Что надо помнить тем, кто взялся составлять «экстремистские» списки: «Там под бичами палачей немало мучится зверей»

Чуть ли ни дня не проходит без новостей о расширении «экстремистского» списка — будь то отдельно взятый человек, телеграм-канал или же книга. Недавно число последних пополнили сборники «Белорусский Донбасс» и «Беларуская нацыянальная ідэя».

Сегодня цензура охватила практически каждую сферу. Даже давно идущий спектакль по книге Алексиевич «Чернобыльская молитва» вдруг исчез из репертуара театра белорусской драматургии. Зачастую понять логику людей, взявшихся защищать общество от всего «вредоносного», не представляется возможным. Да это и необязательно. Славные традиции советского прошлого предписывают в вопросах цензуры не бояться выглядеть глупыми и нелепыми.   

«Салідарнасць» собрала несколько примеров деятельности советских (и не только) цензоров, над которыми сегодня мы можем только посмеяться.

«Крокодил» не угодил

Да, наверное, это выглядит абсурдно, но известный детский сказочник Корней Чуковский постоянно страдал из-за цензоров. Одна из самых знаменитых сказок Чуковского «Крокодил» попадала под запреты не раз. Цензорам в середине 1920-х не нравились слова «Петроград», «городовой» и даже буржуазная девочка Ляля.

«Что вся эта чепуха обозначает? — возмущалась Надежда Крупская по поводу «Крокодила». — Какой политический смысл она имеет? Герой, дарующий свободу народу, чтобы выкупить Лялю, — это такой буржуазный мазок, который бесследно не пройдет для ребенка. Я думаю, «Крокодил» ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть».

Впрочем, все творчество Чуковского не нравилось цензорам, поскольку в нем «не затронуто ни одной советской темы» и оно «не будит в ребенке социальных чувств, коллективных устремлений». Наоборот, «Муха-Цокотуха» восхваляет «мещанство и кулацкое накопление», а «Крокодил» и «Тараканище» дают «неправильные представления о мире животных и насекомых».

Цензоры что-то подозревали в строчках «бедный, бедный Ленинград», «там наши братья, как в аду — в Зоологическом саду», «там под бичами палачей немало мучится зверей».

Не прошли цензуру и такие сказки Чуковского, как «Одолеем Бармалея!» и «Бибигон» — их опубликовали уже значительно позже.

И Чуковский не единственный сказочник с «экстремистским» налетом. В СССР под запретом оказалась даже написанная в 1830 году сказка Ершова «Конёк-горбунок» — из-за строчек, где народ приветствует царя и за то, что в главном герое усмотрели сына деревенского кулака. Примечательно, что и царскую цензуру «Конёк-горбунок» не устраивал, но уже по прямо противоположным мотивам — из-за сатиры на царя и церковь.

Конечно, с таким подходом удивляться, что в СССР не печатались «Собачье сердце» или «Архипелаг ГУЛАГ», не приходится.

«Неправильно осветил проблему супружеской верности»

Понятное дело, в Беларуси ситуация мало чем отличалась. И если хотя бы логику запрета произведений репрессированных авторов как-то можно объяснить, то претензии к иным иногда доходили до маразма. Например, в 1926 году запретили к распространению «Выбраныя вершы» Якуба Коласа, потому что «... все они были написаны автором в период 1908-1913 годов, проникнуты пессимизмом, ныне устарели по настроениям и кроме неудовлетворенности ничего читателю не дадут».

А в 1924 году Главлитбел (высший орган цензуры) запретил к использованию учебник… по географии. Что крамольного отыскали цензоры в «Геаграфіі Еўропы» М.В. Азбукина, остается загадкой.

Но, конечно, больше всего не везло художественной литературе. По данным историка Александр Гужаловского, в 1935 году цензурой не были допущены к печати повесть Юрки Витьбича «Ціхая руба» «...як засмечаная нацдэмаўскай лексікай, пейзажам, пададзеным у саматужным нацдэмаўскім стылі», сборник Кондрата Крапивы, «...які змяшчаў палітычна шкодныя і грубанатуралістычныя творы», три сборника песен на белорусском языке, «...як састарэўшыя і змяшчаючыя палітычна шкодныя выказванні» и многие другие.

Такие знаки должны были стоять на всех макетах печатной продукции перед ее тиражированием. Фото из архив Александра Гужаловского, kp.by

Более того, даже в послевоенные годы цензура продолжала вычищать «крамолу», невзирая на авторитеты. Так, была запрещена лирическая поэма Якуба Коласа «Три сына», написанная в военные годы история надежд и утраченных иллюзий старого финна и его детей, обманутых нацистской пропагандой. Газета «Лiтаратура i мастацтва» не пропустила стихотворение Пимена Панченко «Перад сустрэчай».

Претензии цензоров, как всегда, были мощные. В романе «Бацькаўшчына», по их мнению, писатель Чорный «идеализировал» немца как организатора революционного движения в Беларуси. Владимир Нефед в пьесе «Па сваёй iнiцыятыве» «политически невыгодно» показал пионеров колхоза. А Всеволод Кравченко в пьесе «Складаны вузел» неправильно осветил проблему супружеской верности в ситуации, когда муж находится на фронте. Такие же претензии высказали и Янке Шероховскому по поводу повести «Сустрэча».

Бдить о моральном облике литературных героев — прямая забота советских цензоров.

Чем белорусские свиньи не понравились цензорам

Да ладно писатели. Цензура с таким же слабоумным рвением вычищала и периодическую прессу. В газете «Вольная праца» (Слонимский район, Барановичской области) цензор «по политическим мотивам» удалил… стихотворение про свиней:

Бо ў той час, калі скакалi

На вяселлi «гапака»,

Свіннi крык такi паднялi,

Что хоть вушы затыкай.

Дабiвалiся, каб корму

Iм прышоў загадчык даць,

Каб хоць норму, цi паўнормы,

Iм у суткi падаваць.

Каб такi, хаця б як летам,

Iм даваўся рацыён.

Вiнаватых, каб у гэтым,

Адшукаў хутчей раён.

Замначальника Главлита БССР Я. Савицкая отмечала, что много вычерков делается «по политическим мотивам следующего содержания: падеж колхозного скота от голода, массовый невыход колхозников на работы, малое количество трудоспособного населения в колхозах и т. п.».

А судьи кто?

Кстати, чтобы понять, почему столько глупости и абсурда при принятии решений, достаточно посмотреть на компетентность цензоров. Историк Александр Гужаловский в интервью Комсомолке поведал историю, как Минский обком КП(б)Б направил на должность цензора обллита человека, который в отделе кадров при заполнении личного листка учета и написании автобиографии сделал около 150 ошибок!

С кадрами всегда было туго. Интересные данные сохранились и по довоенному времени. По словам историка, несколько штатных политредакторов Главлитбела, созданного в 1923-м, были настолько малограмотны, что боялись ставить свои подписи под разрешением на научную литературу — ее отдавали на проверку в БГУ.

Кстати, цензорам в довоенной Беларуси приходилось особенно нелегко, ведь тогда было аж четыре государственных языка. Представьте, как с таким образованием бедолагам проверять источники на идиш или польские газеты, учебники? Последним уделяли особое внимание, чтобы там не проскочило слово «бог», названия религиозных праздников и прочая «крамола». Аннотирование литературы, изъятой из костельных библиотек, доверяли от безысходности… ксендзам.

Понятно, что и сквозь сито цензуры (а была ведь и редактура) нет-нет да проскакивали ошибки. Целые трагедии происходили в знаменитой минской типографии имени Сталина. Например, к очередной годовщине смерти Ленина в 1951-м уставший наборщик вместо заголовка «Пахаванне Леніна» набрал «Пахаванне Сталіна» — неудивительно, слово «Сталин» тогда звучало из каждого утюга. Чем это обернулось для виновных, можно только догадываться.

В общем, цензорам вряд ли можно позавидовать. Во время сталинских чисток они подвергались репрессиям не реже самих писателей. Так, в 1937 году десятки работников аппарата Главлита были арестованы, а начальник организации Сергей Ингулов — расстрелян. Как «враги народа» были разоблачены также начальники Главлитов многих союзных республик. Цензорский корпус за годы больших чисток обновился практически полностью.

Как цензура отрезала органы

Надо ли удивляться, что с такой основательной советской школой нынешние бдительные товарищи особо не стесняются показаться нелепыми в своих запретах.

Причем, закручивание гаек в литературе началось буквальны с первых лет установления нынешнего режима.

Писатель Владимир Арлов рассказывал, как в 1997 году в издательстве «Художественная литература» в его книге «Орден Белой Мыши» цензоры не пожалели не только текст, но и рисунки художника Алеся Марочкина. Так, у его усатого персонажа, благодаря бдительным редакторам, усы выросли в несколько раз, а фантасмагорическое существо с выразительными мужскими половыми признаками лишилось своих органов.

Писатель вспоминал:

— Потом выяснилось, что перед подписанием книги в печать в художественную редакцию ворвался человек из министерства. «Нам и так за Арлова яйца открутят, – кричал он. – А тут еще Марочкин мужика с яйцами нарисовал и Лукашенко в придачу!»

Казус заключался в том, что рисунки, которыми была украшена книга, Марочкин создал за двадцать лет до описанных событий и вряд ли мог знать того, кого цензор принял за героя картинки.

Впрочем, нынешние товарищи, как мы видим, от мелкого обрезания перешли к более крупным формам. Тенденции очевидны. И хоть до сказок дело пока не дошло, но что-то подсказывает, что еще одному бессмертному произведению Чуковского может снова не повезти.