Беседка
Дмитрий Гордон, «Бульвар Гордона»

Армен Джигарханян: «Чтобы понять, что ты в дерьме, нужно попробовать кусочек шоколада»

Знаменитому актеру исполнилось 75 лет. В интервью Армен Джигарханян рассказал, почему его не затянули в политику, какую страшную метаморфозу переживают, минимум, 102 человека из 100, и что чувствуешь, целуя актрису, которая перед этим ела чеснок.

Более 40 лет назад Армен Джигарханян переехал в Москву из Армении: в 32 года ведущий актер ереванской Русской драмы решил начать все с нуля в холодном и равнодушном к чужим метаниям и проблемам социалистическом мегаполисе. К тому времени он уже успел прочувствовать его негостеприимный нрав на себе: когда после школы Армен попытался поступить в ГИТИС, из-за сильного армянского акцента парня забраковали, и тем не менее Джигарханян рискнул предпринять очередную попытку...

Когда спустя годы некоторые земляки недоумевали: «Армик-джан, вас что, обидели дома?», в ответ народный артист СССР качал красивой крупной седой головой: объяснить, что человека манит вперед, выше и дальше, иногда так же трудно, как выразить словами, чем притягивает взгляд заснеженная вершина горы Арарат...

Сегодня Армен Борисович нежно называет Ереван «кровь моя», но русский язык знает куда лучше армянского и уверяет, что кавказским мужчиной себя не чувствует: торговаться не способен, готовить — даже шашлык! — не умеет... Еще и восточного пышнословия на дух не переносит — при том, что дед по матери, на которого актер очень похож, писал стихи и был чуть ли не лучшим тамадой Тбилиси.

Когда у Джигарханяна спрашивают, правда ли, что его фамилия по-армянски означает «властитель душ», он иронично уточняет, что другой вариант — «хозяин печенки» — лично ему нравится больше. Зато любимому коту (он умер в возрасте 18 лет два года назад) этот мудрый старик дал имя Фил — от «философ».

Нынче на его часах два циферблата: на одном время московское, на другом — американское, а все потому, что уже не первый год Армен Борисович живет на два дома: один — рядом с Садовым кольцом, другой — в 15 милях от Далласа. В Москве работает, за океаном отдыхает — как он говорит, «держит руки на заднице» (то бишь сложив за спиной). Впрочем, представить этого неисправимого трудоголика в столь беззаботной позе вряд ли возможно — это же, вспомнив о нем, Марк Захаров однажды воскликнул: «Что случилось с Джигарханяном? Уже второй день его не видно по телевизору!».

...Трудом праведным он не нажил палат каменных, и даже американский дом принадлежит не ему — друг детства пустил пожить. «Я человек бедный, — признается Армен Борисович, — и вообще, у нас страна нищих. Не считая всяких абрамовичей, остальные живут кое-как, а чтобы понять, что ты в дерьме, нужно попробовать кусочек шоколада». Артист чужого благоденствия вкусил и оценил, но перебираться за океан насовсем не собирается — во всяком случае, пока...

Студентом, научившись по-армянски картавить, он играл в ереванском ТЮЗе Ленина, в зрелые годы потрясал публику образами Сократа и Нерона... В лучших своих ролях Джигарханян так выкладывался, что терял за спектакль до трех килограммов веса. «Театр — учреждение противоестественное, — убежден мастер, — в нем происходит душевный стриптиз. Мы, актеры, по сути, голые, и чем лучше театр, тем страшнее».

«ЗА ТАЛАНТ МЫ ПРИНИМАЕМ ПОДЧАС ОБАЯНИЕ МОЛОДОСТИ»

— Армен Борисович, много лет вы играли на сцене Театра имени Маяковского главную роль в спектакле «Беседы с Сократом» — философом за это время не стали?

— Я избегаю таких определений — боюсь клише, клейма, и вообще, что мы подразумеваем под философией? Если рассуждения, оторванные от жизни, то занимающихся этим профессионально, наверное, очень много, но, я думаю, куда интереснее размышления, исходящие из личного опыта, когда человек испытал что-то сам.

— Опыт позволяет вам сегодня безошибочно разбираться в людях и определять, кто же из них хороший, а кто плохой?

— Нет, и я даже этого не хочу. Как по мне, лучше ошибаться, мучиться, проводить бессонные ночи: одну, вторую — до тех пор, пока не приму решение. Свое решение — то, за которое с этой минуты несу полную ответственность.

— Бывает такое, что вы говорите себе: «Вот старый дурак — снова ошибся!»?

— Многократно. Куда чаще, чем хвалю себя: «Умный старик!».

— Старая эпиграмма Гафта: «Гораздо меньше на земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян» и сегодня, по-моему, не утратила актуальности. В кино у вас более 200 ролей — благодаря этому вы вошли даже в Книгу рекордов Гиннесса и останавливаться, похоже, не собираетесь. Что же вас постоянно толкает вперед — всеядность или одержимость профессией?

— Могу вам сказать (седыми волосами клянусь!), что ничего для собственной востребованности и популярности не предпринимал. Поверьте: не интриговал, не пытался кого-либо подсидеть, никому не доплачивал. Хотя одна поклонница мне написала: «Я слышала, вы за роль половину гонорара отдаете»...

— Сейчас это называется модным словом откат...

— Да (улыбается), да! Уверяю вас, пальцем даже не шевелил — иначе потом было бы нехорошо на сердце. Меня звали — и я откликался, потому что это в человеческой натуре: мне нужны новые впечатления, встречи.

Когда звонят или присылают сценарий, я всегда думаю: «А как это будет? Какой оператор посмотрит на меня через глазок камеры? Что принесет реквизитор? Кто улыбнется на съемочной площадке?..

— ...Что за молодые актрисы в картине снимутся?»...

— (С хитрецой). Обязательно, и даже если с режиссером раньше работал, это не будет повторением пройденного, потому что прошло время, какие-то появились морщины, а мы с вами знаем, что они возникают и здесь (показывает на лицо), и здесь (прижимает руку к груди).

— На сердце они превращаются зачастую в рубцы...

— Об этом говорит одна из моих самых любимых притч, но я не рискую сейчас занимать ваше время — потом как-нибудь расскажу.

— Армен Борисович, дорогой, зачем же на завтра откладывать то, что можно сделать сегодня? Рассказывайте...

— Можно? Задумав нарисовать Иуду, художник долго искал для него подходящую натуру. Прочесал ночлежки, базары, опустился на самое дно — без толку, и вот, наконец, увидел подходящего вроде бродягу. Позвал его в студию, пообещал заплатить... Тот согласился позировать: «Нет проблем», и, не веря еще своему счастью, художник принялся за портрет.

«Как повезло, — думает, — и глаза Иуды, и рот: ну просто его суть», и вдруг, на втором или третьем сеансе, заметил, что натурщик как-то странно на него глядит. Один раз смолчал, второй, а потом спросил: «Почему вы так на меня смотрите?». Бродяга слегка улыбнулся: «Вы меня не узнали?». — «Нет». — «Посмотрите внимательно — у вас же профессиональная память». — «Нет», — снова пожал плечами художник, и тогда «Иуда» сказал: «Пять лет назад вы писали с меня Иисуса Христа».

Вот эту страшную, извините за выражение, метаморфозу в разных масштабах и проявлениях, как мне кажется, из 100 человек переживают минимум 102 — отсюда мое желание удивляться...

— ...и обманываться в который раз...

— А почему нет — очаровываться, потом разочаровываться... Я вот руковожу театром — и что же? Туда приходят ребята: девочки, мальчики, — которые растут, женятся, рожают детей, разводятся, становятся актерами или же не становятся (выясняется, что за талант мы принимали обаяние молодости). Все на моих глазах происходит, и может, звучит жестоко, но я чувствую себя эдаким коллекционером и имею от этого большую подпитку.

«РОССИЯ — КРЕПОСТНАЯ СТРАНА, И ТЕАТР ЕЕ ТАКОЙ ЖЕ»

— У вас был прекрасный кот Фил — чему вы у него научились?

— Фил делал лишь то, что считал нужным, что подсказывал его организм, например, никогда дольше одной секунды не сидел в неудобной позе — вот этому я научился. Хотя не могу сказать, что мне удалось достичь такой степени независимости и свободы...

— То есть фактически вы своему коту завидовали?

— Именно. Кроме того, я безумно его любил и продолжаю любить.

— Животные, на ваш взгляд, лучше людей?

— Намного. Вне всякого сомнения!

— Вы наблюдали трагедии, когда из всенародных любимцев ваши коллеги превращались в ничто?

— Многократно.

— И чья история больше всего вас потрясла?

— (Вздыхает). Их столько! Особенно в русском театре, кино — в российской действительности. Надеюсь, своими словами я никого не обижу, но Россия все-таки крепостная страна, и театр ее такой же. Не утверждаю, что это плохо, просто говорю: у нас так.

— Возможно ли сыграть любовь на сцене, в кино без любви настоящей — только за счет техники?

— Техника — ерунда, чушь собачья, да и что под этим словом мы понимаем? Допустим, у тебя по роли пошла слеза. Один артист любит с ней выйти на крупный план, а другой, более умный, понимает: в такой момент лучше отвернуться, ведь если зритель включит свое воображение, получится куда интереснее. Я против того, чтобы совать публике пережеванное: «Ой, как герой плачет, как он страдает!».

— Есть фильмы голливудские, французские, индийские, новые русские... Какие вам ближе всего как зрителю, как человеку?

— Американские.

— Да? Почему?

— Имею в виду те, которые они делают для внутреннего потребления. Не Сталлоне, не Шварценеггер... Эти ленты очень проблемные, искренние, затрагивают самые потаенные струны и до корней вытаскивают проблему.

— Психологическое кино?

— Я боюсь этого термина — у меня почему-то определение «психологическое» ассоциируется со словом «скучное». Буквально накануне отъезда из США я посмотрел картину про адвоката — очень толкового, сильного. Коллеги знают, что он гей, но с этим мирятся — до тех пор, пока он не заболевает СПИДом. Узнав о страшном диагнозе, его просят уйти...

— ...и вас это тронуло?

— Необычайно. Не потому, что он гей, а потому что это у нас в обществе тоже есть. Как говорил один мой друг: «Если, — извините за выражение, — существует попа, запрещать произносить это слово на сцене — ханжество».

— Зачем нам такая сцена?

— Я не настаиваю, что об этом надо ежеминутно твердить, но если такая проблема есть, важно ее не замалчивать. Слава Богу, это мы уже пережили...

В свое время кого-то из хороших западных режиссеров спросили, что тот думает о советском кино, и он ответил: «Это самое безнравственное кино». Наши изумились: «Как? Почему? Мы же реалисты, у нас все в телогрейках...». Он объяснил: «Вы закрываете глаза на естественные вещи, а это аморально».

— Раньше, я помню, говорили: «Пусть у американцев обалденные спецэффекты, пусть они красиво снимают, зато наша актерская школа лучшая в мире». Это и впрямь так?

— (Морщится). Нет, потому что актерская школа не может существовать сама по себе, отдельно...

— ...от телогреек...

— Да, она напрямую зависит от той морали, которая присуща обществу, а мы же наивно думаем, что после 85-го года невероятно выросли.

— Ну, немножко, немножко...

— Нет, мое солнышко (грустно), — на такую малость, что еле видно. Мы ведь по-прежнему по крепостным законам живем: не сами решаем и предлагаем, а ждем, когда кто-то распорядится нашей судьбой.

— Армен Борисович, вы прилетели на днях из Техаса... При встрече я вас спросил: «Не тяжело ли летать в столь почтенном возрасте туда-сюда?», и вы ответили, что вам это нравится...

— Тяжело, но приятно!

— Что вы в далеком американском Далласе делаете?

— (С улыбкой). Скотски отдыхаю. Бездельничаю: читаю, музыку слушаю — это самое для меня счастливое время...

— Какую, простите, музыку?

— Стараюсь великую. Мне комфортнее, когда гении со мной собеседуют, а я, разинув рот, им внимаю, но чтобы читатели не сидели сейчас с разинутыми ртами, фамилии называть не будем.

— Так, значит, вы в Штаты летите насладиться музыкой и литературой?

— Да, потому что здесь суета заедает. Ложусь на диван с книжкой, потом бах! — она на лицо падает. Друг даже сказал: «Фолианты не читай лежа — лучше газету возьми».

— Чтобы не пострадать ненароком?

— Ну разумеется.

«В БАНК Я ДАЖЕ ЗАХОДИТЬ НЕ ХОЧУ»

— Вы пытаетесь обеспечить себе тылы на случай, если, допустим, через несколько лет перестанете сниматься совсем? Думаете, что надо скопить какую-то сумму на безбедную старость?

— Об этом, родной мой, не я должен думать, а государство, которому отдал всю жизнь.

— Надеетесь, что оно о вас позаботится?

— Наше? Конечно же, нет.

— Значит, надо что-нибудь отложить...

— Ни в коем случае. Отнести в банк? Да я даже заходить туда не хочу. Ну как можно так жить? Как?

— Нет веры...

— (Горько). Да что там!..

— Подорвана многолетними экспериментами над населением...

— ...и так далее. У Достоевского есть гениальная фраза: «Самоотравление собственной фантазией». Потрясающе! Гениально!

— Вы и власть... Скольких прекрасных актеров и режиссеров затянули в политику, чтобы разбавить их славными именами бесцветные партийные списки... Многие не устояли: и Марк Захаров, и покойный Михаил Александрович Ульянов (замечательный был человек, царствие ему небесное!)... Вас звали?

— Звали, но устоял, потому что честно сказал: «Пожалуйста, без меня». Что бы, мне интересно, я там делал? Одну нашу актрису замечательную спросил: «Вот когда твоя фракция собирается и начинает — боля-буля — или когда вы бюджет обсуждаете, ты, наверное, три плюс два не можешь сложить?». — «Да, — прозвучал ответ, — но мне объясняют перед заседанием, и мы что-то решаем, предлагаем». Зачем же тогда люди по пять лет учатся в институтах, если это за пять минут объяснить можно?

— Иногда, глядя на политиков, в частности, российских, мне кажется, что многие из них блистательные актеры. Вам — умному, тонкому, понимающему мастеру — кто-то из них представляется коллегой по цеху?

— (Заговорщицки). Только не те, о ком вы думаете.

— Я тогда напрямую спрошу: Жириновский — хороший актер?

— Никакой. Прежде всего потому, что неискренний, а это слишком большой изъян.

— Как же — а техника?

— Сама по себе, повторяю, она никому не нужна, тем более если возьмем за основу определение, по-моему, Ромена Роллана, что актер, играющий Гамлета, хоть немножко должен быть Гамлетом. Если игра не задевает, никакие ухищрения не спасут, а если вам хочется увидеть хорошую технику, смотрите бальные танцы.

— Путин хороший актер?

— (Пауза). Думаю, нет, а вот Ленин, на мой взгляд, был действительно превосходным артистом.

— Правда, его искусство мы оценить не можем — только последствия...

— По ним-то и понимаем, что он сыграл.

«МОЖНО СКАЗАТЬ, ЧТО НЕ Я БУДУЩУЮ ЖЕНУ СОБЛАЗНИЛ, А ОНА МЕНЯ»

— Кто из актрис давал вам мощный сексуальный импульс? Гурченко, Терехова?..

— Все, с кем я играл, — других не было...

— Так вы, Армен Борисович, любвеобильный?

— Нет, совершенно! Своего друга, великого дрессировщика, я однажды спросил: «Что ты забыл в клетке с хищниками — неужели не боишься?». — «Боюсь, — он сказал, — каждый день». — «Зачем же туда идешь?». Он улыбнулся: «Очень люблю их».

Думаю, в этом суть, и хотя мы с вами знаем, что такое любовь, в четырех словах объяснить это нельзя. Она какая-то многоликая... Мы будем долго смеяться, но ревность — тоже один из признаков любви.

— Как интересно!..

— Обязательно, потому что, хотим мы этого или нет, две фигуры начинают двигаться навстречу друг другу. Отсюда и взаимные претензии: опоздал, не пришел...

— Судя по всему, вы отличный семьянин, потому что более 40 лет с одной женой живете. Как вы с ней познакомились?

— Ничего драматического не было — она приехала в Ереван и... Короче говоря, произошли вещи, которые не назовешь популярными.

— То есть?

— Можно сказать, что не я будущую жену соблазнил, а она меня. Таня уже побывала замужем, растила сына от первого брака — он и сейчас жив-здоров...

У меня, честно говоря, нет потребности выносить это на чей-то суд — дай Бог, чтобы внутри себя все разложил по полочкам. За эти годы пережили много катаклизмов, но одно вам могу сказать точно: я ни разу об этом не пожалел, ни разу не захотел уйти, хотя изначально сомнения были... Отношения двух — это же очень сложная вещь, и я думаю, что разделение на самцов и самок — самое невероятное, что придумал на небесах бородатый дедушка.

— Как ваши многочисленные профессиональные вспышки переживала супруга?

— Думаю, тяжело — а кому из женщин это приятно? Правда, жена мало видела меня на экране и особенно в театре. Сначала я удивлялся: вся Москва говорит о том, как я это играю, а она даже на спектакль не пришла. Думаю, одной из причин была ревность.

— Актрисы ей по ночам не звонили?

— Нет — я не давал для этого поводов.

— Скрывали от дам сердца номер своего телефона?

— Жениться не обещал никому. Мы, мой хороший, тут с вами не разберемся — история непростая, сотканная из взаимных отношений, а для меня чувство ответственности, порядочность превыше всего. Это как у Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили»...

— Я понял: лучшая реклама для армянского мужа — его ответственность!..

— Не думаю. Иногда бывает и безответственность — тут все индивидуально.

— Актрисы вас добивались? Намекали, так сказать, тонко?

— Тонко или толсто... (Улыбается). Я бы сказал: завуалированно. Другое дело, что (вы позволили мне о себе говорить) всю жизнь меня спасал юмор.

— И очевидно, ирония...

— Это даже вернее. В самых запутанных и безысходных, казалось бы, ситуациях, которые я вообще-то очень трудно переживаю, именно ирония выручает, хотя иногда пускать ее в ход опасно — случается, кого-то и обижаю.

— Актеры говорят, что самое большое испытание — поцеловать партнершу, которая физически или морально противна. Бывали случаи, когда вам приходилось...

— (Перебивает) ...у меня таких не было...

— Неужели все были приятны? Вот она — счастливая актерская судьба!..

— Не могу вам сказать, что все, но я невероятно подвержен пресловутому «самоотравлению собственной фантазией», поэтому ни на сцене, ни на съемочной площадке галеры у меня не было. Я очень много играл сложных ролей — физически изматывающих, но всегда приходил на спектакль (особенно на спектакль!) с удовольствием и ждал, когда откроется занавес...

— Любите свою работу?

— Безумно! Мне дорог мир этого цирка, этого клоунства, где я могу делать все, что боюсь попробовать в жизни.

— Ну хорошо, но вам приходилось целовать актрису, которая перед этим ела дома лук или чеснок?

— (Улыбается). Многократно.

— И что вы при этом чувствовали?

— Ничего. (Пауза). Преодоление (смеется).

— Разве в актерских школах, театральных институтах не учат, что перед репетицией или спектаклем...

— ...я говорил, когда преподавал во ВГИКе, студентам, а теперь повторяю своим молодым актерам: «Не ешьте накануне лук, не приходите, выпив даже 50 граммов».

— Это были известные актрисы?

— Не важно. С каждым может случиться, не это определяет...

— Настоящий мужчина!

— Знаете, к любви ведь тоже надо готовиться — это не может происходить спонтанно.

— Может, но не так часто...

— Иначе потом это в душе не откладывается. Можно, конечно, и наспех, где-нибудь в тамбуре все провернуть, но это эрзац любви...

— ...а как же романтика?

— В высокие слова, которыми прикрывают низменные побуждения, я не верю. Вообще, человеческие взаимоотношения очень далеки от романтики — там гораздо больше проблем с преодолением.

«ИЗ ВСЕХ ПОЛОВЫХ ОРГАНОВ У МЕНЯ ОСТАЛИСЬ ТОЛЬКО ГЛАЗА»

— Вы где-то сказали: «Физически я чувствую, что мне много лет». Что же такое старость — как вы ее ощущаете?

— Ноги болят, соли в суставах откладываются, по лестнице поднимаюсь — одышка: самые простые вещи. Хотя говорю вслух и этого не стесняюсь: «Не верится, что мне столько лет». Подожди, вроде совсем недавно летал...

— Когда мимо проходит девушка в короткой юбке с красивыми длинными ногами, отзывается что-то в сердце?

— У меня был друг, который в таких случаях говорил: «Можно я не буду на этот вопрос отвечать?». Лучше забавную историю вам расскажу.

Как-то раз один замечательный поэт, которому было уже много лет, гулял со своим приятелем. Стояло лето, мимо фланировала девчонка в короткой юбчонке, он обернулся, долго смотрел ей вслед, и тогда его спутник задал тот же вопрос, что и вы: «Взыграло?». В ответ поэт только вздохнул: «Из всех половых органов у меня остались только глаза». Ну, у меня еще кое-что, кроме глаз, есть... (улыбается).

— Вы, Армен Борисович, довольно странный кавказский мужчина: не пьете, мало едите... Что это за самоограничение?

— Чревоугодие плохо отражается на самочувствии. Мы, актеры, поздно возвращаемся из театра, и после затрат энергии стараемся ее восполнить, а это чревато лишними килограммами. Когда я активно играл, они мне мешали — я начинал задыхаться, поэтому старался на ночь не есть. Перестав выходить на сцену, малость ослабил узду, но почувствовал, что тяжело спать и так далее, поэтому стараюсь режим не нарушать. Хорошие люди учат: мол, не надо ни в чем себя ограничивать, но после семи ничего старайтесь не есть. Сейчас, будучи в Америке, ел только овощи.

— Ну да — там, в общем-то, больше есть нечего...

— (Смеется). Какая ирония!

— Тем не менее, когда вы оказываетесь в шумном кавказском застолье, без тоста наверняка не обойтись. Какой ваш любимый?

— Во-первых, застолий стараюсь уже избегать, а если отвертеться не удается, заранее предупреждаю, что: а — тамадой не буду и б — пышные тосты произносите, пожалуйста, без меня... Хотя могу, разумеется, что-то сказать.

Есть два хороших армянских тоста — очень короткие и точные, — которые мне нравятся. Первый такой: «Что бы ни случилось, сделаем так, чтобы нам было не стыдно смотреть друг другу в глаза», а второй постараюсь сейчас перевести. Когда на душе хорошо (это и к застолью относится), у нас в Армении говорят: «Господи милостивый, все ты нам дал, ничего у тебя больше не просим, но лишь одного — не сочти то, что имеем, излишним, оставь его нам!».

Красиво сказано! Увы, часто мы говорим одно, а делаем совершенно другое...

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 0(0)