Баунов: Мятеж «Вагнера» помог Путину определиться, кто хуже для него – тихие бюрократы или активные милитаристы

Если вслед за большинством противников и сторонников российского режима отложить в сторону трагедийно-фаталистическую версию, когда силы судьбы исполняют намерения людей, гибель Пригожина и верхушки «Вагнера» с предельной ясностью проявляет черты mafia state, государства-группировки, свойственные российскому режиму. Словно бы растаял снежный покров и обнажилась структура суровой северной почвы. 

Слово «предательство» прозвучало в первом же обращении Владимира Путина после начала вооруженного мятежа Пригожина. О фундаментальном для себя различении врагов и предателей Путин не раз говорил лично.

Помимо 1990-х, это различение может восходить к этике спецслужб, где завербованный врагом свой хуже диссидента и открытого противника.

Пренебрежительные оценки мятежа (вроде «передряги» в высказываниях Сергея Лаврова для внешней аудитории) с самого начала контрастировали с собственным путинским мифом об уничтожении в зародыше очередной русской смуты, за которой, как не устают повторять представители правящей группировки, вновь последует распад страны.

Именно смуту и распад, судя по его собственным заявлениям, Путин предотвращает все годы у власти, и тот, кто оказался источником этой угрозы — будь то Саакашвили, лидеры киевских Майданов или Навальный, является для него главным злом.

Слово «предатель», произнесенное лидером режима-группировки, должно было иметь последствия. Иначе система, выстроенная на неформальных, понятийных принципах и практиках больше, чем на формальных институтах, рискует стать неуправляемой.

Отсутствие ясных следов наказания Пригожина, названного предателем, его появление в России после анонсированного изгнания в Беларусь, мелькание в Санкт-Петербурге и даже на саммите Россия — Африка все чаще толковали как признаки беспомощности и дряблости системы, которая теперь интерпретирует принцип «своим — все, врагам — закон» предельно широким образом.

Конечно, случившееся не было классическим предательством по понятиям режима. Пригожин не перешел на сторону врага, то есть геополитического противника — в отличие от тех, кто поступил именно так и в путинской системе координат однозначно заслуживает сурового наказания, — будь то перебежчик из власти, глава оппозиции (разумеется, работающий по заказу из-за рубежа) или Украина, изменившая Москве с Западом.

Перехода на сторону врага не было, был узконаправленный выброс энергии для давления на систему изнутри, но он внес раскол и сумятицу, которые сыграли на руку этому самому врагу. Тем не менее для обдумывания наказания была взята пауза.

Диктаторы часто воздерживаются от чисток в армии, особенно во время войн. И в случае воюющей России могло показаться, что модус наказания патриотического мятежника найден.

Пригожинский медиахолдинг ликвидировали, его главный силовой актив — группу «Вагнер» — частично передали Министерству обороны, частично отправили в Беларусь и Африку.

Видеообращение Пригожина из Африки, опубликованное всего за несколько часов до катастрофы, указывало на то, что ему самому найдено новое, африканское место службы — своего рода патриотическая ссылка с понижением.

Однако важная технология наказания внутри как диктатуры, так и группировки криминального типа состоит в том, чтобы уничтожению врага предшествовала видимость примирения, прощения и иногда даже приближения к боссу.

Как в фильмах про мафию: враждующие группы и их боссы собираются вместе, чтобы потом одни расстреляли других из торта, или, как в «Крестном отце», мирятся, прежде чем уничтожать.

В этом вопросе в России существует собственная традиция. Многие высокопоставленные жертвы сталинского террора после первой волны обвинений и изгнания с важных должностей получали новые назначения с понижением, прежде чем их окончательно уничтожали.

Режиссер Михоэлс и вовсе был награжден сталинской премией в 1946 году, за два года до убийства, плохо замаскированного под наезд грузовика.

Гибель самолета с лидерами недавнего мятежа буквально над резиденцией Путина может быть прочитана как своего рода ответ на действия самого Пригожина, сбившего несколько военных самолетов во время марша на Москву.

Именно отсутствие ответственности за гибель российских летчиков чаще всего замечали, говоря о скандальной безнаказанности главы мятежа.

Право на ответ дает и криминальное происхождение, и стиль руководства самого Пригожина, который таким образом выступил как босс собственной, младшей группировки, поднявший руку на людей главного.

Финансовые претензии, которые высказал Пригожину сам Путин, могли показаться скорее ритуальными, но в соответствующей системе координат были серьезным отягчающим обстоятельством: укравший у своих становится вне закона.

Огромной аппаратной и понятийной ошибкой Пригожина также было обращение к обычным гражданам за популярностью и своего рода политическим мандатом без высочайшего разрешения.

После пригожинского братания с людьми в Ростове Путину пришлось прервать многомесячную изоляцию и снизойти до прямого общения с народом.

То, как четко российский режим следует понятийной системе координат в случае с Пригожиным, многое говорит и об аналогичных причинах начала войны против Украины.

Среди них «предательство» — резкий разворот курса новой украинской администрации от разговоров о мире с сепаратистами к более непримиримой позиции и разгром империи близкого Путину Виктора Медведчука, были прочитаны как намеренный личный вызов и даже «воровство у своих» — самое старое и давнее обвинение в адрес Украины («воруют газ, мало платят и так далее»).

Тем не менее гибель Пригожина может стать для системы таким же источником проблем, каким была его безнаказанность.

За время «спецоперации» Пригожин превратился в одну из опор воюющей России. Большинство активных сторонников войны и противников действующей элиты оплакивают Пригожина как героя, одновременно выражая уверенность в том, что он был именно убит и именно по приказу сверху.

Ни они, ни официальные спикеры пока не продвигают версию его уничтожения, например, украинскими или западными спецслужбами — ведь это означало бы, что те всесильны даже в небе над валдайской резиденцией главы России.

Само по себе это углубляет запущенный Пригожиным раскол в милитаристском лагере. Однако его гибель, как арест Гиркина и опала генерала Суровикина, может быть адресована именно этим гиперактивным общественным группам.

После того как демократическая и антивоенная оппозиция была жестоко разгромлена, режим колебался, пытаясь понять, кто является главным противником воюющей России — тихие бюрократы, продолжающие жить «как бы без войны», или активные милитаристы, проповедующие тотальную войну. Оба лагеря указывали друг на друга как на главную угрозу для системы.

Мятеж «Вагнера», поддержанный многими популярными военными блогерами, помог Путину определиться, кто хуже для него в настоящий момент. Это так называемая патриотическая оппозиция, которая поддерживает режим и его лидера на словах, но постоянно оплакивает неудачи на фронте, провалы руководства страны на всех уровнях, отсутствие военной мобилизации общества, экономики и культуры и уже завоевала популярность рядовых граждан.

Мятеж «Вагнера» помог Путину перейти черту, перед которой он прежде стоял в нерешительности, — начать репрессии против условных своих, опирающихся на представителей того же «патриотического большинства», что и сам Путин, — с риском вызвать недоумение у части этого самого большинства.

Вместо евангельской максимы «легко любить своих, а ты люби врагов» режим начинает руководствоваться чем-то вроде ее негативного оттиска: легко репрессировать врагов, а ты репрессируй своих — и будешь великим.

В принципе, нет ничего невозможного в том, чтобы именно в этом увидеть ключ к личному величию в России. В конце концов, Иосиф Сталин, к которому растущая часть населения относится с уважением и даже восторгом, известен равной жестокостью по отношению к врагам и собственным соратникам.

Бывают диктатуры, отказавшиеся от демократических декораций, но сохранившие относительно невредимые правовые системы. Российский режим эти декорации отбрасывает давно и активно, а теперь дело дошло и до правовых основ.

Пригожин сам был символом этого отбрасывания, практикуя жестокие бессудные расправы напоказ, в том числе знаменитую казнь предателя. Теперь предателем был назван он сам.

Эта отмена и демократических, и правовых декораций, вероятно, продолжится после нынешнего цикла российских выборов, по итогам которых может окончательно оформиться заявка на то, что российский политический строй и правовая система не являются вариантами западных.

Они что-то совершенно особое и отдельное — вроде социалистической демократии и классового советского права прежних лет — в рамках доктрины об отдельной русской цивилизации, где на смену правовым категориям приходят интуитивно понятийные.