Беседка
Александр Мельман, ”Московский комсомолец”

Ирина Алферова: “Режиссеры отказывали мне за красивые глаза”

Красивая женщина. Комплимент? Для нее — едва ли не оскорбление. Марк Захаров видел в ней всего лишь красивую жену красивого и талантливого Абдулова. Считал, что место Алферовой в массовке. Кинематограф, выпив ее молодость до капли, — поматросил и бросил.

Красота — страшная сила. Одновременно и слабость. Вот уже не один десяток лет Ирина Алферова пытается доказать, что она не только красавица, но еще и умница. Что актриса. Да просто — человек.

— Вы мудрая женщина?

— Да, я мудрая.

— И скромная?

— И скромная.

— А знаете, говорят, скромность украшает женщину, когда нет других украшений. А вы признанная красавица…

— Ой, да ну что вы… (Алферова опускает глаза.) Об этом столько говорят, что просто неприлично. Ну какая там уже красота, господи. О чем говорить?..

— Это для вас обыденность, вы каждый день себя в зеркале видите…

(Смеется.) Вижу и очень огорчаюсь. Раз в месяц только радуюсь. Знаете, бывают такие ситуации: что-то случилось, ты подходишь к зеркалу — нравишься себе. Все каким-то образом складывается: даже как-то худеешь на глазах. Вот клянусь: вчера была толстая, а сегодня уже худая. А в общем-то я всегда собой недовольна.

— А коллег хвалите?

— Всегда хвалю. Мне очень многие наши актеры нравятся, в каждом театре могу по двадцать человек назвать потрясающих. Но люблю я всего нескольких. И, к сожалению, это не наши актеры. Вот я люблю Роми Шнайдер.

Я люблю ее бесконечно. Она необыкновенная, лучше не родилось. Все эти голливудские актрисы — да, они красивые, смотришь: нравятся. Но эта красота мне понятна, она такая, как у всех, таких, как Шарон Стоун, можно много найти. А Роми Шнайдер — она одна. В ней что-то еще такое есть: от Бога, от жизни, которую она прожила. Она страстная, искренняя. И она сумасшедше красива.

— А зачем вы обнажились недавно для одного глянцевого журнала? В этом тоже кроется какой-то потаенный смысл?

— А в этом плане никакого барьера у меня никогда не существовало. Я стеснялась в “Хождении по мукам”, был такой момент. Не представляла: как это — раздеваться перед чужими людьми? И отказалась. О чем, кстати, очень жалею, потому что тот материал выдерживал это все, обосновывал… Как бы это объяснить… Это уже данность, это я знаю в себе: стесняюсь и того и сего…

— Как одно с другим сочетается?

— Сочетается. Потому что, с другой стороны, к обнаженному красивому телу я никак не отношусь. Если это, конечно, не вульгарно. Понимаете, даже в детстве обнаженное тело не вызывало у меня никаких порочных мыслей. У меня достаточно чистый, светлый взгляд на мир всегда был… Так что обнажиться — не обнажиться…

Вот если обнажиться для “Плейбоя” — тут надо еще подумать. Хотя… В этом обнажении, я вам скажу, Роми Шнайдер тоже сыграла свою роль. Потому что я прочла о ней, что, когда она очень сильно заболела и ей вырезали почку, многие стали говорить, что она сошла уже. И тогда она снялась обнаженной. Кстати, для “Плейбоя”. Именно для того, чтобы доказать, что она потрясающая.

Так и я. Посмотрела на себя как бы со стороны и подумала: да, это еще можно снимать...

— Там у вас совершенно молодые формы...

— Да-а. Так и сказала: “Катя, быстро снимай, потому что все это может разрушиться”.

— Даже какие-то неестественно молодые формы.

— Почему же неестественно? Очень даже естественно. (Смеется.) Мне природа подарила такую вот долгую молодость…

— Ну вот, а сами на комплименты обижаетесь.

— Ну сколько можно? Спасибо, конечно. Я научилась говорить “спасибо”. Раньше оправдывалась: да нет, что вы, все лучше меня, я такая некрасивая... Конечно, лукавлю, надоесть комплименты не могут. Это не я сказала, что женщины любят ушами, они нуждаются в этом.

— А муж делает вам комплименты?

— Конечно. Он и сам очень красивый, и его комплименты — это ценность большая. Потому что он жесток. Он не может быть необъективным: если говорит — это уже точно правда, инстанция последняя.

— Значит, антикомплименты он вам тоже говорит?

— Говорит. И не жалеет меня совершенно. Говорит, что располнела, что это совсем уж безобразие. Может быть, понимает, что я могу исправиться.

— Так это же обидно.

— Совершенно не обидно. Это же не значит, что он меня не любит. Обидно, если бы сказал: какая ты страшная, толстая, я тебя не люблю.

— Разве это не одно и то же?

— Абсолютно разные вещи. Это — располневшее, страшное, но оно мое любимое. Я тоже могу его раскритиковать: второй подбородок появился, третий... Но это же не значит, что я его не люблю за это. Я его и с пятью подбородками буду любить.

Когда человека любят, его принимают любого. Нет, это не обида, я же его знаю. Зачем он будет мне врать? Толстая, страшная, а он скажет: боже мой, какая красота? Не надо мне этого.

— А вы способны меняться? Не только внешне.

— Конечно. Но... Вот мне говорят: почему ты не требовала ролей? Чисто на интуитивном уровне я понимала, что не хотела требовать. А потом, когда все мне стали это говорить, задумалась: действительно, а чего это я их не требую? И вдруг поняла… Потому что я другая. Я иная. И мне от того, что я не требую, хорошо. Зато я люблю жизнь, зато я сохранилась, зато я человек, зато я женщина.

— Как же с таким настроем доказать, что еще и хорошая актриса?

— Вот в тех маленьких ролях, которые у меня были, в тех кусочках. Я и в массовке танцевала так, я там светилась так, что до сих пор люди говорят, что только меня они там и видели.

И выделяли.

— Все, кроме режиссеров. Потому что нельзя быть красивой такой?

— Да, многие видели во мне только это. Что меня бесконечно удивляло. Потому что мне кажется, сразу видно, какой я человек, когда со мной пять минут пообщаешься. Согласитесь. (Бросает кокетливый взор.) А вот когда режиссер меня не утверждает, а потом кому-то объясняет: ну вы же понимаете, глазки-губки — больше ничего нет… Да я просто падала со стула.

— Скажите, почему в кино не снимаетесь?

— Ждала хороших предложений. И вот, кажется, дождалась. Во всяком случае, все очень реально. Сразу три предложения, и всё главные роли.

— Куда ж они раньше смотрели?

— Честно говоря, меня это поражает. Мне кажется, для телевидения я вообще находка. Потому что я очень люблю импровизировать, я очень живо настраиваюсь. А это не каждый может. Во мне столько всего бродит, я разная очень, эмоциональная. Мне всегда говорили: какая же ты смешная, ужасно смешная, просто цирк. И для телевидения это потрясающе. Почему не приглашали? Не знаю, наверное, врагов много.

— Я знаю, это женщины. Завидуют вашей красоте.

— Зависть есть, я это чувствую. Но как мне сказал однажды знакомый экстрасенс: “Вы можете не бояться сглаза, вы зла никому не желаете, и от вас все это отскакивает”. Да и потом, больше завидуют даже не мне, а моему мужу.

— Он ведь бывший актер? Чем он сейчас занимается?

— Почему бывший? Он актер. Сергей такой красивый, он такой талантливый. Но… Вот я вижу все эти сериалы, и там десятая линия кордебалета уже работает. А он — нет, нет…

— Он служит в каком-то театре?

— Он не любит театры, ему это скучно, неинтересно. Но он все равно востребованный. Он все равно есть. Он столько всего может и столько делает. Он пишет, он рисует.

У него золотые руки, он ремонт сам сделал. Он все знает, он очень умный. Сам выучил английский. Вот есть очень много умных пап, но у них вечно нет времени на своих детей. Они нервные, они лучше выпьют. А он на детей обязательно потратит свое время. Ксюшке моей он так помогает — он по пять часов с ней разговаривает. Я хохотала, потому что у меня на это терпения не хватает.

Он… Он даже не десятерых, он может сто людей заменить, тысячу. Мне кажется, все в нем видят конкурента. Вот что-то с людьми делается сразу. И как быть?

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 3(2)