Гора икры и красавица из Минска

«Если взять за единицу жизненного успеха количество черной икры, которое человек съедает в течение жизни, то я могу считать себя вполне преуспевающей личностью…». Писатель Виктор Ерофеев рассказал о том, как побывал в икорной столице Европы и пообщался там с белорусской красавицей, ненавидящей режим Лукашенко.

Был уже второй час ночи, когда я выехал на автостраду, ведущую к озеру Комо, откуда, судя по карте, до Санкт-Морица рукой подать. Италия вымерла. За всю дорогу до Санкт-Морица мне попалось не более десятка машин.

— Я всю жизнь живу не по средствам, — думал я, кружа ночной птицей по швейцарским горам. — Количество черной икры, которую я сам купил в жизни, смехотворно по отношению к той икре, которой меня угощали.

Сначала меня кормили любящие, кремлевские родители, затем пошли дружеские застолья. Дальше — издательские ужины, светские приемы, свадьбы, презентации, какие-то олигархические новоселья.

Я всегда был маньяком икры. Меня волновал ее бешеный, ни с чем не сравнимый вкус. Икра — моя энергия, мой керосин...

Я не мог остановиться, пока не съедал всю банку икры. Порой это выглядело неприлично. Икры надо есть много, ложкой, от души, до отвала, икру нельзя дегустировать, икрой надо объедаться — иначе это то же самое, как пить пиво из водочных рюмок.

На этой последней фразе я въехал в предутренний Санкт-Мориц и только подумал, зевая, о том, как же мне найти свою гостиницу, тут же наткнулся на нее. Она стояла на въезде в город величаво, раскинув свои широкие крылья, как объятия.

Я вышел из машины, ежась скорее не от холода, а от нестерпимой чистоты воздуха, в ожидании встретить запертую дверь, но в регистратуре ярко вспыхнул свет, навстречу ко мне бежал портье, бодрый администратор тут же вручил желанный ключ. В номере я нашел вазу с цветами, кучу конфет и фруктов, написанное со швейцарским достоинством письмо директора и рукописную записку, полную восклицательных знаков и несказанной радости от будущей встречи со мной — от немецкого фотографа, с которым я призван был работать над воссозданием образа бессмертного курорта.

Наутро я сделал сразу два открытия. Во-первых, «мой» немец-фотограф безумен. Безумен в лучшем смысле слова: он готов отдаться, продаться, напиться, повеситься, лишь бы его фотоматериал был прекрасен. Во-вторых, молодая женщина, выделенная гостиницей для нашего сопровождения, обладает тем необходимым набором телесных и душевных качеств, когда хочется не только задавать ей вопросы, но даже выслушивать ответы, украдкой следя за ее походкой.

Не теряя времени, я сказал фотографу о своих прогнозах: «Если нам в Санкт-Морице не встретятся русские или же мы с ними не познакомимся, то проведем ленивую неделю: загорим и покатаемся на лыжах. А будут русские — будет цунами».

Не успел я это сказать, как русские посыпались на нас, как из дырявого мешка. Первым попался мне симпатичный Николай, стремительный, коренастый парень с медвежьей походкой.

Николай представился хозяином спортивного магазина то ли в Берне, толи в Базеле, поставляющим сюда лыжное снаряжение. Он был с утра с тремя молодыми девчонками в таких голых вечерних платьях, которые могут надеть на себя только русские женщины. Их «русский стол», наверное, озадачил бы Томаса Манна, создавшего свою эксклюзивную версию «русского стола» в «Волшебной горе». Одна из девчонок, с лягушачьим ртом, дыша парфюмом и алкоголем, немедленно стала что-то доказывать мне, стуча ладонью по моей коленке, но Николай их тут же всех куда-то сорвал.

— До вечера! — прокричал Николай.

Перед тем, как началось цунами, мы все-таки успели выйти в город. Санкт-Мориц — стройный городок. Ему сам Бог определил быть курортом. Конечно, в нем есть высокомерие, слишком много кашемировых магазинов, и рестораны грешат дороговизной, но он честно работает курортом и исполняет свои функции слаженно, без скрипа, как первоклассный фуникулер. Что же касается швейцарцев, то они порой не знают самых простых вещей.

— Кто у вас президент страны? — спрашиваю я сопровождающую нас Викторию.

Ей даже не стыдно, что она не знает. Ей это не надо.

Швейцарцы — самозаводящиеся часы, они тикают сами по себе, без президента. Иногда кажется, что они действительно состоят из пружин и колесиков. У них нет зазора между словом и действием.

Это меня пугает. У человека должен быть люфт.

Свидание было тщательно подготовлено. Оно состоялось в главной штаб-квартире икры, в тихом проулке в центре Санкт-Морица. Впрочем, когда я вошел в штаб-квартиру, я изменил свое мнение.

Это было не что иное, как храм икры. Здесь ей поклонялись как верховному божеству.

Вместо икон на стенах висели плакаты икорной атрибутики. На стеклянном шкафу, заполненном разнообразными баночками икры, стояли часы, сделанные из консервной икорной банки. В сущности, это и был алтарь.

Настоятелем храма оказалась крупная, достаточно молодая женщина с большими ухоженными руками — англичанка. Нам потребовалось немного времени, чтобы понять, что мы с ней принадлежим к одной религии.

Вместо церковного вина и просвиры англичанка поставила на стол предметы своего культа, попросила прислужницу открыть шампанское, и мы углубились в таинства икрологии. Сначала наш религиозный энтузиазм был тих и благопристоен. Мы обменивались мнениями о разных рыбах, которые мечут икру, о каспийских промыслах, старых икорных рынках России, азербайджанских производителях, иранских поставщиках, недавних запретах на продажу икры и тайных пружинах этих запретов.

Наконец настал момент истины. Настоятельница нашей религии стала доставать огромные банки икры и, не считаясь с коммерческими потерями, предложила мне попробовать разнообразные образцы божества.

Надо сказать, что я не ударил в грязь лицом. Я далек от вопросов, связанных с оптовой продажей икры, но чувство икры, знакомое мне с детства, у меня на должной высоте. Я раскритиковал то, что нуждалось в критике иронически посматривая на мутные икринки без ясных «глазок». Но когда на столе появились банки серо-желтой икры с поволокой, где каждая икринка была отдельна от других, на языке не трещала, как горох, и не растекалась как французский зрелый сыр, а достойно сдавалась, отдаваясь моим вкусовым ощущениям, мы буквально взорвались.

Мы хватали друг друга за руки, то шептались, то кричали, то молча смотрели друг другу в глаза. Фотограф издали поглядывал на нас, весь его вид выражал беспокойство, даже очки и то волновались: он решил, что икра спровоцировала экстаз, и мы обезумели. Он был прав.

На столе возвышалась гора золотой икры. Я замер. Я давно мечтал взглянуть на это чудо, Теперь я видел его перед собой — такой икры Иран производил каждый год считанное количество килограммов. Она была действительно на вес золота.

От ее томного малосольного запаха у меня зашевелились, встали торчком волосы на руках. Чтобы не испортить трапезу, англичанка позвала свою седовласую мать, видимо, не доверяя уже прислужнице, и попросила ее принести из семейных запасов редкое шампанское. Не проронив ни единого слова, мы съели всю гору золотой икры, не дотронувшись до хлеба, и одновременно достигли оргазма.

Когда мы отдышались, она спросила меня тем чисто интимным голосом, который редко достигается в эротических песнях или рекламах мыла:

— Ты не знаешь, почему русские называют икру черной? Они страдают... как это?... ну, в общем, они не различают цвета?

— Знаешь, у нас и Черное море — не очень черное. Это просто привычка.

Когда мы вернулись к нормальному состоянию, мы стали обсуждать более низменные предметы. С чем есть икру? С блинами? Я рассказал о тех божественных кружевах блинов русской Масленицы, которые лишь подчеркивают вкус икры. Она верила мне на слово. Затем она застеснялась.

— Ты знаешь, у меня есть слабость. Я иногда ем икру с печеной картошкой. Режу картошку пополам — мажу на нее икру.

Я посмотрел на нее недоверчиво. Так иногда бывает: сблизишься с человеком, поверишь в него, а он вдруг окажется извращенцем.

— Попробуй.

Я молчал. Я не хотел ее обидеть.

— Ну пожалуйста. Только не говори, что тебе не нравится, — сказала она, намазывая икру на картошку.

Я деликатно попробовал. Я явно не был сторонником этого дикого нововведения в нашу религию. Икра требует старообрядчества.

— Ты знаешь, — сказал я, тщательно обдумывая ответ. — Это все равно как надеть пиджак от самого модного кутюрье вместе с дешевой черной футболкой. Это считается стильным.

Она облегченно рассмеялась. Я тоже вздохнул с облегчением. В нашем храме не случилось скандала.

А дальше было одно озорство. Она принесла плоскую баночку итальянской черной икры, выведенной искусственным образом, так называемой фермерской икры. Я подцепил ее кончиком ножа и отправил в рот — отвратительная гримаса, отразившаяся на моем лице, заставила ее расхохотаться. По консистенции икра напоминала мне паюсную, но только по консистенции.

— У меня тоже есть своя слабость, — признался я. — В детстве я любил паюсную икру...

— Это — прессованная как брикет?

— В детстве я намазывал ее на калач, который был обсыпан мукой. Вкуснее трудно было что-либо придумать.

Я рассказал ей, что я покупал много икры только во времена перестройки: за заграничные переводы своих книг я уже получал дол лары. Счастье быстро кончилось — гора икры вновь стала для меня заповедной.

— Я мог бы в те годы грамотно распорядиться заработанным, но я — лопух, — добавил я. Иначе не писал бы сейчас бесконечных статей на заказ, а только «Войну и мир».

Речь невольно перешла на икорные цены в Санкт-Морице. Они, с моей точки зрения, запредельные, приманка для контрабандиста, на порядок выше, чем на московском рынке. Взять бы сюда килограммовую банку икры -- и провести беззаботно месяц в Италии.

Я знал, что некоторые видные люди московской творческой элиты так и поступали в 90-е. Но у меня, видно, иное жизненное призвание.

В икорный храм зашли итальянские туристы. Мужчины и женщины потребовали икры с картошкой. Храм быстро превратился в кабак.

Горнолыжники с поджаренными на склонах лицами готовы были потратить немало денег. Англичанка попросила у меня прощения и пересела за их стол, а затем поманила меня. Я сел.

Люди были богатые, милые, скучные. Их веселье мне показалось натужным. Я подмигнул фотографу. Пора было выдвигаться на русское цунами.

Если на Земле есть такое место, где русских считают самыми богатыми людьми в мире, так это в Санкт-Морице. Они останавливаются в лучших гостиницах, едят в лучших ресторанах, скупают меха, бриллианты. С утра они — мастера спускаться на лыжах по самым крутым склонам, а поздно вечером — до упаду танцевать на дискотеках и пить так много, как никто.

Молодой бармен Майкл из роскошного и в то же время душевного «Гранд-отеля Кемпински», где любят останавливаться русские, которые не считают денег, говорил мне, что, если русские собираются в баре дружеской компанией, они требуют только лучшее — давай лучшее шампанское, лучший виски и лучшие коньяки: «Для них бутылка в несколько тысяч евро — просто ничто!»

...Русские приезжают в Санкт-Мориц в четырех видах. Одни — с друзьями. Другие — с семьями. Третьи — с любовницами. Четвертые — с женами и любовницами, а, кроме того, с друзьями.

Икру они все едят много, но при этом ее не замечают. Подчеркивать количество икры на столе — дурной вкус. Икра для них не более чем закуска. Под водку.

Запад недоумевает: как же ему относиться к русским? Понятно, что русские студенты должны учиться на Западе, впитывая в себя общечеловеческие ценности, а с русской мафией надо воевать. Но как быть с лавиной богатых русских, которые буквально обрушились на Запад со своими нравами? Если деньги есть — все позволено?

Странностей, конечно, у русских хватает. В Санкт-Морице в часовом магазине я вел разговор с хитроватым хозяином Лучано о том, чтобы он оформил мне скидку на вывоз часов за границу. Для этого мне надо было показать паспорт.

Лучано признался, что еще ни разу не видел русского паспорта, поскольку русские делают все анонимно. Конечно, мои соседи по гостинице, которые купили на день рождения товарищу часы за полмиллиона долларов, видимо, имели что скрывать.

Они залетели в Санкт-Мориц на один вечер. У них была несколько восточная внешность (я так и не понял, какой национальности — калмыки, что ли? — они были и каким бизнесом занимаются) и почти военная субординация.

В гостинице говорили, что они — восемь человек — прилетели на семи частных самолетах. Они заметили меня в баре и пригласили за стол.

За соседним столом сидели их жены. Где-то в глубине бара — столик любовниц в голых платьях. Вокруг них крутился Николай.

Семь самолетов — экстремальная странность, однако в Санкт-Мориц едут не только олигархи. Не только «бывшие» бандиты. Русские компании в основном состоят из зажиточных людей, которые работают в банковских системах, строительных компаниях, рекламном бизнесе.

Запад забыл, что русские со старых времен любят роскошь и порой из последних сил стремятся угнаться за ней. Подвыпившие, они шумят в барах и громко кричат «ура!» по самым незначительным поводам, они чураются других иностранных туристов, находятся в самоизоляции, бывают грубы с официантами. Но, как мне сказал все тот же бармен Майкл, если они к тебе привыкнут, то немедленно становятся друзьями.

Глубокой ночью русская компания шумной цыганской толпой направилась в мою комнату. Николай с девочками в голых платьях отстал по дороге.

Комнаты в дорогих гостиницах в этот час превращаются русскими в дорогие бордели. Администрация об этом не знает или не хочет знать. Назавтра все снова катаются на лыжах.

От общения с русскими немец-фотограф пришел в восторг. Те его тоже полюбили, кричали, что он похож на клоуна.

У меня в комнате разгромили мини-бар, съели подарочные конфеты, завели разговор о смысле жизни. Одна из девушек с интеллигентной внешностью и пронзительными глазами захотела знать мое мнение. Я отшучивался:

— Смысл в том, чтобы съесть гору икры!

— Но в этом нет ничего духовного, — понурилась девушка.

— Икра — материальный эквивалент духовности! — выкрикнул какой-то миллионер в белой рубашке. — Есть еще водка?

— Чем масштабнее русский человек, тем больше он любит икру и тем меньше считает ее деликатесом, — провозгласил я.

Духовная девушка захлопала в ладоши. Я вполголоса рассказал ей, что последний раз я ел горы икры в Москве в качестве члена жюри на конкурсе «Мисс Россия».

— Красавицы и икра. Николай по интернету выписывает сюда красавиц из Петербурга, Сибири и Москвы. Не понимаю, каким образом эти девки получают швейцарскую визу...

Она укоризненно покачала головой. Фотограф всех удивил. Он сделал в нетрезвом виде стойку на голове. При этом на нем был махровый гостиничный халат. Девушка, мечтающая о духовности, смущенно отвернулась.

— Я бы хотела остаться с тобой. Есть о чем поговорить. Я из Беларуси. Я люблю твои книги. Ненавижу режим Лукашенко.

— Чем он тебя обидел?

— Я тебе расскажу... А ты мне утром сделаешь... — она быстро посмотрела на меня, — маленький подарок?

Я ни о чем еще не догадался.

— Пятьсот евро? Ладно?

— Ты хочешь купить маленькую горку икры?

— Ну хорошо. Триста пятьдесят, жадина!

Но самое главное в том, что богатые русские не только куражатся, поедая пиццу с икрой стоимостью в шикарные лакированные ботинки, но и привозят в Санкт-Мориц своих детей. Глядя на двух маленьких русских девчонок, которые бегали по красивым залам гостиницы «Палас», я вдруг вспомнил, как прошлым летом летел в Лондон: самолет был буквально забит русскими подростками.

У некоторых мальчиков черты лица еще были похожи, видимо, на папины бандитские физиономии. Но они все летели жить в английские семьи, учить в течение лета английский язык — они вырастут другими, вряд ли уже похожими на отцов.