ног на голову. Конечно, единственно адекватным поведением с их стороны было бы отказаться выполнять незаконные приказы, а с нашей -- всеми силами противиться совершаемому беззаконию. Но когда правовая ситуация в стране настолько неадекватна, что все делается по «наводке», а не по закону, мы рисковали как минимум своим здоровьем, если бы вздумали сопротивляться. А они-то чем рисковали, если бы сообщили тем, кто им отдает приказ, что нас не удалось задержать? Не я говорю, они сами сказали: премиями! Так что наша «адекватность», то есть вынужденная необходимость играть по чужим нотам, далеко не равнозначна.

И все же, если забыть, где и при каких обстоятельствах мы находились, то можно было бы сказать, что наше общение с «захватчиками» проходило почти «в теплой дружеской атмосфере».

Номер «Народной Воли» от 3 мая был у меня при себе, я дал прочесть им свою статью о нелепом суде над Трухановичем. Обсудили ее и проблемы белорусской журналистики в целом, политические перспективы на 2015 год. Спецназовцы посетовали на растущее социальное расслоение в стране, появление класса людей, которых в братской Венесуэле называют «boliburguesia» -- абсолютно лояльных власти предпринимателей, спаянных с чиновничеством, обогатившихся за счет Боливарианской революции. Когда вспомнили Венесуэлу, один из спецназовцев неожиданно сказал с какой-то потаенной грустью: «Вы видели репортажи с похорон Уго Чавеса? Да, вот там народ действительно любил своего лидера...» Сложно сказать, о чем он грустил: то ли о том, что неблагодарные белорусы своего лидера так не любят, то ли из-за того, что насильно любить невозможно.

Ночь в склепе

Когда товарищи в штатском ушли, возникшая было иллюзия нормальности происходящего моментально развеялась. Забрав содержимое карманов, шнурки и цепочки, дежурный закрыл нас в камере. Это помещение примерно два на три метра, большую часть которого занимала деревянная «сцена», на ней уже спал вдребезги пьяный юноша, пытавшийся украсть в магазине бутылку вина. Без окна, с мрачным тусклым светом, шершавыми грязно-зелеными стенами и залитым мочой полом. Последнее неудивительно, потому что дежурный не хотел себя утруждать выводом задержанных в туалет. «А больше тебе ничего не надо?», -- ответил он на мою единственную за всю ночь просьбу. Потом он ее выполнил, раздраженно матерясь, когда я прикрикнул, мол, если задержали ни за что, то хотя бы имейте совесть, обращайтесь по-человечески.

Видимо, это можно записать на счет предоставляемых «политическим» привилегий. Чудаковатый странник из Тамбова, пешком пришедший в Беларусь, так и не добился милости со стороны дежурного. Он жаловался на больной желудок, бесновался, на чем свет стоит грязно ругая персонал РУВД вместе со всеми их родственниками, руками и ногами колотил в двери камеры -- все бесполезно. В конце концов опорожнился прямо на пол. После чего бесноваться начал дежурный. Я думаю, его сдерживало наше присутствие, все же бить тамбовского гостя он не стал, что обычно неизбежно в подобных ситуациях.

Дикие вопли и мат-перемат не потревожили безмятежного сна задержанного за мелкое хищение юноши. Угомонился и захрапел за стенкой странник из Тамбова. Оставалось только позавидовать им. Трезвому человеку, которого по трудно объяснимым причинам вырвали из нормальной жизни и бросили в этот жутковатый склеп, заснуть было нельзя. Постоять у одной стенки, перейти к другой, присесть на корточки, уставиться в прострации на тусклую лампочку. Приляжешь на сцену, глянешь в черный потолок, почти сразу вскочишь от ощущения, что тебя погребли заживо. И так до 10.00 утра. Когда открываются двери камеры, ты благодарен уже и за эту «свободу».

Портрет охранника, который сделала в зале суда супруга Дмитрия

Не те люди

Утром мы узнали официальную версию своего задержания. Оказывается, мы «умышленно и беспричинно» нецензурно бранились. И настолько увлеклись, что не могли остановиться даже после того, как бдительные милиционеры потребовали это сделать. Когда же мне предложили проследовать в Московское РУВД для разбирательства, я «хватался за руки сотрудников ОМОН, отказывался сесть в служебную автомашину, вырвался и начал убегать в сторону станции метро». Одним словом, по документам мы стали заурядными мелкими хулиганами. К тому же никакими не журналистами, а лицами без определенных занятий. Но почему-то относились к нам по-прежнему особым образом.

Это особое отношение проявлялось двояко. Если угомонившегося тамбовского странника и протрезвевшего юношу вывели с парадного входа, чтобы вести в суд, нас скрыли от посторонних глаз во внутреннем дворике. Зато здесь мы могли наслаждаться майским солнцем и воздухом, размять ноги под присмотром улыбчивого товарища в штатском. Он тоже участвовал в нашем задержании, поэтому посчитал нужным выразить отсутствие какой-либо личной неприязни к нам. Но сделал это в очень специфической манере: «Вы мне на х** не нужны. Как и я вам». После этих слов его улыбка стала особенно широкой и дружеской.

Когда некий гражданский работник РУВД подошел и весело попросил нас вынести мусорку, спецназовец его одернул: «Это не те люди, Михалыч. Иди, иди». Позже милиционер, который будет сторожить нас в суде, ответит кому-то по мобильному телефону: «Ты что, не понимаешь, я тут непростых людей охраняю!»

Что и говорить, приятно почувствовать себя «непростым», но за это удовольствие пришлось платить. Если «простые» задержанные ожидают суда в коридоре, могут выйти перекурить на крылечко, попить водички и чего-нибудь съесть из принесенной родственниками или друзьями ссобойки, пообщаться со своими, то мы сидели в закрытой комнате под охраной. Моей жене запретили передать мне воду и бутерброды. Это при том, что суд начался только после 14.00, а затянулся до закрытия, позже 18.00. Один из охранников снизошел и милостиво разрешил мне попить... воды из-под крана, что я и так мог сделать, поскольку туалет находился непосредственно в комнате, где нас держали все время. «Иди попей, а то напишешь потом, что я фашист», -- объяснил он свой благородный порыв. Еще один яркий штрих к портрету этого оставшегося неизвестным мне охранника: он при нас жаловался своему коллеге, нимало не стесняясь, что из-за затянувшегося суда не успеет посмотреть хоккейный матч по телевизору.

Да нет, пока не фашист, всего лишь нерассуждающий исполнитель. Но когда таким приказывают быть «фашистами», они ими становятся, не рассуждая. Сделают свое дело с «не теми» людьми и пойдут смотреть хоккей.

Могу засвидетельствовать, что даже в судах, которые проходили 20 декабря 2010 года, хотя политическая обстановка была накалена до предела, осужденных выставляли разнузданными погромщиками, не применялось это неизвестно кем вдруг придуманное «правило». Запрещающее воду и еду для человека, который провел ночь в «обезьяннике», валится с ног от усталости, не пил и не ел в течение суток. В упоминавшейся статье про суд над Игорем Трухановичем я отмечал, что во время перерывов он сидел в кругу друзей и спокойно мог подкрепиться. Неужели кем-то это было воспринято как недоработка, которую нужно жесточайше исправить? Еще одним новшеством стал запрет уже не только на фото- и видеосъемку, но и на ведение аудиозаписи судебного заседания. Которая беспрепятственно, я напомню, велась на процессе над Дмитрием Коноваловым и Владиславом Ковалевым.

Да уж, дали почувствовать, каково это -- быть «непростыми людьми» в родной стране...

Наверное, самое неприятное в беззаконии то, что оно не имеет четко определенных границ. Поэтому его иногда называют «беспределом». Нельзя с точностью сказать, где оно закончится. В спецназовском микроавтобусе? В РУВД? Или, может, в месте заключения? Мне казалось, что там оно уж точно должно прекратиться. Однако, находясь 10 суток за решеткой, я столкнулся там не только с неприятными, но и очень странными вещами.

«Маленькие принцы» и «баобабы»

Что думают работники правоохранительных и судебных органов, когда выполняют приказ задержать и осудить человека, который не совершил в действительности никакого правонарушения? Мне кажется, они рассуждают так: мы можем чего-то не знать, но раз есть такой приказ, значит, этот человек где-то перешел дорогу государству, злостно вредит общественной безопасности, за что и заслуживает наказания. Здесь действует принцип, применяемый в разных странах к так называемым криминальным «авторитетам», лидерам мафиозных группировок и кланов. Зачастую их не за что формально сажать, поэтому им «подкидывают» статьи, в ход идут подлоги и провокации.

Надо помнить, какой портрет политически беспокойных граждан рисуют государственные СМИ: это «пятая колонна», жирующая на деньги врагов нашей родины, которые спят и видят, как разрушить стабильность, лишить нас независимости, насадить чуждые ценности и т. п. Держа в памяти этот портрет, каждый раз, когда сверху поступает команда «фас», сотрудники правоохранительных и судебных органов уже не видят перед собой живого человека. Они представляют ужасные картины, транслируемые откуда-нибудь из Сирии. В их глазах вы становитесь ничуть не лучше мафиози, а именно -- зловредным зерном, из которого вырастут подобные сирийским события, если его не изничтожить вовремя. Себя они, возможно, воображают эдакими маленькими принцами, пропалывающими свою планету от баобабов.

Есть и еще один фактор, облегчающий им совесть, -- это рассказы административных «рецидивистов». Так получилось, что в СМИ попадают в основном они. Впечатления тех, кого арестовали впервые, зачастую совершенно случайно, остаются за кадром -- они просто не в состоянии выразить свой травматичный опыт. В рассказах же бывалых «сидельцев» почти или совсем нет возмущения, шока, отчаяния, отвращения к несправедливости. Они склонны демонстрировать несгибаемость, показывать, что им все нипочем. Говорить о полученном полезном опыте, словно не маялись в клетке, а приняли участие в познавательном семинаре. Иногда и вовсе заявлять, что хорошо отдохнули. Цель у этих рассказов как будто благая -- избавить потенциальных жертв будущих репрессий от страха. Но они имеют один нехороший побочный эффект -- создают у работников правоохранительных и судебных органов ложное впечатление, что аресты по липовым обвинениям не наносят никому особого вреда и не причиняют зла.

Эту статью будут читать ответственные лица, пусть знают: наносите и причиняете! Коверкаете психику, отравляете обидой и злостью, превращаете миролюбивого человека в затаенного мстительного мятежника. Иными словами, куете кадры для тех событий, от которых якобы стремитесь оградить нашу страну. Никакие вы не «маленькие принцы», напротив, разносчики «баобабов». Вольные или невольные.

«Вы украли моего папу!»

Правда, я тоже человек закаленный, поэтому в случае моего ареста самые тяжелые испытания были связаны не просто с надругательством над моими правами и какими-то личными лишениями. Вы заставили моих пожилых родителей пить сердечные и успокоительные капли. Вырвали из нормального течения жизни мою жену, нарушив ее рабочий и материнский график. И отняли (не по закону, по загадочной «наводке»!) у 10-летнего ребенка отца на время майских праздников, которые мы могли провести вместе. Кстати, во время моей отсидки его класс принимали в… пионеры. Целью этой детской организации, как записано в ее уставе, является «гражданское и патриотическое воспитание подрастающего поколения», пионер должен быть готов «к делам на благо родины, добру и справедливости». Вы понимаете, что все эти благие слова враз стали пустым звуков для ушей моего сына? Они исходят от государства, а вы, его представители, совершили в глазах ребенка страшное злодеяние. Завидя милиционеров, сын сжимал кулаки и говорил: «Вы украли моего папу!» И это еще ничего. Он ведь теперь учителям не сможет верить, когда они станут рассказывать, какая прекрасная у нас во всех отношениях страна...

Вы внесли смятение и в души его одноклассников. Когда я после своего освобождения привел сына в школу, они либо смотрели на меня испуганно и настороженно, либо отводили глаза и поворачивались спиной. До этого всегда здоровались, общались на равных. Тюрьма в сознании детей связана с чем-то страшным, их первая реакция объяснима, но рано или поздно испуг пройдет. Тогда возникнет вопрос -- почему доброго и отзывчивого папу нашего друга посадили туда, где место страшным и жестоким злодеям, жуликам и ворам?

Им с этим жить

И все-таки еще больше, чем за родителей, жену и детей, переживаю за других людей: тех, кто меня задерживал, свидетельствовал против меня, судил на основании лжесвидельств, вынужден был ограничивать права и свободу, прекрасно зная, что я невиновен.

Понятно, что всё знали спецназовцы в штатском, которые меня задерживали. Знал и свидетель Д.Е.Новик, сотрудник Московского РУВД, составлявший протокол задержания на основании рапортов спецназовцев в штатском. Еще бы ему не знать -- ведь они вслух обсуждали с нами в РУВД истинные причины нашего задержания. А у несчастного милиционера Новика в суде потом от стыда горели уши. Запинались и стыдливо прятали взгляд в суде свидетели А.А.Горошко и В.С.Жарский.

Последний съежился до размеров вызванного в учительскую нашкодившего школьника, когда я подскочил к нему в суде и потребовал: «Посмотри мне в глаза!» Бояться ему было нечего. Вздумай я вдруг схватить его за грудки, например, меня бы тут же скрутили и заковали в наручники. В этом случае я предстал бы настоящим преступником и мог получить уголовную статью. Так что совсем не физического воздействия с моей стороны он боялся. Просто Виктор пережил шоковый удар по самолюбию, болезненное унижение. На его странице в одной из социальных сетей размещены фотографии спецназовцев в условиях экстремальных учений и красивые свадебные снимки. Ему хочется выглядеть героем перед своей женой, друзьями и будущими детьми. Он просто представил на мгновение, что все они смотрят на него в момент, когда он стоит в Московском суде, бекает, мекает, запинается и не может смотреть людям в глаза. Чаще представляй себе это, Виктор!

Кстати, мне хотелось бы поблагодарить тебя, Витя, за ответ на вопрос судьи о том, что ты можешь сказать по поводу моих показаний. Ну, когда я рассказал все как было. Ты не смог тогда обвинить меня в изворотливости, например, только тихо произнес: «Может, он просто что-нибудь перепутал...» Хотя мы оба прекрасно знаем, что перепутали всё только вы, свидетели Жарский и Горошко, да и то относительно ваших сочиненных под копирку рапортов (относительно правды там нечего было путать по причине ее отсутствия). Я благодарен и за эту микродозу благородства.

Все знал и Е.В.Хаткевич, судья, вынесший мне приговор. Иначе он не подсказывал бы раздраженным тоном обоим свидетелям, окончательно запутавшимся в своих показаниях, что им надо сказать: «Скажите, свидетель, задержание гражданина Галко проходило медленно или быстро (на этом слове Хаткевич сделал ударение, произнеся его чуть ли не по буквам -- прим. -- Авт.), так, что вы не в состоянии были запомнить его детали..?» Видно было, что он ужасно злится из-за неспособности свидетелей складно пересказать протокол. Ему, наверное, хотелось соблюсти хотя бы иллюзорную видимость законности, а они, такие-сякие, лишали его этой возможности. Впрочем, рука у судьи все равно не дрогнула. И язык повернулся сказать при вынесении приговора, что суд не находит никаких смягчающих обстоятельств, хотя на бумаге это обстоятельство было записано черным по белому -- «наличие на иждивении малолетнего ребенка». Может быть, он не специально умолчал о нем, просто сработало подсознательное желание забыть об этом обстоятельстве. Совесть -- чувство неудобное, все майские праздники могло подпортить, надо было как-то ее приглушить.

Мне присудили десять суток административного ареста, моему коллеге Александру Ярошевичу, едва отошедшему от ареста после Чернобыльского Шляха, -- 12 суток. Для сравнения: странник из Тамбова и пытавшийся украсть бутылку вина юноша, упоминавшиеся в предыдущей моей публикации, получили всего по пять. Странник был очень разговорчивым, большей частью клинически невменяемым, но среди потока бреда у него иногда проскакивали дельные замечания. Как, например, это: «Нет у вас в Беларуси никаких законов, один дырявый КоАП!»

Единственными, кто мог и не знать истинную подоплеку моего ареста, были работники ИВС (ЦИП). Но даже они откуда-то об этом знали! Привожу короткий диалог с милиционером, оформлявшим меня на «сутки»:

-- Расскажи, за что хоть тебя забрали.

-- Посмотрите постановление суда, там все написано.

-- Да нет, ты мне расскажи, как на самом деле было.

Ему не надо было пересказывать в подробностях обстоятельства задержания и судебного процесса, ему все было понятно с ходу. Потому что взгляд наметанный, жизненный опыт богатый, а может, ему сообщили, кого сейчас привезут, чтобы дать ценные руководящие указания, бог весть. Не столь важно, откуда, главное -- знал не хуже меня самого.

Читатель, возможно, удивится, почему за родственников я переживаю меньше. Очень просто -- для них все закончилось с моим освобождением. А для тех не закончится, возможно, никогда. Я говорю даже не об укорах совести, их можно заглушить. Просто родители, жены и дети не будут видеть в сыновьях, мужьях и отцах мужественных милиционеров и честных судебных работников. Сами же они будут знать, что про них это знают. Неужели с таким знанием можно вести полноценную счастливую жизнь?

Хочу пожелать вам, служивые, только одного: чтобы вам приходилось заниматься только своим непосредственным делом -- спасением жизней.

То ли было, то ли нет, то ли правда, то ли бред

Мне не хотелось бы подробно вдаваться в детали судебного процесса. Воспроизводить их в публицистической статье -- только отвлекать от сути. Да и чем еще можно удивить белоруса, знакомого с политическими судами, после того, как немые выкрикивали антигосударственные лозунги, а однорукие антигосударственно хлопали в ладоши?

Ну, разве что совсем коротко. По версии свидетелей Виктора Жарского и Алексея Горошко, задержание нас с Ярошевичем было вызвано необходимостью «прекратить противоправные действия», которые заключались в том, что мы шли по парку, отделяющему улицу Окрестина от Прилукской, оживленно «жестикулировали и нецензурно выражались». В тот вечер парк был просто наводнен разношерстными компаниями, коротающими вечер за бутылочкой-другой. Но когда я задал вопрос, видел ли их свидетель Жарский, и если видел, то почему им не были приняты меры по охране общественного порядка, он вдруг заявил, что наряд проходил «не совсем в парке».

В действительности укомплектованный спецназовцами в штатском следил за нами еще у стен ИВС (ЦИП), а там какой-то сильно подвыпивший человек с просроченным удостоверением дружинника и чужой фотографией пытался затеять с нами драку, матерясь и требуя разойтись. Что могут подтвердить как минимум двое -- Виталий Рымашевский и Анатолий Лебедько. Увы, вопрос об этом эпизоде свидетель Жарский просто проигнорировал. Хотя тот липовый дружинник, между прочим, изрядно шатаясь, спокойно прошел мимо микроавтобуса с бдительными охранниками общественного порядка. Ноль -- ровно столько внимания обратили они на скандалиста.

Зато нам потом Жарский и Горошко тут же «пару раз объяснили, что выражаться нельзя», якобы вызвали микроавтобус с подмогой, чтобы «обезопасить себя». Журналисты -- страшные люди, на двоих нужно как минимум четверо спецназовцев, не считая водителя. Вызвали, предложили пройти в автобус. После чего то ли я стал хватать за руки Жарского (или Горошко -- протоколы опроса свидетелей от 6 мая не совпадали с показаниями спецназовцев в суде), то ли Ярошевич. Кто-то из нас стал убегать в сторону метро (согласно протоколам это был я, а в суде неожиданно оказалось, что не я).

Горе-свидетели запутались не менее чем в шести эпизодах: кто и кого хватал за руки; кто из спецназовцев представлялся, показывая удостоверение; были ли поблизости в момент совершения нами правонарушения прохожие, и если были, то какие (какие бы ни были, согласно показаниям спецназовцев, замечаний они нам не делали и милицию на помощь не звали); с какой стороны спецназовцы подходили к нам; кто выходил из микроавтобуса для подстраховки Жарского и Горошко; кто же из нас все-таки вырвался и начал убегать.

Вам кажется, что доказательная база разваливается на глазах? Просто вы ничего не понимаете в белорусской юриспруденции! По мнению судьи Е.В.Хаткевича, эти «некоторые незначительные неточности... являются несущественными и не препятствуют полному и объективному установлению обстоятельств дела».

Как я провел майские праздники

Как видите, ничего экстраординарного на суде не происходило, самая обыкновенная рутина. Зато заключение в ИВС (ЦИП) на улице Окрестина, наоборот, удивило меня целым букетом новшеств. Перечислю их в порядке возрастания удивления, которое они на меня произвели. Так, среди моих сокамерников оказались больные гепатитом С, эпилепсией и один с приступом белой горячки. Здесь же я впервые в своей жизни столкнулся со вшами. Хотя рассказали о них еще арестованные участники Чернобыльского Шляха, а я сначала сидел в той же камере, что и один из них, проблема не была решена.

Мне с моими сокамерниками понадобилось несколько дней, чтобы добиться от администрации действенных мер по ее устранению. До этого мы просто вручную отлавливали и давили паразитов, иногда вычесывая их друг у друга, как это делают обезьяны. Часть одежды пришлось потом на всякий случай выкинуть. За девять суток я сменил три камеры, причем последние четыре дня провел в «двойнике» (двухместной камере пять шагов в длину и два в ширину) вместе с человеком, который из своих 53 лет 25 отсидел.

Паранойя, белая горячка и гном с метлой под кроватью

Первая камера, куда меня заселили по приезде и где я рассчитывал провести весь оставшийся срок, идеально подходила для спокойного чтения, неспешных дум и созерцательности. Трое ее обитателей молча лежали, к общению не стремясь. Немного поохали, когда я рассказал, как тут оказался, и снова погрузились в анабиоз. Выделялся из этой троицы только один колоритный дед. Я его окрестил про себя «Марскі чалавек». За тельняшку, моряцкую бороду, вольный нрав и причину административного ареста -- по его словам, он «рассекал на катере» по Цнянскому водохранилищу. И заверял, что как только выйдет, тут же снова пойдет «рассекать». Потом я буду часто ссылаться на него как на пример арестованного, которому хотя бы есть что вспомнить. В отличие от меня, тянущего срок неизвестно за что. Даже немного пожалел, что не ругался матом, не убегал и не оказывал неповиновения. Можно было бы двух зайцев убить: зарядиться адреналином и не переживать за сотрудников правоохранительных и судебных органов, вынужденных при тебе говорить неправду.

Впрочем, уже на следующий день эта тихая камера стала ареной бурных событий. Дело близилось к обеду, когда дежурный милиционер открыл дверь и объявил: «Все, кроме Галко, с вещами на выход». Ни о чем не спрашивая, почему-то сочувственно на меня глядя на прощание, все ушли, оставив одного примерно на час. За это время я прокрутил в голове столько пугающих картин, что хватило бы на несколько фильмов ужасов. Что греха таить, испугался. А почему происходящее со мной беззаконие, собственно, должно было закончиться с водворением в ИВС (ЦИП), это что, отдельная территория законности в нашей стране? Могут ли быть в принципе у беззакония четко очерченные края? Уголовники ведь не случайно назвали его «беспределом».

Теперь это можно вспоминать со смехом, но тогда мне очень убедительно казалось, что меня собрались бить, чтобы наказать за журналистскую деятельность, склонить к сотрудничеству и т. п. В камеру вошли двое, низкий и высокий. Первый был с нависшим на глаза лбом, маленькими глазками, разбитой головой, в светлых костюмных брюках, белой рубашке и туфлях. Здесь его вид был настолько нелепым, что только добавлял устрашения. Он решительно направился сразу ко мне, подал руку для приветствия (в местах заключения это обычно не принято) и сообщил: «У меня эпилепсия, башку разбил во время приступа, а этот хронический алкоголик, у него белая горячка на подходе».

Второй почти упирался в потолок головой, бордовое лицо не выражало никаких эмоций, колотились руки. Прозвучало, как тревожный звоночек из школьного детства: «У меня белый билет -- убъю, и ничего мне не будет!» Я сразу же начал передвигаться по камере в стиле айкидо, быстро, легко, постоянно смещая центр тяжести, делая повороты корпуса, чтобы ускользать от возможных ударов воображаемых противников. На вопросы отвечал односложно и с хрипотцой. В конце концов, мои новые сокамерники, похоже, сами опешили. И тут меня вывели на прогулку. Одного! В самый большой прогулочный бокс, где можно было запросто сыграть матч по мини-футболу между двумя камерами. Не буду описывать, что я навоображал за час этой одинокой прогулки, похожей на лихорадочную беготню волка в зоопарке от стены к стене. Думаю, вы сами сможете примерно представить ход моих горячечных мыслей.

Ощущение опасности рассеялось только после заселения в камеру двоих пожилых арестантов. Как и первая пара, они сильно отличались между собой. Обоих звали «Саней», но один был ведущим, другой ведомым. Ведущий держал руки у карманов, локти чуть врозь, носки ног немного наружу, стриженная ежиком седая голова лбом вперед, словно он собирается кого-то ей боднуть, нос быстро двигается вверх-вниз, вверх-вниз. Принюхивается? Оценив обстановку, ведущий Саня сбросил куртку, открыв недвусмысленные татуировки. Центральная -- занимающее всю спину изображение Иисуса на кресте, двух Марий и, кажется, святого Иоанна у его подножия. Все это в лучах солнечного света из облаков. В советских тюрьмах, где существовала жесткая кастовая система, а принадлежность к определенной «касте» обозначалась как раз такими нательными знаками отличия, этот ведущий Саня должен был быть крупным криминальным «авторитетом». Так и оказалось впоследствии.

Саня-ведомый представлял собой его полную противоположность. В кургузом пальтишке, очках, с интеллигентской бородкой, тонкими чертами лица, он устало семенил за своим «флагманом», опустив плетьми руки, говорил еле слышно. Потом выяснилось, что не только от природной скромности. Он рассказал, что ударом сапога милиционер выбил ему когда-то добрую половину зубов в рамках следственных действий. В прошлом ведомый Саня был авиамехаником в Североморске. Потом жизнь пошла наперекосяк. С одной женой в Минске развелся, со второй жил в провинции вместе с тещей. Однажды взвился по пьяной лавочке, когда теща не пускала домой, разбил стекло в подъезде, угнал велосипед и продал кому-то, купил еще водки. Думал, тещин велосипед, оказалось, что соседей. Велосипед тут же нашли, его задержали, водворили в Лидскую тюрьму. Отсидел около полугода, потом пошло-поехало. Теперь еду и выпивку добывает, вынося из магазинов в рукавах. Спасает интеллигентный вид. Но не всегда. В этот раз не повезло.

Победа над вшами

Успокоившись, я разговорился с сокамерниками. И рассказал о том, что здесь были вши. Только после упоминания вшей в интервью «политического» арестанта отсюда убрали бомжа, который их занес, но матрац и одеяло оставили. В камере же сразу началась паника. Подозрительные матрацы скрутили и поставили в угол к дверям, расстелили белье (из белья здесь выдают только простынь и наволочку) прямо на полу.

Я получил в наследство от «Марскога чалавека» шикарный матрац из поролона, о котором потом все подумали, что его либо персонально «политическим» предоставляют, либо мне из дому (!) передали. На нарах остался и Виталик, человек в светлых брюках и белой рубашке. В таком виде ему было не с руки ложиться на пол. Кирилл, уже входивший в состояние острого алкогольного психоза, разместился на полу. Хотя ему и без вшей тяжело было бы на нарах при его росте.

Таких ночей, большей частью бессонных, будет здесь две или три, точнее не вспомню. Правда, Кирилла увезут от нас на следующий день. Там, где стояли матрацы, он начал видеть двух девушек, вскоре дойдя по лестнице галлюцинаций до воробьев на колыщущихся ветвях за вентиляционным отверстием, выходящим в коридор, и гномов с метлами под кроватями. На утренней проверке Кирилл посчитал людей в камере: «Раз, два, три... семь. -- Сколько?! -- Восемь?». С этого момента его стремительно стало уносить в какой-то параллельный мир. Ощущение безумия происходящего достигло своего предела, когда женщина-дежурная стала отвечать на наш стук в двери камеры и просьбы забрать Кирилла в больницу голосом птички из мультфильма «Каникулы в Простоквашино»: «Кто там? Кто там?»

Отправить Кирилла в неизвестном направлении нам в итоге удалось, а вот очистить камеру от завшивленных матрацев -- нет. Так и жили с ними, пока в стране проходили парады, гремели салюты и звучали речи о спасении неблагодарной Европы, противостоянии глобализации и нашем особом пути.

Саня-ведущий резко пресекал бесплодные разговоры в стиле «ай-яй-яй, что творится, надо что-то делать». В итоге я предложил написать жалобу на имя начальника, а если жалоба будет проигнорирована, всей камерой отказаться от еды. Саня-ведущий идею поддержал, за ним и все остальные.

Однако все, что могла нам предложить администрация до окончания праздников, -- это перевести всех в другую камеру. А поначалу проблему пытались решить еще более «изящным» способом. Милицейский чин отвел меня в сторонку, довольно громко сказал, что «тут все бомжи, им верить нельзя», никаких вшей нет, но если я хочу, то лично меня можно отселить. Хм, зачем же отселять, раз вшей никаких нет. Я отказался откалываться от других подписантов жалобы. Будем доводить дело до конца вместе, раз уж условились.

Невозможность победить вшей во время праздников, наверное, можно понять. Только проблема эта возникла задолго до них. Решать же ее необходимо превентивно -- проводя санобработку зараженных вшами арестантов перед их поступлением, как происходит в любой нормальной тюрьме. Из-за того, что этого не делалось, вши распространились только при нас где-то на пять камер. Да и как им было не распространиться, если в зараженную камеру, откуда нас (вместе с частью вшей) перевели в другую, практически сразу же заселили новых людей?!

То же самое касается болезней вроде гепатита. Нельзя просто доверять ответам поступающих. Бывает, что они находятся в невменяемом состоянии. Или имеют какие-то резоны скрывать свои заболевания. Как это и прозошло в случае с моим сокамерником, наркоманом с 16-летним стажем. Во-первых, он был под воздействием наркотических препаратов, а во-вторых, ему пригрозили в РУВД: скажешь про гепатит -- либо отсидишь срок у нас в «склепе», либо будешь прикован наручниками к больничной постели.

В ситуации, когда обратная связь между коридорными дежурными и арестованными в камерах далеко не мгновенная -- во многих случаях они считают своим долгом любого просителя послать подальше -- нельзя содержать в камерах больных эпилепсией и другими болезнями, чреватыми опасными приступами. Сокамерники могут только навредить, неумело оказывая первую помощь. Это же не вшей ликвидировать.

Что касается вшей, то сразу после выполнения нашего коллективного требования меня и Саню-ведущего отселили в упомянутый «двойник», двухместную камеру длиной в пять шагов и шириной в два. Где я и отбыл свой срок до конца, с понедельника 13-го мая до четверга 16-го.

«Двойник»

Это действие администрации стало для меня настоящей детективной загадкой. Я ее не разгадал до сих пор. Одно теперь известно точно -- речь идет не о частном эксцессе исполнителя, налицо тенденция. Точно так же оказывались в «двойнике» отбывавшие здесь свои сроки незадолго до меня политические активисты Владимир Яроменак («МФ») и Павел Виноградов («Zмена»), возможно, что и Ян Мельников («Рух за Свабоду»). Причем Павел Виноградов тоже в компании рецидивиста.

Мой сосед по камере показался мне очень интересным человеком. Говорил он скупо, слов на ветер не бросал, рассказывал любопытные факты. Я даже готов согласиться с освобождавшим меня милиционером, что последние четыре дня, как он выразился, провел с «нормальным кентом». Однако по закону, имеется в виду ПИКоАП (Процессуально-исполнительный кодекс Республики Беларусь Об административных правонарушениях), ст.18.7, «изолированно размещаются... лица, отбывавшие наказание в исправительных учреждениях и имеющие судимость».

До перевода в двухместную камеру среди моих сокамерников уголовной судимости не было только у меня одного. Но если у них, допустим, могли ее не заметить, как не замечают на входе вшей или опасных болезней, то у моего последнего сокамерника не заметить судимости было сложно. Они на нем в буквальном смысле нарисованы. Выходит, это соседство организовывалось с некой неизвестной мне целью? И кроме вырванных из жизни дней, необходимости платить полмиллиона рублей за питание, я еще должен гадать, не готовится ли некая провокация?

Впрочем, не исключено, что был прав мой сокамерник, обладающий богатым опытом нюансов жизни в местах заключения. По крайней мере в тюрьмах, как он пояснил, в «двойник» традиционно отсаживают тех, кто «оказывает дурное влияние на заключенных». И добавил: «Меня по своей линии кинули сюда, тебя по своей. Скорее всего из-за того, что мы жалобу на вшей организовали».

Что ж, если жалобы вызывают такую реакцию, я решил написать еще одну уже отсюда. Правда, кроме меня, моего сокамерника и администрации о ней никто там не узнал. Выяснилось, что мы оба осуждены одним судьей, причем в деле моего сокамерника, как он утверждает, один протокол был сфабрикованным на скорую руку, чтобы увеличить срок. Это тоже был протокол за нецензурную брань. А мы эту брань каждый день слышали на коридоре от сотрудников милиции, от некоторых и вовсе оскорбления непосредственно в свой адрес. Так и написали, что не можем выносить абсурда ситуации, когда милиционеры, нимало не стесняясь, совершенно безнаказанно нарушают статью, за которую мы находимся в заключении. Можно ли это считать смычкой уголовного и гражданско-активного мира? Или для чего создавался такой тандем?

Вопрос пока открытый. Но подобную тактику надо применять и дальше, в какой бы ситуации мы ни оказывались -- пользуясь предоставляемыми возможностями, добиваться соблюдения наших законных прав.

P.S. Самое странное, что в назначенный час (суббота, 18 мая, 20.30) мой сокамерник не вышел на свободу. На КПП по телефону ответили: «А вы уверены, что он у нас сидит? В списках такого не значится». Понимай как знаешь.