Денис Евстигнеев: «Меня всегда в жизни что-то за шкирку вытаскивало»

В этом году сочинский фестивальный досуг Дениса Евстигнеева мало напоминает работу. Перед очередной схваткой на корте Денис рассказал в интервью, про кризис в российском кино, почему он ненавидит ток-шоу и за какую сумму готов заняться постыдной работой.

— Денис, вы на фестиваль приехали просто проветриться и пообщаться с коллегами?

— Да, в этом году я здесь турист. (Улыбается.) Мне кажется, тут все как-то очень правильно сложилось. И если сравнивать «Кинотавр» с Венецианским или Каннским фестивалем, то там это чемпионат мира. Выиграл на фестивале — выиграл судьбу. Здесь пока еще не так — огромный отрыв между мнением зрителей и киношного сообщества.

Что же касается ощущений, там нет такого комфортного чувства компактности происходящего. Тут все свои, все варятся в одном соку…

— Отечественные режиссеры часто сетуют, что российское кино непопулярно за рубежом, потому что в нем поднимается проблематика, неинтересная западному миру. Вы с этим согласны? И как считаете: можно ли переломить данную ситуацию?

— Я думаю, узко так ставить вопрос. Просто у нас кризис сейчас в кино.

— А разве не подъем?

— Нет. Раньше был кризис материальный, а сегодня — идейный. Причем это не только наша беда. Это мировой кризис. Но им в этом смысле легче: в той же Америке успели наработать высокий средний уровень, а у нас его нет. Поэтому в России все это выглядит куда плачевнее. Шедевры же редкость, не чаще раза в год появляются. А среднестатистический уровень, к сожалению, не успел сформироваться.

— Почему вы в последнее время ушли в тень: шесть лет ничего не снимаете, нигде нет с вами интервью, на телевидении вас не видно?

— Моя точка зрения — давать интервью надо исключительно по поводу: снял кино, рассказываешь о нем. А когда ты по каким-то причинам не делаешь кино, то беседовать о прошлых заслугах, рассказывать что-то о жизни вообще считаю неуместным. Я сам раздражаюсь, когда читаю подобные материалы с людьми, которые даже не имеют права на эти откровения. И я сейчас не имею на это права. Поэтому отказываю журналистам в интервью. Вам не отказал, потому что мы уже вместе работали.

— От участия в ток-шоу тоже отказываетесь?

— О, это я вообще ненавижу! Не могу выносить, когда люди при малом количестве заслуг делают себе пиар на подробном изложении своих романов, любовей и нелюбовей.

— Галина Волчек, по-моему, замечательная актриса кино, как думаете, почему она так редко снималась?

— Вот так сложилась ее судьба. Режиссеры ее использовали весьма узко, в каких-то специфических ролях. В основном комедийного жанра. Иногда она меня спрашивает: «Почему я прихожу на рынок и мне помидоры дарят?!» «Потому что ты снималась в «Осеннем марафоне», — отвечаю я ей. — Ты мастер одного эпизода». (Смеется.)

Между прочим, она была в полном ужасе, когда впервые себя увидела на экране в этой картине. Дело в том, что у нее была родинка на носу, которая ей совсем не мешала, и она нормально к ней относилась, пока, придя на озвучание, не увидела себя крупным планом. Она заплакала и побежала сводить эту самую родинку. А на оператора ленты, ныне покойного, так обиделась, что даже потом не здоровалась. А теперь она уже настолько в театре, что отказывается от предложений. Недавно ее звал сниматься Андрон Кончаловский, но она не пошла.

— У вас мама женщина с сильнейшим характером, жена (Екатерина — дочь Зиновия Гердта. — «МК»), вероятно, тоже... То, что вы с Екатериной так долго вместе, — это благодаря ее мудрости или вашей?

— Полагаю, нашей с ней общей. Мне кажется, что помимо любви, главное в браке — чтобы было не скучно. И нам с Катей не скучно. Я считаю, что это огромное наше достижение: я ее как-то веселю, она меня иногда веселит…

— Вы похожи по характеру?

— Нет, полные противоположности. Вплоть до бытовых мелочей. Катя невероятно деятельна — ни минуты не может усидеть на месте. Для нее беда, если на завтра в ежедневнике не намечено никаких дел. А я наоборот — выпускаю все свои дела по капле, как из пипетки. То есть стараюсь потратить на их осуществление минимальные усилия.

— Период спокойного созерцания способствует генерации идей?

— Не знаю. Есть режиссеры, которые, едва закончив снимать один проект, сразу хватаются за другой. Но я не вижу смысла беспокоиться: а смогу ли дальше работать, не теряю ли с годами хватку?! Про себя знаю точно, что не потеряю. У меня достаточно силы и энергии. И устраивать себе проверки, снимая какую-то ерунду, — не хочется. Тем более сегодня, когда настолько легко сделать фальстарт.

Но я вовсе не сноб, который ищет какие-то шедевры. Просто хочу, чтобы было интересно. Кроме того, когда много суетишься, есть вероятность совершения нехороших вещей — подлости, предательства и пр. А для меня дружба, люди, которым я доверяю, гораздо важнее работы.

— Это у вас от папы.

— Да. Моя пословица — «Вода под лежачий камень течет!» Меня всегда в жизни что-то за шкирку вытаскивало.

— А что у вас еще папиного в натуре?

— Я спокойный, как и он. Но при этом, как и у него, вся эмоция у меня находится в горле, но, если нужно, она может выплеснуться так, что мало не покажется никому.

Я один раз был свидетелем такого эмоционального взрыва у отца. Оскорбили его жену Иру, и он в секунду из уравновешенного человека превратился в далеко не спокойного. И я, судя по всему, такой же — буду держаться до последнего, но потом уже все… А вот мама у меня совсем другая. Она по каждому поводу может кипятиться, в себе ничего не держит…

— Вас можно назвать закрытым человеком?

— Да, я, безусловно, закрываюсь некой маской цинизма, в хорошем смысле этого слова. Но, когда читаю или смотрю что-то проникновенное, меня тоже, как говорят сейчас, торкает.

— А как отдыхаете, к маме за город часто выбираетесь?

— Не так часто, как хотелось бы. Сейчас я живу жизнью режиссера, который сегодня не снимает, но хочет снимать. Я читаю много сценариев, которые мне присылают авторы со всей страны. И это, надо сказать, не самое увлекательное занятие. Но я боюсь пропустить бриллиант, поэтому читаю все подряд. Но ничего гениального пока не было.

— Ваш отец говорил про витамин «Т» (талант) в человеке, а вы умеете его распознать?

— Естественно, это же сразу видно. Дар невозможно скрыть. Как уборщик подметает пол, повар режет огурец, журналист ведет интервью, можно сразу судить о способностях. А уж режиссера видно буквально по первому кадру.

— Ваша супруга сейчас не снимает документальное кино, а занимается дизайном интерьеров — вы каким-то образом влезаете в ее работу, даете советы?

— Безусловно нет. У нее очень сложная работа. Она не тот дизайнер, который приходит к своим заказчикам в нарядах от кутюр, садится в кресло и рассказывает о том, что в мире модно. Она — «рабочая лошадка», мотается по рынкам, по стройкам, руководит таджиками, украинцами… Я с ней вступаю в конфликт, только когда мы вместе делаем ремонт у нас в квартире или вот когда строили дом. (Улыбается.) Конечно, я ей доверяю и не лезу в мелкие вопросы типа выбора цвета плитки, но в каких-то глобальных могу поспорить.

— Вы пришли в кино как оператор — свои амбиции на этом поприще уже утолили?

— Да. И знаете, когда травоядному животному дать в зубы кусок мяса, он звереет. Так же и оператор, когда становится режиссером. Хороший оператор — это человек, который полностью растворен в режиссере, это совершенно разная степень ответственности и абсолютно разная степень адреналина.

— А разве у нас в кино сегодня главный не продюсер?

— Ну, не знаю, как у других, лично у меня не продюсерское кино. Я если снимаю, то только с друзьями, которые мне помогают, а не навязывают свое видение. Не представляю себе, чтобы я работал с человеком, который приезжал бы на черном лимузине ко мне на площадку с сигарой во рту и диктовал свои условия.

— Но вы же сами имеете продюсерский опыт телевизионных сериалов…

— Да, но это совсем другое. Я просто выполнял заказ телекомпании, четко знал, что нужно делать, и в какой-то мере эта затея меня интересовала с точки зрения финансов. Плюс был любопытен этот вызов: смогу ли я за год снять семьдесят две серии? И я в итоге справился. Делал сразу восемь сериалов одновременно. Это была натуральная работа на износ, после которой нужно год лечиться. Теперь я подобным не занимаюсь. Не потому, что не могу это делать. Могу легко. А потому, что эта деятельность требует твоего личного, непосредственного контакта с руководителями каналов. А сейчас там расплодилось такое количество разных мальчиков и девочек, выступающих в виде буфера между производителем и телевизионным начальством, что нормально работать стало невозможно.

— Раньше вас как режиссера занимала в основном молодежная тематика. В настоящий момент ваши пристрастия изменились или нет?

— Нет. Я уверен, что героями любого кино должны быть люди молодые, где-то с восемнадцати до тридцати. Исключения, безусловно, могут быть, но именно в молодости люди наиболее драматургичны, у них есть что-то впереди, и это является обычно прекрасной основой для сюжета. А когда человеку сорок—сорок пять — это значит, многое позади и уже менее драматургично. Таково мое мнение.

— Как я понимаю, вы не слишком материальный человек?

— Да, в сегодняшнем понимании этого слова — не материальный. Я любитель минимального комфорта. Но ни в коем случае не бессребреник. Но я не буду ни за какие золотые горы делать что-то стыдное. Вы меня тут можете спросить: «А за сто миллионов будете?» И я вам отвечу: «Буду!» (Улыбается.)… Другое дело, что такую сумму мне никто и не предложит, я просто это сказал к тому, что у всего, бесспорно, есть своя цена. Но я пытаюсь не делать каких-то неправильных движений.