Евгения Симонова: «Я уже стала звездой немого кино»

Знаменитая актриса Евгения Симонова только что сыграла главную роль в картине своего мужа Андрея Эшпая «Многоточие». Российская премьера ленты прошла на завершившемся недавно кинофестивале в Выборге. Накануне первого показа Евгения Павловна сидела в фойе с букетом цветов в ожидании своего партнера Сергея Дрейдена и заметно нервничала.

— Мы с вами беседуем в канун 1 сентября. Что у вас связано с этим днем?

— Мой внук идет в первый класс. Для меня это такое событие, которое по эмоциональному воздействию перекрывает все новости, все конкурсы и все призы. Потому что внук — это страсть, это безумная любовь.

— А как вы сами шли в первый класс, помните? С бантиками в косичках?

— Моих волос хватило только на один бант, зато большой. Я и сама была крупная девочка...

— Вы?!

— Да, да, именно я. Я была выше всех девочек и даже мальчиков в классе. У меня было круглое лицо, крупный бант, и все мальчики стояли и пялили глаза. А потом я перестала расти, и в театральном училище была вторая с конца по росту. Я училась в трех школах, потому что мы переезжали с места на место. Первая была напротив немецкого кладбища в Лефортово, на улице, которая называлась Новая дорога.

— А какие цветы вы несли?

— Гладиолусы, как и все. По-моему, никакого выбора тогда не было. Еще помню первого мальчика, в которого я влюбилась в первом же классе. Его звали Андрюша.

— А до этого?

— До этого не было ничего серьезного (смеется). Были какие-то детсадовские увлечения, которые проходили незамеченными. А это уже была настоящая такая любовь. Но он после первого класса ушел из нашей школы. И долгое время мое сердце было разбито… Я первый, второй, третий класс была отличница, а потом стала учиться хуже.

— Как реагировал на это ваш ученый папа?

— Мой папа не разговаривал со мной до 14 лет. Вообще. Я для него не существовала. То же самое было с моим братом Юрой, который старше меня. Все, что я помню за эти годы, — он два раза, ни слова не говоря, забрал меня из музыкальной школы. После второго раза мама вечером спросила: «О чем он с тобой разговаривал?». Я посмотрела на нее, вытаращив глаза...

— Евгения Павловна, а как это вы так спокойно говорите о том, что вы уже бабушка? Как вы проходили через разные круглые возрастные даты? Некоторые и в 30, и в 40, и в 50 говорят: «Жизнь кончена!»

— Я вам вместо прямого ответа лучше процитирую своего друга, который на сорокалетие написал мне такое четверостишие:

«В стране бальзамов и селедки
Осмелюсь пошутить слегка
Ваш возраст — это крепость водки
И неплохого коньяка».

Потом мне исполнилось 45 лет, и я уже сама попросила его придумать для меня новый стих. И вот он сочинил. Первая строка у меня только что выпала из памяти, а дальше звучит так:

«Бег времени — в общем, пустяк.
И водка становится крепче,
И все благородней коньяк».

В прошлом году мне стукнуло 50, и я получила такие стихи:

«Мы сто разделим посередке.
Ваш возраст — это божий дар.
Забудем коньяки и водки,
Вы сами по себе нектар».

А месяца два назад прихожу на «Мосфильм», как обычно, со своим старым билетом члена Союза кинематографистов СССР, который я так и не поменяла. Старые вахтеры меня пропускали — то ли потому, что знали меня, то ли потому, что знали эту красную книжечку. А тут стоит на страже молоденький мальчик. Дотошный оказался, взял билет, стал его изучать. Я говорю: «Да что вы смотрите? Пропускайте». Он говорит: «Не могу». — «Почему?!» — «Потому что Советского Союза нет. У вас документ несуществующего государства». — «Но я жила в этом государстве, когда вас еще не существовало!». Он пожимает плечами. Говорю: «Да я на «Мосфильм» уже больше 30 лет хожу. Вы еще не родились, когда я сюда ходила! Вы знаете, кто я?!» — «Нет». — «Я — звезда немого кино!». Тут он очень серьезно на меня посмотрел и сказал: «Да? Ну, тогда проходите». Я шла и думала, что сейчас упаду. Я к себе отношусь достаточно критично, но о том, что меня уже можно принять за Веру Холодную, до тех пор не подозревала...

— Много ли предложений сниматься получает сейчас звезда немого кино?

— Отвечу нескромно. Я считаю, что снимаюсь у одного из самых интересных современных режиссеров — Андрея Эшпая. И мне этого хватает. В кино я всегда чувствовала себя в гостях, а в театре — дома.

— Почему?

— Другая технология. На сцене я играю больше 30 лет и там за себя ручаюсь. Знаю, что могу хуже, что — лучше. И как бы я ни волновалась перед выходом, как бы я себя плохо ни чувствовала, твердо знаю, что сделаю то, что могу. А в кино после команды «Мотор!» я просто не представляю, что будет с моим организмом. Вот мы снимали «Многоточие». Андрей придумал сцену, которую мы потом благополучно выкинули. В этой сцене я должна была произнести монолог про ворон, лихо написанный Виктором Некрасовым по его итальянским впечатлениям. В середине этого монолога, который начинается как треп, у моей героини происходит слом. Она больше не может говорить и начинает плакать. Андрей мне объяснил, какой это важный момент, мы все это отрепетировали, потом я несколько раз повторила наедине с собой так, что у меня уже мозоль на языке образовалась, после слов «и вдруг...» автоматически происходил спазм, и на глазах появлялись слезы. Приезжаем снимать. Прогоняем сцену еще раз — все железно срабатывает. Андрей говорит: «Ну что, попробуем снять?» — «Попробуем». И вдруг внутренний голос мне говорит: «Ничего у тебя не выйдет». Я думаю: «Спокойно. Мне 50 лет, я 30 лет этим занимаюсь, у меня 154 раза все получалось». И вот я дохожу до «и вдруг» — и ничего. Как будто меня бетоном залили. Андрей говорит: «Выпей коньячку, сделай паузу». Пробуем четыре раза — и ни фига. У меня начинается сердечный приступ. Я понимаю, что больше никогда ничего не сыграю. Никогда и ничего. Когда вернемся в гостиницу, там Москва-река рядом, пойду и утоплюсь.

— И часто в вас просыпается этот внутренний голос?

— Почти на каждой картине. То же самое было на «Детях Арбата» в сцене свидания с сыном. Видимо, я просто должна каждый раз через это проходить.

— В «Многоточии» вы сыграли довольно рискованную роль женщины-скульптора, которой за сорок и у которой платонический роман с юношей-натурщиком.

— Да, это был непростой момент. В повести Некрасова, по которой снимался фильм, все однозначно: у них свидание в студии, которое заканчивается близостью совершенно определенного рода, потом они едут к ней на дачу, а мужу она говорит, что ночует у подруги. В повести ей 42 года, а мне, когда я начинала сниматься, было 50. В таком возрасте это выглядело бы странно и не соответствовало бы тем доверительным отношениям, которые у нее установились со вторым мужем. Тем более что на роль этого юноши был приглашен Евгений Цыганов, который играл моего сына в «Детях Арбата». Цыганову столько же лет, сколько моей младшей дочери. Я говорю Андрею, что не смогу с ним кокетничать — это просто исключено. Тут приходит Цыганов и в своей манере заявляет: «Евгения Павловна, я знаю, что вы не хотите со мной... А вы попробуйте, вам понравится».

— Нахал.

— Я говорю: «Все, без меня». Тогда мы решили, что это будет просто флирт, который она себе позволяет, не переходя черты. И возникла эта сцена, которую Андрей назвал «эротическим футболом».

— Вам комфортно работать с молодыми артистами?

— Вполне. В тех же «Детях Арбата» их была целая плеяда. Чулпан Хаматова, которую я просто обожаю и которая фантастически профессиональна. Инга Оболдина, Андрей Кузичев, Володя Попов... Они другие, чем были в свое время мы, — лучше знают себе цену, свободнее, в чем-то прагматичнее, но среди них тоже есть настоящие артисты. Когда я впервые увидела Цыганова на пробах, сразу поняла, что со мной актер уровня Олега Даля, Александра Кайдановского, Станислава Любшина.

— О нынешних молодых актерах часто говорят, что они, когда их приглашают на роль, начинают с денег, которые им заплатят.

— У меня не сложилось такого впечатления. И Хаматова, и Цыганов, и Колокольников снялись у Андрея в «Событии» по Набокову, хотя Андрей им сразу сказал, что у него нет ни копейки им заплатить. Потому что им это было интересно. А то, что они хотят получать за свою работу нормальные деньги, глубоко нормально. Не то что я, которая получила за «Афоню» всего 230 рублей и была довольна, хотя на долю прибыли этой картины могла жить на вилле, а у меня даже дачи нет...

— Актрисы иногда говорят: «Я всем пожертвовала ради своей профессии». А вы?

— Честно говоря, мало чем. Самое главное, родила и вырастила двоих детей. И для меня это всегда было на первом месте. Да и удовольствиями не очень поступалась. Вы же видите, что я и выпиваю, и покуриваю.

— И уже не волнуетесь перед выходом на сцену?

— Еще как волнуюсь, но научилась в себе это давить. Вообще, кто-то из великих сказал, что если перед выходом к публике красная пелена не застилает тебе взор, то ты потерял форму. У Наташи Гундаревой, с которой я много играла, с утра было плохое настроение, если ей вечером надо было играть. Это была для нее тяжелая и мучительная работа... по крайней мере до тех пор, пока спектакль не входил в какую-то норму. Я играла в пьесе Олби «Три высокие женщины» 90-летнюю старуху. Такой чистой воды эксперимент. И каждый раз у меня просто руки ходуном ходили от волнения.

— Для старухи — самое то...

— Да, если ты это контролируешь. А тут — жуть полная. И все актрисы, которые играли со мной, каждый раз говорили: «Ну, сегодня точно ничего не получится!» Мне казалось, что Чулпан, как представительница нового поколения актеров, должна быть более спокойной. Ничего подобного. Когда мы ехали на съемки «Детей Арбата», вдруг стала кричать. Я спрашиваю: «Что с тобой?» — «Мне страшно...» А потом вдруг говорит: «На меня давит ответственность перед этими несчастными, которых мы играем...» И это правда, мы ради этого и делали этот фильм.

— Что вам надо сказать о картине, чтобы вам захотелось ее посмотреть?

— Смотря кто скажет. Брат Андрея Валентин — киновед, специалист по американскому кино. Вот он принес мне кассету и говорит: «Посмотри, это тебе понравится, это про людей». Я посмотрела. Такое европейское кино, очень странное, совершенно лишенное признаков художественности. Ни картинки, ни атмосферы, ни внутреннего наполнения. Рассматривается острая социальная проблема, грамотно сыграно, профессионально, но без подключения. Я поняла, что больше никогда в жизни не захочу его снова посмотреть. Я получила некую информацию, и хватит. А «20 дней без войны» я видела больше десяти раз. И вот его снова показали в канун Победы. Я себе говорю: «Я это видела много раз и снова смотреть не буду». Но пошли первые кадры, и я как завороженная просидела у экрана все полтора или два часа, сколько он шел. Вот это — кино!