Девушка Эдуарда Бабарико: «Жизнь стала простой — в ней осталась всего одна цель»

— Дайте мне 10 минут, пожалуйста. Вряд ли я себя приведу в порядок, но расчешусь хотя бы, — говорит при встрече Саша Зверева. — Видно, да, что я девушка, которая заморочена своим внешним видом? Прям мое это все… Теперь все время интервью, а я хожу, как собака заросшая.

Александра никогда не хотела стать публичной персоной, а особенно — таким образом. Но месяц назад, после задержания ее любимого человека, Эдуарда Бабарико, пришлось.

В отличие от многих родственников заключенных, напуганных или убитых горем, Саша не молчит — открыто рассказывает в соцсетях о своей позиции, последних новостях, помощи, которую можно оказать Виктору и Эдуарду.

—  Жизнь стала очень простой: в ней осталась всего одна цель, — пожимает плечами Саша. — Каждое мое действие теперь согласовано с тем, поможет это Эдику или нет. Раньше была какая-то сосредоточенность на себе — любила покопаться в своих мыслях, проанализировать, чего я хочу от жизни. Теперь этому нет места.

Я почему отказываюсь от интервью, в центре которых должны быть мои страдания и трудности быта? Потому что понимаю, что пользы Эдику это не принесет.

Адвокат сразу предупредил: «Это будет забег на длинную дистанцию, поэтому надо есть и спать», — добавляет Саша. — А мне казалось, что это не так: надо просто больше писать, звонить, делать что-то, не переставая. Вдруг благодаря этому Эдик выйдет на свободу на день раньше? Видимо, я как-то больше себе значения придала, чем следовало…

Александра признается, что еда и сон — задачи по-прежнему трудные и выполняются нерегулярно. Но с тех пор, как сестра Эдуарда, Мария Бабарико, которая сейчас живет в Австралии, взяла Сашу под дистанционный, но «рьяный» контроль — дело пошло на лад.

— И слава богу, потому что сил нужно много, — говорит Саша. — У меня сейчас зубная щетка измочаливается мгновенно, потому что уже за чисткой зубов я сажусь за компьютер и открываю список задач — почему-то он не уменьшается, а всё растет и растет.

Ведь помимо моих онлайн-активностей, есть быт: нужно ездить на Вячу — там дедушка Эдика, который проходит курс химиотерапии, и собаки Виктора Дмитриевича, которым нужно внимание.

Нужно собирать посылки Эдику, а это вообще новая реальность: вынимать конфеты из фольги, чтобы запихнуть в целлофановый пакет, искать по всему городу зеркало в пластиковой раме и дезодорант в тюбике. Вы знаете, что такой существует? Я вот тоже не знала. А еще не понимала, почему не принимают антисептик. Пока друг не объяснил: «Саша, ты дура что ли? Там же спирт!». И я, как вы сейчас, такие же глаза сделала: «Ааааа! Спирт!». Какие-то вещи просто не укладываются в голове.

А я ведь еще пытаюсь удержать в ней мысль о том, что надо бы отвлечься от своих проблем и попробовать помочь «Улею»…

На краудфандинговой платформе «Улей» Александра работала со старта: была менеджером проектов. Теперь работа площадки, а соответственно и финансирование инициатив, важных для белорусов, встали на неопределенный срок:

— Cчета компании «Хайв Проджект», которой принадлежат и «MolaMola» и «Улей» заблокированы. Нас об этом не предупредили — просто перестали поступать средства. Через 15 дней мы дождались ответа на наши бесконечные запросы с просьбой объяснить, кто и почему принял решение о блокировке. Оказалось, что департамент финансовых расследований.

О причинах было написано вот что: «Деятельность приостановлена в соответствии со статьей 11 Закона РБ от 30 июня 2014 г. № 165−3 «О мерах по предотвращению легализации доходов, полученных преступным путем, финансирования террористической деятельности и финансирования распространения оружия массового поражения».

Ну, не знаю… Мы действительно собирали деньги на проекты для бездомных котиков. Если котиков станет много и они захватят нашу планету, бог знает, к чему это может привести.

«Счет заблокирован» звучит вроде бы не так страшно, но на практике это значит, что платформа умерла. Мы не можем оплачивать ни аренду помещения, ни работу людей. Сейчас мы выезжаем из нашего любимого офиса на Октябрьской и отправляем сотрудников в отпуска за свой счет. Все уходят с надеждой, что ситуация наладится. Но мы иллюзий не питаем, увы.

Чем я буду заниматься, когда всё это кончится, не знаю. Но главное, чтобы это, по моим ощущениям, приносило пользу. Ведь это было ключевым в работе «Улья». В компании а-ля онлайн-казино я не выживу. Скорее пойду работать, условно, уборщицей в ООН и буду частью структуры, которая делает что-то важное, чем топ-менеджером в компании, которая в лучшем случае ничего не создает, а в худшем разрушает жизни.

— После того, как вы на неопределенный срок остались без любимой работы и любимого человека, ваши представления о стране, в которой вы живете, изменились?

— Не сказала бы. Я ведь понимала, где живу и что может произойти. Самое грустное, что и Виктор Дмитриевич, и Эдик тоже понимали: шанс, что все закончится именно этим, есть. Если задуматься: это ужасно, что никто из нас даже не допускал мысли, что нам удастся с миром пройти все предвыборные этапы.

И Виктор Дмитриевич до последнего в своем решении сомневался: у него ведь была интересная, спокойная, наполненная важными для него вещами жизнь. И к посту президента он относился не как к возможности взойти на престол, а как к ответственной и тяжелой работе.

Но ключевым для него моментом в принятии решения стало то, что начали приходить волонтеры — куча молодежи, которая хотела помочь. Эти люди приходили не от балды и не за деньги: они работали с полной отдачей, потому что очень хотели, чтобы что-то изменилось. И тогда Виктор Дмитриевич решил для себя, что все это не зря.

Конечно, мы все хотели победы для Виктора Дмитриевича, но главным было совсем другое: дать жителям Беларуси право сделать свой выбор. Самое жуткое, что в глубине души мы не верили, что нам дадут это право реализовать — и, как мы видим, не зря.

— Раз так: у вас еще не возникло ощущение «да зачем мне все это вообще»?

— Ну, случается, мы с друзьями шутим, что когда Эдик выйдет на свободу, я скажу ему: «Иди ты к черту!» — и уеду на Бали. Буду там есть фрукты, серфить и ни о чем не думать. Но, справедливости ради, такие мысли посещали меня еще до выборов. А сейчас, как ни странно, их нет.

Разве что, был один момент слабости на прошлой неделе, когда умерла моя бабушка. Я как раз ехала с Вячи — должна была Эдику отвезти посылку: в машине музыка на всю громкость, я подпеваю во все горло и чувствую, что уже на пределе. Говорю себе: «Давай, соберись, ты всем покажешь! Кто злой? Саша злой!».

И тут — звонок: «Саша, бабушки не стало». А бабушка была для меня самым родным человеком: я росла без родителей. От нее переехала к Эдику в 25 лет.

Знаете, что самое ужасное? Я поймала себя на мысли, что не горюю о бабушке, а думаю: в какой последовательности мне сейчас действовать. Ведь посылки принимают до определенного времени, и Эдик может остаться без нормальной еды.

Вечером я сидела с другом и сказала, что бывают моменты, когда мне кажется, что у меня уже нет сердца. Он ответил: «А как иначе можно справиться с этим»? Наверное, так и есть. Жизнь просто не может к этому подготовить.

Пока я, как Скарлетт, обещаю себе: «Я подумаю об этом завтра». Мол, вот будут выходные — тогда и поплачу. Но пока еще не было таких выходных.

— По сути, вы сегодня единственный член семьи, который, находясь в Беларуси, может отстаивать ее позицию в публичном поле…

— Подождите, я все-таки не член семьи, — поправляет Саша. — Вот выйдут Виктор Дмитриевич с Эдиком, я их посажу перед собой и спрошу: «Ребята, вы меня в свою семью принимаете?». Если скажут, что да, я буду вести себя благопристойно и реже выкладывать в инстаграм фото еды. (Смеется.)

Позиция, которую я выражаю, отнюдь не уникальна. Меня, кстати, поэтому страшно развеселило предположение ОНТ, что «люди травят журналистов» из-за моего поста в Сети.

Нет, мои посты не открывают людям глаза. Мои посты подтверждают то, что люди и так видят. А видят они, что одних людей арестовывают накануне выборов на непонятных основаниях, а других бьют на улицах за выход на мирный протест.

Возмущение белорусов достигло предела, и они хотят справедливости, прозрачности, честных выборов.

— Кто-то, кроме телеканала ОНТ, выражал несогласие с тем, что вы пишете?

— Это удивительно, но нет. Никаких сестер Груздевых.

Только раз одна девушка написала: «Ваши посты выглядят так искренне. Очень обидно понимать, что это только часть рекламной стратегии». Без комментариев (Смеется.)

Важно другое: при том, что я ежедневно трачу минимум два часа на чтение писем, мне попалось всего одно такое сообщение. Во всех остальных — слова поддержки. Иногда — риторические вопросы: «Александра, так что же делать?! Неужели это конец?!». Я не знаю, что на это ответить, но все равно пишу то, что чувствую. Нельзя игнорировать тех, кто потратил свое время и эмоции.

Это к разговору о том, изменилось ли у меня отношение к Беларуси и белорусам. Только если в лучшую сторону! Я чувствую очень много внимания и тепла. С предложениями помощи и словами поддержки подходят соседи, люди в магазине, администраторы кафе. Недавно в одном заведении предложили: «Слушайте, мы же рядом с СИЗО. Может, мы можем готовить еду и передавать ее туда?». Это так трогает.

Иногда поддержку выражают, оказывая «почести» Коке. Например, администрация груминг-салона отказалась брать деньги за стрижку и сделала Коке «масочку для шерсти в подарок».

— Кстати, про общность людей в трудном положении: что вы чувствуете в связи с объединением штабов?

— Огромную радость. Понятно, что каждый болеет за своего кандидата, но главное — консолидация вокруг общей цели. И невероятно круто, что Марии, Светлане и Веронике это удалось.

— Сопереживаете Светлане? Ведь ее любимый человек тоже находится в тюрьме.

— Конечно! Правда, масштабы потерь у нас потенциально разные. Если мне сказать «Тебя посадят» — я пожму плечами. И подумаю: «Очень неприятно и совсем не хотелось бы, но мне есть, с кем оставить собаку». А у Светланы дети, она выдвигается на пост президента — и это совсем другой уровень ответственности (уже после нашего разговора с Александрой появилась информация о том, что дети Светланы Тихановской вместе с бабушкой находятся в ЕС, — Прим. редакции).

Я терпеть не могу выражение «женщина с яйцами», потому что уверена, что наличие тех или иных половых органов с мужеством никак не связано. Но смысл, который вкладывают в эту фразу, точно применим к Светлане. Из всех женщин, связанных с предвыборной компанией, я считаю ее самой сильной и отважной.

Рассуждая о том, каким президентом могла бы быть женщина, Саша предполагает, что «бережным к людям и чувством». А потом задается вопросом: «А что если бы президентом стала Лидия Ермошина?» — и мы меняем тему.

— Вы писали, что Эдуард начал получать ваши письма и присылать ответы. Есть в них что-то, чем вы можете поделиться?

— Да, когда я получила первое письмо от Эдика, рассмеялась и подумала: «Боже, как это всё романтично!». Потому что письмо было на 9 листов, а слова про то, что «со мной все хорошо, и «ничто на свете не может нас вышибить из седла» — только на первом.

А потом — длинный список ЦУ. Саша, заплати за квартиру, отвези машину на мойку (именно на эту мойку, не на другую!), не забудь дать собаке таблетки, найди мои «походные» миски и достань оттуда вилку — вилку нельзя! (Смеется)

Только в десятом письме он чуть-чуть расслабился и начал говорить о личном. Кстати, это десятое письмо я получила невероятным образом. Не знаю, как это произошло, но оно пришло не мне, а совершенно постороннему человеку, по другому адресу. Этот мужчина нашел меня в фейсбуке и написал: «У меня оказалось письмо, но кажется, оно ваше».

Саша говорит, что планирует сохранить переписку «для потомков», потому что там много смешного. Например, открытка с вопросом: «Ты научился сидеть на кортанах не отрывая пяток?!».

— Эдик написал, что очень смеялся, — рассказывает Саша. — И радовался, что я не унываю. Он, конечно, переживает за меня. Ну, я ему и отвечаю: «Послушай, я даже не плачу. Ты ведь в СИЗО, и некому доводить меня до слез». (Смеется.)

А если серьезно: Эдик пишет о том, что он выдержит всё это. И физически, и морально. Он очень сильный человек. Недавно забирался на Эльбрус — а это снег в лицо, адский холод и жизнь в сарае. И Эдик пишет: «Не переживайте, ребята, по сравнению с теми условиями, СИЗО — это просто курорт».

Саша делится: «Я хожу в кафе и магазины, пытаюсь, хоть это и трудно, получать иногда удовольствие от жизни. Потому что знаю, что Эдику важно, чтоб я была здоровым и, насколько это возможно, счастливым человеком. Он не хочет, чтобы я лежала в углу и убивалась, была выжатой тряпкой. И когда я ему пишу, что мой воскресный завтрак с друзьями остается в силе, я еду «есть круассаны и много ржать», он отвечает: «Слава богу».

Пишет еще, что много читает и думает о жизни. А еще все время цитирует Сэма из «Властелина колец»: «В мире есть добро, и за него стоит бороться».

Эдик все время говорит: то, что мы делаем, стоит испытаний, через которые мы проходим. Он пишет, что мы просто должны пережить это вместе, опираясь на добро, любовь и друзей.

Это самое вдохновляющее. И это то единственное, на что опираются и Эдик, и Виктор Дмитриевич.

Было дело: еще до задержания никто из них долго не выходил на связь. Я облилась холодным потом, натянула спортивки, всучила другу собаку и помчалась на Вячу. И тут приехал Виктор Дмитриевич, удивился: «Что ты тут»?

Мы пошли гулять с собаками, и я все задавала ему этот вопрос: «Кто нас спасет, если все будет плохо? Скажите: Европа, Россия?». Он ответил: «Никто не спасет. Только если белорусы». Я говорю: «А если серьезно? Я ж не журналист, скажите мне как есть».

Виктор Дмитриевич сказал: «Саша, люди должны сами выбрать, как они хотят жить. Сознательных, кажется, немало, и все зависит от них — поддержат или нет».

И я понимаю, что он был искренен со мной — в этом лесу, в байке, с собакой на поводке. Люди — это всё, во что он верит. И всё, во что верю я.

— Вы говорите, что он много читает и думает о жизни. Очень любопытно, что в такой ситуации читают.

— Ой, с книгами весело. Их ведь нельзя передавать из личной библиотеки. Не знаю, почему — может, шифр? (Смеется)

И схема такая: нужно выбрать книги в центральной «Кнiгарне», переписать названия, авторов, коды — и отправить их в письме. Потом положить деньги на счет заключенного, и после этого ему доставят то, что ты заказал.

Вы понимаете: пока он получил мои письма, пока я разобралась с этой системой… В общем, Эдик успел ознакомиться с тюремной библиотекой. И он пишет, что именно в этот момент у него началась депрессия. Смешно, что его подкосили не условия содержания, а книжный ассортимент. (Смеется.)

Но сейчас к нему уже попадает то, что мы заказали. И Эдик пишет, что открыл для себя Харуки Мураками, читает сейчас «Дэнс, дэнс, дэнс!».

А я ему и пишу: «Идеально! Там еще пять книг!»

— Грустно, что Эдик может успеть прочитать все эти пять книг там, где он сейчас находится?

— Ужасно грустно, если честно. Я долго проходила эту стадию отрицания: «Не-не-не, это развод какой-то, не может быть». Да и сейчас ловлю себя на мысли: «Какая несправедливость, как жаль».

И когда Эдик пишет, мол, благодаря тебе я здесь уже обустроил быт, внутри протест: «Я не хочу, чтобы ты там обустраивал быт!». Ну, что поделать.

— В списке своих любимых книг вы упоминаете «Облачный атлас». И там есть цитата, которая, судя по тому, что вы рассказываете, созвучна Виктору, Эдуарду и вам…

— Это какая? «Я видел слишком много мира, я был плохой раб»? (Смеется.)

— Нет, другая: «Ты поймешь, что твоя жизнь была лишь каплей в бескрайнем океане. Но что есть любой океан, как не множество капель?». Вы все еще верите, что множество капель может что-то решить?

— Верю и каждый день нахожу этому подтверждение в словах и поступках белорусов. Белорусы — они ведь очень крутые. Нам всю жизнь ставят палки в колеса и запугивают, а мы все также созидаем, организуем свою жизнь без помощи государства и поддерживаем друг друга.

Как же мне не верить, видя всё это, в эти капли в океане?