Филипенко: «Накануне летел в Исландию и думал, как было бы круто, если бы этот самолет сейчас приземлился в Минске»

— Есть люди, которые совсем не хотят слышать и видеть никакой правды. Но гораздо сложнее с теми, кто принимает то, что были репрессии, расстрелы, и считает это нормой, — рассуждает Саша Филипенко на Radio NVC. — Люди считают, если бы 20 миллионов человек не прошли через ГУЛАГ, то будто бы не случилось электрификации, образования, чего-то еще, необходимого для того, чтобы повернуть реки.  

С такими условными подонками, которые готовы оправдать любую смерть ради какой-то никому не нужной идеи, которая потом выдыхается, очень сложно разговаривать.

Советская власть аккумулировала вокруг себя садистов. Как сейчас мы видим, в Беларуси власть тоже аккумулирует вокруг себя садистов, и они прямо чуют, что это их момент, когда они могут себя проявить.

Они понимают, что ни в какой нормальной стране не смогли бы себя проявлять. А здесь ты можешь прийти в органы, и тебе позволят пытать людей, издеваться над людьми. В Беларуси уже разрешают расстреливать людей.

В России это вопрос времени. Можно вполне себе представить, что там будет снят мораторий на смертную казнь и она будет применяться.

Через сущность разных людей писатель пытается объяснить процессы, происходящие в современном обществе.

— В Беларуси живут очень разные люди. Есть огромное количество тех, кто, если использовать метафору «люди на болоте», хотят в этом болоте оставаться и не выходить из него.

Это и огромная сеть силовиков. Там большое количество тех, кто работают в силовых структурах или как-то с ними сопряжены. Они тоже хотят быть в этом «болоте».

Но, совершенно точно, всех нельзя обобщать. Общество меняется, и мы видим на примере беларусов, что общество может измениться в довольно короткий срок.

Еще в 2010 году я выходил на улицы в Минске со своими друзьями, и нас тогда было 50 тысяч. Остальные беларусы жили своей жизнью, их главной мечтой было вставить стеклопакеты, отделать сайдингом балкон и купить американскую подержанную тачку.

Но мы увидели, что за 10 лет общество принципиально изменилось. И в 2020 году вся Беларусь монолитно была на улице, вся вышла на протесты.

Поэтому я против обобщений. Вот появилось окно возможностей — беларусы вышли.

Но это не отменяет того, что у нас остается огромное количество людей, которые по-прежнему хотят быть садистами, силовиками и удерживать эту власть.

Моей бабушке сейчас 86 лет. Она всю жизнь прожила в Беларуси. Очень много сделала для страны, работала переводчицей в Академии наук. Была, например, переводчицей Армстронга, когда он прилетал в Советский Союз.

Когда я выходил на марши протеста, она очень просила меня этого не делать. Это человек, который всю жизнь прожил в этой стране и сделал для нее все, что мог. Потому что это какой-то действительно животный страх, который передается из поколения в поколение. И, мне кажется, наша задача — разорвать этот страх.

Могу судить о себе и сравнивать протесты. Я совсем не понимаю, почему не выходили в России, так как, условно, российские менты были гораздо более вегетарианские по сравнению с беларусскими.

Были моменты, когда я был на одиночных пикетах и в Беларуси, и в России, и не понимал, почему в России не выходят, когда там можно было вообще выходить всем. Но они просто жили какой-то своей прекрасной жизнью.

Когда люди боятся выходить в Беларуси, я понимаю почему. И я сам испытывал там страх, например, знал, что с 2012 по 2016 год выходить было опасно.

Мне кажется, нельзя так ставить вопрос: почему в Украине все вышли, в Грузии все вышли, а в Беларуси и России — нет. Это как сказать человеку, почему ты не победил рак, если вон видишь, другой человек победил.

Очень разные вводные всегда у того, что происходит. Я твердо убежден, что россияне упустили момент, когда нужно и можно было выходить, что они испугались на опережение. И за это сейчас нужно отвечать.

И я очень хорошо понимаю сейчас страх людей, которые не выходят. Я понимаю, что нужно готовить все последовательно. Та же революция 1917 году в России, которая привела к Советскому Союзу, готовилась с 1860 года.

Поэтому ожидать, что люди вдруг сразу выйдут на улицу, довольно наивно, — считает писатель.

Он признается, что очень хочет вернуться в Беларусь, которую считает своим домом.

— Я постоянно обращаюсь к вопросу возвращения. Накануне летел выступать в Исландию, сидел в самолете и думал, как было бы круто, если бы этот самолет сейчас приземлился в Минске.

Не в смысле, как оказаться в роли Протасевича, не дай бог. Но если представить себе какую-то свободную Беларусь, это же все равно дом.

Я не был дома 4 года. И ты все равно думаешь, скучаешь, понимаешь, что не по собственной воле уехал, хоть и пытаешься найти себе объяснение.

Конечно, хочешь вернуться. Потому что в каких бы прекрасных условиях ты ни жил, это не твоя вода. Наверное, когда ты уже больше полжизни живешь на новом месте, это место становится твоим вторым домом.

Но вопрос возвращения в Беларусь сейчас — это оценка страхов и рисков. Мы видим, как люди возвращаются, и их арестовывают в Беларуси. Людей задерживают прямо во время похорон, поэтому они не могут приехать попрощаться с близкими.

Мы наблюдали то же самое, когда прощались с Навальным, когда его семья не смогла приехать проститься с ним. В этом смысле это ошибка, думать, что ты вернешься и все будет по-другому.

Здесь нужно рационально принимать решения, хоть это и сложно, — делится Филипенко.