График первой мировой

Очерк о художнике Борисе Цитовиче должен был появиться на страницах “Салідарнасці” еще год назад. Вечером 19 октября Вероника Черкасова вернулась из командировки в Забродье, а на следующий день ее нашли убитой в собственной квартире. Написать материал Вероника не успела. Пленку с диктофонной записью ее беседы с Борисом Цитовичем нам обнаружить не удалось. Но в годовщину смерти Ники мы решили рассказать о герое ненаписанного материала за нее.

“Это как солдат в бою занимает место погибшего товарища?” — уточнил при встрече Борис Цитович и рассказал, что Веронике очень понравилось Забродье — деревенька, где нет ни одного кирпичного дома, только деревянные.
— Веронику очень интересовала тема духовного покаяния. Она ведь была человеком верующим, — говорит Борис Цитович. — Нас с женой просто ошеломило известие об убийстве Вероники. Теперь, поминая умерших односельчан, мы каждый раз молимся и за упокой ее души.
— Что изменилось в Забродье за последний год?
— Я показывал Веронике только сруб будущей часовни благоверных князей Бориса и Глеба — святых заступников всех военных. Сейчас, пройдя малое освящение, она стоит уже с “маковкой” и под двумя крестами.
…В день, когда мы приехали в Забродье, местный священник отец Федор как раз совершал у часовни молитву об убиенных. Вот и мы поставили свечку в память о Веронике.

Тридцать лет назад, сразу же после окончания театрально-художественного института, график Борис Цитович вместе с женой Валентиной уехал из столицы в Забродье писать картины в деревенской тиши. Но, наткнувшись как-то в лесу на расположенные стройными рядами холмики, он четверть века провел в поисках точных данных об этих заброшенных могилах и других воинских захоронениях времен первой мировой войны в окрестных деревнях. За свои деньги и с помощью таких же энтузиастов возводил часовни и памятные кресты в Баровцах, в Жерствянке, на трассе у Русского Села. Все эти “экспонаты” под открытым небом, а также сохранившиеся еще в лесах окопы и землянки художник мечтает объединить в музей памяти первой мировой войны. Но пока «Крокi 26° ost Заброддзе» — всего лишь экспозиционно-творческий проект семьи Цитовичей.
— Двадцать шесть градусов восточной широты — это географические координаты Забродья, а “кроками” военные называют схему местности с определенной привязкой к существующим ориентирам. По ней можно отыскать места боев, огневых “точек” и захоронений даже сейчас, через 90 лет после начала той войны, которую у нас было принято считать чужой, словно это не наши деды и не нашу землю защищали, — поясняет Борис Цитович.
На Мядельщине и Вилейщине в 1915 году царскими войсками было приостановлено наступление кайзеровских частей. В октябре фронт стабилизировался и задержался здесь почти на три года.
— В лесу, неподалеку от Забродья, стоял лазарет №1 29-й пехотной дивизии
20-го армейского корпуса
2-й русской армии. Чтобы найти эти данные, я потратил больше двух десятилетий, — говорит художник, которого теперь могут считать коллегой историки и музейные работники.
Обнаружив заброшенные могилы, Цитович тут же сообщил о находке односельчанам. Те нисколько не удивились. Подтвердили: “Был здесь военный лазарет, куда народ из окрестных деревень приходил за хлебом и медицинской помощью. Хоронили на лесном кладбище тех, кто умер от ран, погиб в боях или во время газовых атак. Немало жизней унесла эпидемия тифа”.
Кладбище еще долгие годы после войны было огорожено колючей проволокой. На могилах стояли кресты с именами и воинскими званиями тех, кто навсегда остался на линии фронта. До 1939 года в Забродье даже приезжали родственники погибших, ухаживали за могилами. Кресты упали и сгнили уже при советской власти. Их никто не отважился поднимать — за почитание “царских” солдат можно было лишиться свободы. И когда Борис Цитович сделал памятный крест в несколько метров высотой, установить который одному было не под силу, колхозники сначала согласились помочь, но, поразмыслив, наотрез отказались: «Тебе, художник, нечего бояться. Ты всегда в город можешь уехать. А нам, если эта идея начальству не понравится, коня не дадут, сотки обрежут — и живи как хочешь...»
Только в 1980-х на кладбище появилась часовенка из бутового камня. А на месте дислокации лазарета теперь стоит “Камень стыда” — памятник, который воздвиг участник международного пленэра скульпторов Пит Кампф. “Гордиться мне нечем, — признался немец Пит, когда приехал в Забродье. — Мой отец во время второй мировой воевал в вашей стране”. Вот почему на камне на древнегерманском языке пацифист Пит написал слова покаяния за всех немцев, совершавших походы на эти земли.
У Цитовича, его сына Даниила и всех тех, кто им помогал, свой памятник покаяния — четырехтонный бетонный крест с изображением Спаса Нерукотворного у дороги на Сморгонь, при строительстве которой из карьера машинами вывозили когда-то человеческие останки. Несколько лет назад здесь перезахоронили останки солдат, найденные близ деревень Принта и Новосады, — всего 66 человек.
Протоиерей Павел Сосновский, который, возможно, отпевал их, пройдя две мировые войны, нашел успокоение на территории Свято-Ильининской церкви в деревне Нарочь Вилейского района. У него скромная могила. Одна на двоих с отроком Василием Занковичем. Семилетнего сына командира партизанского отряда и известного на всю округу священника, который его приютил, убили в 1944 году немцы или полицаи.
Но через много лет после своей смерти протоиерей Павел помог Борису Цитовичу узнать правду о полузабытой войне. Недавно нашлась рукопись, в которой священник делал записи о том, что происходило в те годы на линии фронта.
— Мы узнали, какие воинские части, подразделения, бригады, дивизии здесь воевали. Нашелся и документ, в котором сказано, что протоиерей Павел Сосновский награжден орденом св. Анны третьей степени “за труды и усердия, понесенные во время войны по лазарету №1 29-й пехотной дивизии”, — рассказывает Борис Цитович. — Если когда-нибудь музей первой мировой войны будет открыт, в экспозиции обязательно найдется место для полковых священников.
Музеем можно считать и парк Победы, который заложили в Забродье в 1984 году. Первые деревья — дубки — посадили здесь Василь Быков, Алесь Адамович и Георгий Поплавский.
— Деревья часто повторяют судьбу тех, кто их посадил, — замечает Цитович. — Недели за две до смерти Алеся Адамовича бобры подгрызли его дубок и утащили в реку. Странно, могли бы дерево и полегче спилить — ясень, липу, к примеру. Дуб Василя Быкова через некоторое время едва не засох, а потом ожил. Помните факт из биографии Василя Владимировича, когда в годы войны на него пришла похоронка?
Зачем художнику-графику Цитовичу все это: уговаривать местные власти не равнять тракторами с землей могилы воинов, вкладывать в строительство храма собственные деньги, хлопотать о восстановлении землянок бывшего полевого госпиталя?
— Если с мирских позиций подходить, то ни личной выгоды, ни славы мне это не приносит, — отвечает Борис Цитович, который хотел бы писать иконы, расписывать храмы и иллюстрировать произведения Ремарка и Катаева. — Но я, пожалуй, лучше всех знаю, как должен выглядеть музей первой мировой войны. А ту работу, которой сегодня приходится заниматься, могут делать и другие. Но желающих, к сожалению, нет.