Скандалы

Артем Гарбацевич, Наша Нiва

Исповедь дочери «батюшки со свастикой»: «Рассказала только маме, на ее могиле»

Александре Бурыкиной сейчас 20 лет. Долгое время она вынужденно играла роль благодарной дочери ныне известного как «батюшка со свастикой» Константина Бурыкина, настоятеля храма в Гатово, под Минском.

Своей страшной исповедью на страницах «Нашей Нивы» она подводит итог прежней жизни, переполненной издевательствами и насилием.

Александра попросила, чтобы мы не публиковали ее сегодняшних фото

Чем известен Константин Бурыкин? Этот человек приехал в Беларусь из российского Омска, но так и остался с российским гражданством. Стал православным священником и возвел храм в поселке Гатово под Минском.

Являлся духовником экстремистской организации РНЕ («Русское национальное единство»), набил себе большую свастику на груди и орла Третьего Рейха на плече. Потому его и стали называть «батюшка со свастикой».

Сейчас ему предъявлено обвинение в том, что он развращал собственную дочь. Выяснилось это абсолютно случайно, уже после того как он попал за решетку по обвинению в хранении оружия.

Многие детали рассказа Александры не могут быть опубликованы: они сильно натуралистичны. Однако сама Александра утверждает, что готова пройти полиграф по каждому из своих утверждений. Те же сюжеты, в которых фигурируют третьи лица, в частности — спортсмены, мы проверили. Фигуранты подтвердили истинность рассказанного.

* * *

— Давай с самого начала — каким ты помнишь свое детство?

— Раннее детство вспоминается мне через образ матери. Мне казалось, что она — часть меня. Остался образ доброй мамы, доброй бабушки и строгого отца.

Я помню, как мама с бабушкой меня вечно прикрывали. Где-то я оторву обои, что-то разобью — мама это все заклеивает тихонечко или говорит, что это сделала она. Она пыталась меня не оставлять одну и повсюду брала с собой.

За какие-то проступки отец меня бил, выгоняя перед этим из квартиры маму и бабушку, когда она еще жила с нами. А больше из детства не помню ничего — ну били, сильно били, до черноты. За любую провинность: мало поела, много поела, не так посмотрела, скривилась и так далее.

Отец мог полчаса-час слушать, как я перед ним ползаю на коленях и прошу не бить — а потом он все равно бил. В храме люди между собой спрашивали «а чего это у него дети черные?». Но никто ничего никуда не сообщал.

Фото из семейного архива для kp.by. Константин с женой

Мне нечего больше рассказать, мое детство — это побои и унижения. Бабушка говорила, что, когда я плакала в колыбели, отец не пускал ко мне мать: «Пусть сама успокаивается». А я ревела, потому что никого не было рядом, и от этого напряжения у меня появилась пупковая грыжа — ну так говорит бабушка. Грыжу потом вырезали.

 Откуда такая жестокость у отца? Я не знаю, мне только рассказывала его сестра, что он ее тоже молотил, и что их бил их отец, тоже до черноты, и как они убежали от него. Это у них что-то по мужской линии, наверное.

Я знаю, что отец приехал в Беларусь к сестре, которая здесь вышла замуж, когда за ним пришли из военкомата — как раз шла чеченская война. Он поехал сюда, чтобы не забрали в армию. И вот тут он устроился охранником в духовное училище, потом его туда взяли учиться, там он встретил мою мать — певчую хора.

Что о ней сказать? Ну представьте певчую хора. Такая целомудренная девушка, замоленная, тихая, у которой не то что парня, а друга никогда не было. При мне он бил ее редко, но я видела и такое. Об этом будет больше знать моя бабушка — мама мне ничего, конечно, не успела рассказать. Она рано умерла.

Саша с мамой

— Расскажи историю своей мамы. По легенде, озвученной Бурыкиным, у нее была от рождения какая-то аномалия сосудов головы. В Чехии произошел инсульт, после чего она парализованной доживала век здесь, за ней ухаживала сиделка. А вы, дети, мол, так увлеклись этой женщиной, что ему пришлось жениться, чтобы не потерять ее.

— Это неправда. Тогда они должны были ехать в Италию. Со слов тети, сестры отца, я знаю, что накануне они были в ссоре.

Этому предшествовала некрасивая история: он склонял ее к сексу парами. Для мамы это было дико, перед отъездом последнее, что она говорила тете, что отец — «сволочь» и «как только его земля носит?».

Теперь я абсолютно убеждена, что мать он избивал так же, как и нас. И что если бы не регулярные удары по голове, то никакого инсульта бы не было, никаких аномалий не было — моя бабушка об «аномалиях» ничего не знает.

А что там произошло, я не знаю. Я помню, как маму привезли сюда, она лежала в 9-й больнице.

Ей в рамках терапии нужно было делать переливание крови. Не то, чтобы это ее спасло, но какой-то смысл в этом, наверное, был. Отец же запретил делать переливание, мол, «ей могут перелить жидовскую кровь — все доноры намешаны».

Нас, детей, он брал с собой в реанимацию. Потом мы сидели у гроба. Я помню отлично, только я тогда не понимала, что происходит: был старый Новый год, мы приехали в реанимацию и остались с мамой, а за стенкой отец отмечал праздник с Олей — медсестрой, которая ухаживала за мамой, это была платная палата. И я слышала их какие-то звуки оттуда, как они празднуют, а мама в это время сжимала мне палец и плакала. Она не могла говорить, а только — минимально сжимать руку, моргать, поднимать бровь и улыбаться уголками губ.

Потом приехала бабушка и накричала на отца: «Что ты делаешь? Ты ее бил и недобил? Она же все понимает». Он тогда накинулся на нее также и запретил ей видеться с нами. Она передавала нам какие-то гостинцы через прихожан церкви — просто просила на улице, передавала через них что-то сладкое. Ну как любая бабушка: там не было чего-то сверх, просто шоколадки какие-то, мелочь. И люди передавали это нам во время службы.

Так вот, потом отец перевел маму домой. Ольга переехала тоже к нам. Мама под аппаратом лежала в отдельной комнате, а они вместе спали в зале вместе и все это снимали на видео уже тогда. Леша [старший брат — НН] показал мне видео. Он был таким — любил залезть в комп, что-нибудь там искать, копаться. И он нашел видео, где они были голые.

Конечно, вопросов мы не задавали. Я не могла подставить брата и сказать, что он без ведома включает компьютер и копается в нем, а он сам, естественно, тоже в этом не признавался. Это была такая наша странная тайна. Для меня странная, потому что я не осознала то, что увидела. Это сейчас меня трясет.

У мамы каждый раз текли слезы, когда Оля к ней приближалась, «ухаживала». Бабушка как-то приехала к нам, отец ее пустил. И она закатила скандал Оле, потому что маме нужно было готовить еду, перемалывать ее в блендере, а блендер никто не мыл — там было всё присохшее. Это была такая подлость в отношении мамы…

Как она умерла, я не знаю. Просто я проснулась в один день — и всё, ее больше нет в той комнате, она пустая. Никто ничего не говорил, а потом приехала бабушка. Не знала, как сказать, начала со слов: «Ты только не плачь, мама умерла».

Я не знала даже, насколько все это серьезно, а тут — смерть! Кто может представить, каково это — в 9 лет потерять мать? Я ходила по комнатам и кричала, потому что слез уже не было. Мне казалось, что она меня зовет в эту комнату, я туда бежала, мне снилось по ночам, как достаю ее из гроба, и она оживает.

А отец сказал нам в итоге, что Ольга никуда не поедет, теперь она будет жить с нами.

— И как сложились ваши отношения с мачехой после смерти мамы?

— Мы были маленькими, нас с легкостью подкупали. Она водила нас в зоопарк, покупала что-нибудь вкусное, дарила игрушки. Кто-то из приемных детей стал называть ее мамой, а я не могла. Я ее тогда не воспринимала вообще, потому что думала только о смерти своей мамы и переживала это.

После того как мы переехали в новую квартиру, она уже могла меня за волосы таскать, могла ударить по лицу. Уборку в доме делали только мы, если что-то не так — могла дать оплеуху. По лицу ударить меня могла, потянуть за ухо. Откуда в ней это? Наверное, она видела, как отец с нами обходится и что это работает. Поэтому вела себя так же. Она, кстати, единственный человек в семье, которого он никогда не ударил. Возможно, потому что нашел человека по себе, такого же.

Нас уже никто не защищал от отца. Она смотрела, как он лупил меня проволокой, и молчала. Он заставлял меня остригать волосы, хотел, чтобы все были похожи на мальчиков — она ​​молчала.

Отец весил 110 килограмм, у него был очень тяжелый удар. Каждый раз, когда начинал избивать, я спрашивала его: «За что?» — «Ты иначе не понимаешь».

Я же не делала ничего такого, чего бы ни делали другие дети и подростки.

Он мог избить меня прямо перед людьми, перед спортсменами — я занималась спортом. Сначала он отдал нас в тайский бокс, вместе с братом Лёшей. А потом Лёша пошел в зал с железом, я потянулась за ним, и меня приметил тренер, перехватил.

Я стала чемпионкой Европы в субюниорах. Но каково это, когда чемпионке Европы на глазах у других спортсменов отвешивают оплеухи или душат? Я хотела быть нормальной, меня не воспринимали.

Вы говорите, что на некоторых видео, где я вместе с ним, я не выгляжу как жертва?

У меня не было выбора. Сейчас следователи восстанавливают видео на компьютере, я могу показать, как они снимались — было по 30 дублей. «Неубедительная улыбка», «Надо больше злобы», «Сказала не так». Он писал мне тексты, и я выливала грязь на людей. Я прошу у всех прощения. Я даже писала заявление в милицию на человека, которого никогда не видела — за «оскорбление в интернете», но это отец вел мою страницу в ВКонтакте и собачился от моего имени. Мне стыдно.

Мне было очень стыдно, когда отец выгнал из дому Алексея, и был суд об отмене усыновления. Я за день до того вышла с ним на связь, тайно, и сказала: «Ну ты же понимаешь, что я завтра вынуждена буду сказать. Но я так не думаю, прости меня, пожалуйста». Он сказал, что всё понимает. И я говорила в суде, что он меня бил, а он меня не бил!

Когда отца посадили, я испытала такое облегчение!.. Я приходила домой, зная, что сегодня меня не ударят, что я могу поесть то, чего мне хочется, что я могу надеть то, что хочется.

— Как отец начал к тебе приставать?

— Это началось с тринадцати лет. Я тогда уже пошла в спорт, занималась понемногу с железом. Он начал трогать меня повсюду: «это спортивный массаж, так надо». Я тогда понимала: что-то не то, так как от других спортсменов о таком не слышала, но сама молчала, пыталась схитрить — говорила, например, что могу сама себе делать такой массаж.

Потом начались странные подарки на день рождения и Новый год. Они с Олей вместе дарили мне вибраторы ну и просто резиновые пенисы, мне тогда было 14!

Он говорил, что это для «массажа». Конечно, я не верила. Он меня как-то побил за то, что я этим не пользовалась — я их как положила на одно место, так они и лежали, я не трогала. Он обратил внимание и начал бить, кричать: «Зачем мы их тебе дарим, если ты не делаешь массаж? Ты дуроватая или что?». Тогда я начала их переставлять каждый день на полочке, якобы пользуюсь.

Девственности меня лишил он сам, вибратором. Он объяснял это так: «Если у тебя первым будет кто-то из парней, то у тебя к нему возникнет сильная привязанность. Вон, посмотри, как сейчас малолетки от несчастной любви бросаются с крыш, это все по этой причине, а у тебя не будет такого». Он линул туда новокаина, чтобы не было больно и…. Я терпела.

Потом он сказал, что нам нужно спать в одной кровати. И среди ночи я понимаю, что что-то там происходит. Он пытается… ну… Я начинаю его отталкивать: «Папа, не надо!». Он прижал мне рукой голову и всё: она повернута на бок, я не могу пошевелиться, у меня текут слезы.

На следующий день я поехала в Стайки, а он поехал за мной, ходил по пятам, в город не отпускал. Начал отслеживать мои звонки — поставил программу, которая записывает звонки, и переслушивал их все. Мою страницу ВКонтакте начал вести сам, от моего имени. Теперь я понимаю, почему он так себя вел, чтобы у меня не было друзей и парней — чтобы я вдруг кому-нибудь не доверилась, не рассказала.

После первого раза мне хотелось умереть. Как только удалось вырваться, я поехала к маме на кладбище и рассказала всё только ей. Я не знаю, почему я молчала. Сейчас бы, мне кажется, я в такой ситуации сразу же пошла бы в милицию. Тогда я не знала, не понимала, что можно иначе. Я думала: скорей бы либо он подох, либо я. Я тянула время в школе, на тренировке, лишь бы попозже прийти домой.

Но становилось хуже и хуже. Он приказал мне спать только с ним, и я не могла спать в своей кровати. Но это было только летом. Каждый день — когда он отправлял Олю и детей в деревню. В остальном — если их не было дома.

Она ревновала ко мне и как-то закатила скандал: «Ты все время с Сашей, Сашей, Сашей».

Мне стыдно было рассказывать даже сотрудникам [правоохранителям — НН]… но он заставил заняться этим и с Ольгой. Я так и сделала, как он говорил. Но это был единственный эпизод с ней, больше такого не повторялось. Я тогда думала, что у нее тоже не было выбора. Он не участвовал, только лежал голый рядом и смотрел.

А незадолго до задержания он велел мне делать младшей сестре, Кате, такие же массажи. Мне было 16, ей — 11. Надо было что-то делать с этим. Я понимала, что если я сделаю это хоть один раз, она возненавидят меня так же, как я ненавижу его. Поэтому я хитрила, что не хочу, чтобы кто-то видел, и закрывалась в комнате. Я делала ей массаж, но обычный — на спине. Я клянусь, что не сделала с ней ничего непозволительного. Ему я говорила то, что он хотел слышать: что я делаю массаж.

Он переспрашивал, делала ли я массаж ТАМ, я говорила «да».

Однажды, это было летом, я могла забеременеть, потому что он туда… и он сам испугался. Набрал уксуса в грушу, добавил туда кислоты лимонной с кухни, и заливал это сам. Потом водой.

— Ты рассказывала о сексе в милиции? Как вообще стало известно о сексуальном насилии?

— Она молила меня этого не делать. И я не рассказывала. А она говорила, что «не помнит, всё в тумане». Ну как же не помнить?!

Первыми об этом правоохранителям рассказали спортсмены, которые видели, как я ночую с отцом на соревнованиях. Они что-то подозревали и рассказали в милиции.

Меня вместе с Ольгой вызвали в отдел по борьбе с торговлей людьми. Я говорила, что все это ложь. А офицер говорит: «Может быть, твоя мама выйдет, и ты расскажешь, как было на самом деле?» Я отказалась садиться на полиграф. Тогда я сочувствовала ей, я не хотела, чтобы Стёпа (сын Бурыкина и Ольги) остался без мамы в таком же возрасте, как я.

Как вам объяснить, чтобы вы поняли… Это все же мой отец. Отец. Я видела его в тюрьме на свиданиях, он писал мне письма, извинялся за все. Понимаете, мне показалось, что он изменился. Я считала, что должно же быть у него что-то человеческое и когда-нибудь проявится? Может быть? Ну может быть?

Когда я увидела его слезы в тюрьме… Они выросли в большую надежду, что он стал другим, что он выйдет из тюрьмы и мы станем жить нормально, что такого больше никогда не будет. Я ему простила и стала даже собирать подписи в его поддержку, доказывать, что он ни в чем не виноват.

Но нет. Я убедилась, что он не изменился после одной истории. Дело в том, что я познакомилась с парнем — он служил в армии и прочитал обо мне в газете. Написал в интернете. Мы переписывались полгода, потом стали тайно встречаться. Отец запрещал мне какие бы то ни было отношения с парнями, бил даже за то, что ко мне просто подошли. Спросить который час, неважно — подошли. А тут он в тюрьме, я как-то почувствовала себя свободнее.

Но об отношениях стало известно отцу — ему рассказала Оля. Он начал давить в письмах, что мне надо расстаться, что это «менты подослали».

Мне запрещали с ним видеться, писать ему. Последней каплей стало то, что я решила отпустить волосы. Непозволительная вольность! Ольга рассказала отцу, он прислал мне угрозы, мол, я ему больше не дочь, если веду себя так. И снова прибегнул к примитивной манипуляции, с помощью которой заставлял меня делать все, что ему хотелось, в детстве: мол, якобы ему приснилась моя мама, которая очень мной недовольна и хочет, чтобы я сделала так-то и так-то. Но я в это уже не поверила. Он сам от меня отказался, выходит.

Мы тогда поссорились из-за этого с Ольгой, она спрашивала, когда я уже начну писать отцу. А я не хотела ни писать ни читать! Она сказала мне: «У тебя дьявольские глаза, ты жестокая, в тебе демоны. Твоя мать переворачивается в гробу от такого поведения!». Не трогай мою мать! Мы тогда немного даже потягали одна другую за волосы.

Она выгнала меня из дому, как когда-то выгнал Лёшу отец, мол, «30 минут на сборы».

Я позвонила парню, он примчался на грузовике и забрал мои пакеты — сумок она не дала мне.

Потом она звонила, просила о встрече, мол, если меня будут вызывать на допросы по какому угодно делу, чтобы я ничего не говорила, потому что «даже если мне покажут видео, пока я ничего не скажу, ничего не будет». Я соглашалась.

А потом мне ВКонтакте пришло сообщение — фото с написанным его рукой текстом, где он пишет, что за то, что я подняла руку на Ольгу, он с меня «спросит физически».

И я поняла — всё! Он не исправился. Надежда угасла. Он выйдет из тюрьмы — и будет продолжать заниматься тем же самым, увезет в Россию детей, и там будет приучать сестру к «игрушкам» и «массажу», а сыновей — избивать. И они станут такими же, как он.

Вот почему я решила рассказать обо всем этом.

— А твой парень обо всем этом знал?

— Нет. Пришлось рассказать, случайно. Он никогда не кричал на меня, мы редко ссорились. Но как-то произошел конфликт, и он повысил голос, прикрикнул. И у меня сработал рефлекс: я внезапно закрыла лицо руками, задрожала, просила не бить.

Он от такой реакции офигел. И тогда пришлось рассказывать, почему реакция такая. Он был в шоке, говорил, что убьет его. Мне страшно, что сейчас все об этом узнают, узнают его родители, друзья. Ладно он — он пытается это принять, а вот они…

— Не хотелось тебе когда-нибудь отомстить?

— Сначала я не думала об этом. Я принимала ситуацию такой, как есть: что мне суждено повторить судьбу матери и умереть молодой, ничего не изменив. Что нужно только ждать, пока сдохнет он или я.

Но возник момент, когда захотелось отомстить.

Была суббота, на следующий день он должен был ехать причащать людей в Гатово. Вечером пил на кухне и приказал мне, чтобы я взвесилась «перед соревнованиями», хотя до них было далеко. «Чтобы все было четко», надо было взвеситься голой. Я становлюсь на весы, он хватает меня за ягодицы. Я резко огрызнулась: «Ты нормальный?». И бегу в свою комнату. Он схватил меня за волосы и затащил в комнату к Оле, где бросил на кровать, сел сверху и начал бить кулаками. Оля все это видела, но не выразила эмоций, соседи однозначно слышали мои крики.

Утром я проснулась оттого, что надо мной плакала сестра Катя. Смотрела на меня и плакала. Я поднялась и пошла в ванну, он там умывался перед службой, утром. Я посмотрелась в зеркало и обомлела: меня словно с крыши сбросили, левая половина лица была надутой, и неясно где что: где глаза, где губы. Он посмотрел на меня, схватился за голову и говорит: «Что это?» — «А ты не помнишь?» — «Это что, я сделал?», — и круглые глаза.

И вот тогда мне захотелось самой его убить, чтобы не машина сбила или молния ударила, а самой взять на кухне нож и засадить ему в брюхо, чтобы он умер у меня на глазах.

Я две недели не выходила из дому, пока не пройдет отек. Потом я появилась в универе, это могут подтвердить мои одногруппники, и уже без отека, но все лицо был синим. У меня спрашивали и они, и преподаватели, что со мной. А я врала, мол, вернулась в тайский бокс и это результаты спаррингов, неудачных клинчей.

— Расскажи о его нацизме.

— Я не знаю откуда это. Но помню детский сад — все девочки с косичками, а я — обритая наголо. В моем детском альбоме были фотографии, как я лежу в коляске, а над ней — красный флаг со свастикой, вместо подвешенных игрушек — свастики. Слава богу, эти фотографий не оказались в интернете. И другие, где на мне тоже свастика и я показываю «Зиг хайль!».

Он подарил мне золотые серьги со свастиками, а по центру его креста православного, который он надевал дома, — свастика. Известна картина, где он в форме СС…

Ее не нашли при обыске, только «Наша Нива» ее опубликовала. Эта картина была за диваном, ее не заметили. Потом я лично с Ольгой резала ее на куски и выносила на помойку, после того как ушла милиция. И известная люстра в форме свастики — это деталька, свастики были повсюду, даже на иконостасе.

У меня тогда к этому вопросов не было, я не понимала, он меня так воспитывал. Это сейчас для меня ужасно, а тогда, ребенком…

— На какие деньги вы жили, после того как посадили Бурыкина? Ольга зарабатывала?

— Последний раз она работала, когда ухаживала за мамой! И больше никогда. Она оформила детей на себя, получала пособие. Но это мелочи. Основной доход — от пожертвований по линии церкви.

Жертвуют прихожане в Гатово, церкви Минска и области сбрасываются и поддерживают семью. Деньги отдают наличными. Одна старушка жертвует нам всю свою пенсию, какой-то мужчина каждые две недели передает по 500 долларов через храм.

Ольга давала деньги и мне с условием, что приобретение каждой вещи нужно согласовать с отцом. «А ты у него спросила?». А как я спрошу, опишу ему вещь, или пришлю в тюрьму фото и буду ждать ответа?

Все деньги, которые зарабатывала я: стипендия и подработка — я отдавала ей. Она это перечисляла в тюрьму на счет отца, потому что он как бы платит нам алименты, но он платить не может, поэтому платит государство, а ему это идет в долг. Пока он не выплатит долг, его не выпустят, поэтому мы переводим деньги. Все мои деньги шли туда.

Она выгнала меня из дому, когда я уже отдала ей деньги, а зарплаты ждать долго. Мне не на что жить. А она требовала переводить ей новую зарплату! Когда я отказалась это делать, она начала писать мне, что я иуда, и теперь один из моих братьев, у которого инвалидность (у меня тоже была, но сняли в 18 лет, это по желудку), будет отдавать свои выплаты по инвалидности отцу, если я такая жадная!

Теперь брат пишет мне [автор статьи слышал это голосовое сообщение ВКонтакте. — НН], как Ольга забирает его деньги, как манипулирует: «Твоя мать переворачивается в гробу!». Он рассказывает мне, что чувствует, как его тоже выживают: чтобы он повзрослел и тоже уехал. У меня впечатление, что она хочет остаться в этой квартире одна, со своим сыном и Бурыкиным.

Я понимаю, как мой рассказ воспринимается с позиции человека, который рос в нормальных условиях. И некоторые сейчас, когда это стало известно, пишут мне, что я оговорила отца. Но зачем? Ради квартиры? Мне эта квартира не нужна. Моей ноги не будет в этом проклятом доме, я не смогу жить там.

— Как жить с осознанием того, что ты в какой-то степени — его продолжение? Как преодолеть его в себе?

— Я больше похожа на мать. Я доверчивая, ранимая. Я точно знаю, что не дам в обиду своих детей, их никто не ударит, не дай бог! Я верю, что во мне больше от матери. И внешне я такая же. Мне хочется помогать людям и делать добро.

Конечно, какой-то отпечаток воспитание наложило. Я могу наговорить человеку обидного, оскорбить, а потом думаю — зачем я так? Я же на самом деле не думаю об этом человеке так, а наговорила мерзостей, чтобы сделать ему больно. Вот это отцовское, он делал так же. Я пытаюсь это в себе убить, мне проще думать, что между нами все умерло, и поэтому он во мне умер тоже. Если тот, кто меня не знает совсем, спрашивает о семье, я говорю, что я сирота — у меня умерли и мама, и папа.

На тату надпись «Дочь за отца» и два пистолета, из-за которых посадили Бурыкина. Саша говорит, что перебьет эту татуировку, она набила ее после свидания с отцом в тюрьме, после того как он покаялся.

— Обращалась ли ты когда-нибудь к психологу?

— Мне не нужна реабилитация психолога. Я как спортсмен прошла через это на морально-волевых. Я хочу дальше в спорт, просто не было возможности — надо было работать. Но я вернулась и выиграла республику. Как-то пытаюсь вернуть форму, хочу поехать на соревнования в Литву, но нужно собрать денег на жилье и еду. Боюсь, правда, что в спорте я так и буду неприкасаемой — у меня плохая репутация, на работу в этой сфере меня не возьмут.

Теперь у меня планы на жизнь такие: восстановиться в университете, создать семью и сделать детей счастливыми. А также я хочу вырвать братьев и сестру из этого ада.

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 4.5(38)