Бегство от смерти Франтишка Алехновича

Это случилось в первый день нового 1926 года. Известного драматуга арестовали прямо в вагоне поезда на Менск. Впереди у него были страшные годы в концлагере на Соловках и не одна попытка бегства от смерти. В 20-ю годовщину первой публикации в Беларуси книги «У кіпцюрох ГПУ», «Салідарнасць» вспоминает о судьбе Франтишка Алехновича.

– Так нам и надо, – искренне и без сожаления говорил по воспоминаниям украинского историка Семена Пидгайного попавший на Соловки Сымон Рак-Михайловский.

Член Рады БНР бежал из Польши в Менск, купившись на советскую пропаганду. Успел даже поработать директором Белорусского государственного музея, но через несколько лет был арестован и спустя годы расстрелян.

За год до его попадания на Соловки здесь свои последние месяцы отбывал другой известный белорус, один из основателей белорусского театра – Франтишек Алехнович. Когда в 1926-м он попал на архипелаг в Белом море, здесь уже было 10 тысяч заключенных. В страшную полярную зиму людей гоняли на тяжелейшие работы. На могильнике за так называемой женротой проходили расстрелы. Яму закапывали только когда набиралось достаточное количество трупов – около 20. В теплую пору года из ям шла вонь.

Алехновичу повезло: он смотрел на все это с ужасом, но, благодаря своей профессии, от тяжелейших работ был огражден. Лишь до попадания на Соловки провел несколько месяцев на острове Мяч на лесозаготовках. Вспоминал потом о том времени: истощенные и доведенные до отчаяния люди, трудившиеся с утра до вечера, зная, что за невыполнение плана их вновь оставят работать в лесу на ночь, ложили на пень руки и отрубали себе пальцы. Бросали их в лицо охране. Почти все «саморубы» умирали затем от заражения крови.

После попадания на Соловки известного драматурга Алехновича взяли суфлером в местный театр. Потом он работал музейным сторожем, заведующим ИЗО. Алехнович рисовал портреты вождей, в том числе Сталина и Дзержинского. Последнего на Соловках вспоминали особенно часто. О тех, кого уводили на расстрел, говорили: «поехал на допрос к Дзержинскому». Через несколько лет в БССР в его честь переименует райцентр – название сохранится и в XXI веке.

Алехнович не раз видел Железного Феликса.

Мечты о Менске

С Дзержинским будущий драматург сталкивался в коридорах Виленской гимназии – Феликс был старше его на три класса. После Дзержинский работал репетитором у его родственников – когда он внезапно исчез, явилась полиция и нашла кучу нелегальной литературы.

Голова же молодого Алехновича была занята другим. В начале XX века он работает актером, репортером, становится одним из основателей белорусского театра. За антицарскую статью в юмористическом журнале попадает в Вильне на год в тюрьму. Там пишет свою первую белорусскую пьесу, а после выхода на свободу продолжает работать в этом направлении и становится известным белорусским драматургом.

Вильня для Алехновича – родной город. И после военного лихолетья 1914-1921 г.г. он живет здесь при польском владычестве. В 20-х Вильня – неофициальная столица Западной Беларуси, белорусский остров, отрезанный от центра – БССР и Менска (название «Минск» закрепят за городом в 1939-м после сталинских репрессий). Здесь работают белорусские политики и культурные деятели, выходят белорусские газеты и журналы, действуют белорусские организации.

Первый выпуск Виленской белорусской гимназии (1921), во втором ряду преподаватели: крайний слева Франтишек Алехнович, крайние справа – Антон Луцкевич и Максим Гарецкий

Но все это при косых взглядах польской администрации. В 1922-м на торжественном открытии памятника автору первой белорусской оперы Станиславу Манюшко Алехнович пытается выступить с речью – ему этого не позволяют: отказывает мэр Вильни Банковски. Вообще, с каждым годом дела у драматурга становятся все хуже. В 1925-м, лишившись поддержки, прекращает свое существование белорусская драматическая мастерская. В «капиталистическом раю» у границ СССР драматург Алехнович, оставшись без театра, сидит без денег.

И все это на фоне широкой советской пропаганды в Западной Беларуси. И многое из того, что говорилось, действительно было правдой. В БССР, где на ключевых должностях находились белорусы, поддерживалось развитие национальной культуры, науки, образования, шла белорусизация.

В Вильне только и говорили о Менске. Одним из главных восторженных приверженцев БССР был старый знакомый Алехновича, лидер «Сялянска-Работніцкай Грамады» Бронислав Тарашкевич.

– Жыў толькі думкай аб Менску. Нават ува снох сваіх бачыў гэты горад, – вспоминал потом Алехнович.

В ноябре 1926 года он получает советскую визу и выезжает в столицу БССР. Дома остаются ждать сигнала о переезде жена с двумя маленькими детьми на руках.

В Советской Беларуси

Из гостиницы Алехнович направляется в театр к старым знакомым. Там идет репетиция, но заметив в зале «отца новейшей белорусской драматургии», ее останавливают и качают гостя на руках.

Но в первый же день драматург сталкивается с совершенно неожиданными для него проявлениями советской действительности.

– Смотри! Смотри! Дядька идет в цилиндре, – реагируют мужчины, завидев только приехавшего из капстраны Алехновича.

Их реакция объяснима: при большевиках в Менске к 1926 году женщины уже носили мужские шапки. Драматург приглашает знакомых в ресторан. Те удивляются: они пьют компаниями дома. Рестораны превратились в «столовые» с опилками на полу.

Самое же неожиданное, что Алехновичем активно интересуется ГПУ. Кое-как он устраивается в открывшийся недавно драматический театр в Витебске в качестве литературного руководителя. Подумывает уже вернуться, но ему предлагают советское гражданство. Зачем – станет ясно через несколько дней.

31 декабря 1926 года Алехновича вызывают повесткой в Менск. Назавтра, когда он заходит в вагон Витебск-Менск, его арестовывают. В столице БССР драматурга помещают в камеру с выбитыми стеклами – на улице минус 10. Спустя несколько дней переводят в теплую, бросают газету «Савецкая Беларусь».

Алехновича отправили на десять лет в СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения, крупнейший советский лагерь 20-х. Он стал одним из первых осужденных по печально известной статье 98 (участие в организации, действующей в направлении помощи международной буржуазии) – припомнили номинальное вице-председательство в антибольшевисткой виленской Временной белорусской Раде.

Томимая ожиданиями жена в Вильне получила письмо от свекрови из Менска: Франук тяжело заболел, надежды на быстрое выздоровление нет. Слава богу, расшифровала, распаковала чемоданы.

При этапе комендант барака, узнав по какой статье осужден Алехнович, спросил у него: а чего приехал в Менск? «Думал, что тут хорошо», – ответил драматург.

В воспоминаниях он напишет:

– Камандант глянуў на мяне, як на здурэлага...

Спасти Франтишка Алехновича

Алехнович проводил на Соловецком лагере свой седьмой год, когда в Вильне, наконец, начали операцию по его освобождению. Буржуазная Польша и Советский Союз обменивались заложниками. Друзья семьи собрали подписи влиятельных персон и посоветовали жене драматурга написать письмо министру иностранных дел Польши. В министерство лично ходил виленский знакомый Алехновича, редактор Марьян Свяховски, которого он впоследствии всю жизнь будет вспоминать теплыми словами.

Спасти Алехновича пыталась и белорусская интеллигенция в Менске. В 1927-м и 1928-м после заявлений группы писателей, в том числе Янки Купалы и Якуба Коласа, вопрос о его освобождении рассматривали на бюро ЦК КП(б)Б. Спасать драматурга посчитали ненужным.

С отдельным заявлением не побоялся выступить Максим Горецкий. Алехнович стал чуть ли не первым белорусским интеллигентом, с кем так жестко расправились большевики, поэтому заступаться еще не боялись.

И вот белоруса Алехновича спасает Польша. 6 сентября 1933 года драматурга доставляют на станцию Колосово – на тот момент пограничную станцию между двумя державами. Когда его ведут на навстречу полякам, Алехнович с удивлением узнает, что его обменивают на старого знакомого, заключенного польской тюрьмы Бранислава Тарашкевича.

– У гэты мамэнт я адчуў не толькі духовы, але й фізічны кантраст паміж намі. Вязень «капіталістычнага гаспадартсва» меў на сабе прызваіты фільцовы капялюш, добра скроенае восеньскае паліто, беззаганна вычышчаныя боты… Савецкі вязень ішоў у старэцкім падзёртым кажуху на салавецкім бушлаце…, – напишет в воспоминаниях драматург.

Тарашкевича, действительно верившего в идеалы коммунизма, расстреляли в 1938-м. Алехнович, невероятным образом вырвавшийся из объятий смерти, стал исключением из печального ряда выдающихся белорусов, решивших работать на Родине. Вернулись из заграницы в БССР и затем были репрессированы Максим Гарецкий, Вацлав Ластовский, Палута Бадунова, Аркадь Смолич, Александр Цвикевич.

Книга жизни

Алехнович вернулся в родную Вильню. Его сын, которому было 12 лет, уже в конце своей жизни вспомнит в газете «Ніва» о первой встрече с отцом: «Перад намі стаяў лысы і прыгорблены чалавек». Из Соловков драматург вынес много недостатков. Так, например, после переживаний он стонал во время сна.

Семья Алехновича не восстановилась, а он задался идеей рассказать людям по эту сторону границы все, что с ним произошло в СССР. Впервые его книга страшных воспоминаний выйдет в Вильне в 35-м на польском. На протяжении двух лет ее переведут в Европе и Америке еще на шесть языков. Но рассказ о советском концлагере сенсации в мире не вызовет и не предупредит чудовищные сталинские репрессии 1937-38 г.г. Вышедший несколько десятилетий спустя «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына будет иметь совершенно другой резонанс и станет для большинства откровением.

Франтишек Алехнович, фото 1914 года

Будущий народный поэт БССР, а тогда член Коммунистической партии Западной Беларуси Максим Танк в своем дневнике за 1936 год оставит уничижительную запись о книге Алехновича: «Сватковская полиция распространяет воспоминания Ф. Алехновича о Соловках. Хлопцы смеются, что автор поместил в этой книге две свои фотографии – одну соловецкую, другую виленскую – и что на первой он выглядит гораздо лучше. Книгу вскоре, даже не дочитав, скурили наши заядлые курильщики».

В Беларуси «У кіпцюрох ГПУ» опубликуют лишь через 56 лет после выхода на польском – в 1991-м.

В заключении своей книги Алехнович напишет:

– Сяджу ў кавярні… Грае аркестра… І ўспамінаюцца мне цяпер лягерныя блышыцы і вошы…

Он не знал, что ему еще дважды придется побороться с коммунистами за свою жизнь.

В бегах

17 сентября 1939 года Красная Армия согласно пакту Молотова-Рибентропа начинает «освободительный» поход на Запад и направляется к Вильне. 56-летний Алехнович, спасаясь, бежит в Литву. В Каунасе ему помогает Михал Ремер, у которого он когда-то работал в виленской газете.

После передачи Советами захваченной Вильни Литве, Алехнович возвращается. Но в августе 1940 года он сталкивается с большевиками вновь.

– Прыбліжаючыся да Зялёнага мосту, я глянуў і — адзервянеў. Праз мост у бок Кальварыйскай вуліцы каціліся–грукаталі нейкія вазы–скрыні. З круглых, адчыненых на іх вежаў высоўваліся галовы у шэрых сьпічастых шапках... Гэта былі яны: бальшавікі! – напишет несколько лет спустя в воспоминаниях «Страшны год» Алехнович.

СССР, согласно тому же пакту Молотова-Рибентропа, прибирал к рукам независимую Прибалтику, устанавливая там просоветские правительства. Охваченный страхом Алехнович бежит домой.

– Лепш у голым полі спаткацца са зграяй галодных ваўкоў, чымся неспадзявана пабачыць гэтыя шапкі, гэтыя зоркі, гэтыя скуластыя мангольскія твары, зь якімі, здавалася, ужо ніколі не сустрэнешся, – напишет он.

В родной Вильне с этого времени Алехнович вынужден прятаться. Дома не ночует: известно, что большевики приезжают с арестами именно ночью. Алехновичу помогают друзья: каждый день недели он ночует в разных местах. Утром идет домой и смотрит на окно: если в окне есть вывеска, значит, все в порядке. Меняет внешность: горбится, отпускает бороду, носит очки, передвигается походкой старого и больного человека.

От жалкого существования драматурга избавит немецкая оккупация. Его делают редактором профашистской газеты «Biełaruski hołas». Алехнович отчаяно боится возвращения коммунистов и страшно пьет. Об этом в своем дневнике напишет Михал Ремер, бывший ректор Каунасского университета, бывавший в годы оккупации у белорусского драматурга в гостях.

– Франек Алехнович один из немногих белорусских активистов, кто дожил до 60 лет, живет и может быть активен, – отметит Ремер.

Весной 1944 года он оставит свою последнюю запись о драматурге. 3 марта около 8 вечера Алехнович и его жена находились дома, когда в дверь позвонили. Пришедший мужчина сообщил, что прибыл из Минска, и желает поговорить по одному делу с Алехновичем. Когда жена вышла в другую комнату, раздались выстрелы. Неизвестный гость вышел с пистолетом в руке и ретировался на улицу, где скрылся в темноте.

19 июля 1944 года в Вильню вошли советские танки.