Беседка
Александр Мельман, ”Московский комсомолец”, фото Александр Корнющенко

Андрей Кончаловский: «Я не насиловал в беспамятстве женщин на вокзале»

Андрею Кончаловскому, человеку непредсказуемому и непостижимому, 20 августа исполнилось 70 лет. Режиссер рассказал в интервью об основном инстинкте, который ведет его с самого детства, почему любить его абсолютно не за что и каким образом в нем проявляется животное.

— Андрей Сергеевич, вы боитесь старости?

— А кто ж ее не боится? Конечно, боюсь.

— Но ведь в каждом возрасте есть своя прелесть и вы-то, наверное, лучше других это знаете.

— А вот я вам того же и советую, и уговаривайте себя таким способом.

— Вы по-прежнему принимаете эти витамины, которые рекламировали? Они вам помогли?

— По крайней мере, я себя не чувствую хуже, и уже довольно давно.

— Какая ваша лучшая картина, как вы думаете?

— Не могу сказать. Всегда лучшая — последняя. По крайней мере, так кажется. А когда последняя не кажется лучшей, значит, дело дрянь. Потом со временем, как бы уже со стороны, ты начинаешь их расставлять. Я честно не знаю, какой фильм лучший для меня. Но точно знаю, какой неудачный.

— И какой, скажите, пожалуйста.

— Я не скажу, просто знаю.

— Неужели бы вы хотели, чтобы вас все любили?

— Всегда приятнее, когда любят, чем когда ненавидят. Но я считаю, что моя личность вообще не имеет успеха в российском обществе. Это я цитирую моего любимого Антона Павловича Чехова, который сказал, когда разругали “Чайку”: “По всему очевидно, успех не имела ни моя пьеса, а моя личность”.

— Вот с этого места поподробнее, пожалуйста. Объяснитесь.

— С удовольствием. Существует такое французское понятие “прет-а-порте”, то есть готовое к носке. А я изменю это и скажу “прет-а-понсе” — готовое к мысли. То есть прифабрикованная идея, каким является тот или иной человек.

Вот этот человек хороший, ну, скажем, Володя Высоцкий. Он замечательный, он жертва режима, он порывистый, летел, погиб, упал в бездну. Это человек-страдалец. Такой у него образ.

У меня тоже есть образ, и вот что обо мне думают: сытый, довольный, сын автора гимна, брат секретаря Союза, успешный, не бедный, мать его… И если все вместе обобщить, то получается, что любить меня абсолютно не за что. Я ведь не страдал. А если меня порой запрещали, то я никогда не жаловался и не говорил, что потерпел от коммунистической системы.

Есть определенное представление обо мне как об очень высоком профессионале, но при этом я холодный, рассудочный, конъюнктурный. И с этим ничего уже нельзя поделать. Да и не надо, бессмысленно бороться, все равно все будет кока-кола.

Я никогда не примыкал ни к одной партии: ни к левой, ни к правой. Всегда костерил российскую интеллигенцию. Только я такой был не один, до меня это еще делали Лесков и Чехов. Но если я завтра пойду и вдруг соединюсь с “Другой Россией” и начну выступать в одном ряду с Каспаровым, то меня сразу полюбят. Хотя большая часть моих критиков скажет: вот, захотел изменить свой имидж.

Поэтому нет никаких надежд, что любой мой поступок будет восприниматься как искренний. А зрителю это все равно, он вообще не думает, а чувствует животом и сердцем.

— Наверное, вас не любят за этот самый “кончаловский” цинизм?

— Вообще, нециничных людей очень мало, особенно в России. Просто никто не понимает про себя, что он циник, и все считают, что циником быть очень плохо.

Что вы думаете про человека, который едет с вами в метро и смотрит на вас? Чтобы, когда вы выйдете на улицу, он вас не стукнул. Или, если вам кто-то предлагает сделку, вы про него думаете: а сколько он у меня может украсть?

Мы настолько циничны, насколько безжалостно и эгоистично наше общество. Мы всё это знаем, только стесняемся этого слова и думаем, что мы такие чистые, наивные люди. Я-то считаю, что цинизм просто необходим, это очень позитивная вещь. А что такое цинизм? Это приятие факта, что человеку свойственны злые поступки ничуть не менее, чем добрые, и даже более. То есть цинизм — это признание за человеком делать подлость. И мы в нашей стране к этому готовы каждую секунду.

— А вы можете на примере своей жизни научить людей, как договориться с самим собой? Ведь у многих это не очень получается.

— Мой жизненный опыт был самым позитивным, так что мне трудно кого-то учить. Вообще любой опыт позитивен. Мне никогда не приходилось в жизни быть в концлагере, или на грани смерти, или в той ситуации, когда плоть становится сильнее разума. Мне просто повезло. Я абсолютно не знаю, как бы себя повел, если бы передо мной был трагический выбор.

Что касается примера… Вот был я несколько раз влюблен в женщин. Но было и так, что девушка меня отвергала. И я тогда договаривался с собой, что, значит, она недостаточно умна, чтобы понять, какой я хороший.

То есть надо не думать о себе хуже, чем ты есть на самом деле. К счастью и к несчастью, мы никогда не знаем, насколько мы хуже, чем мы думаем о себе, и насколько мы лучше. Вообще надо любить себя. Но это не значит, что других надо ненавидеть. Ведь недаром сказано: люби ближнего как самого себя. А если себя не любишь, то и других не любишь.

— По-моему, вы склонны подвергать все сомнению, и, может, я ошибаюсь, готовы сомневаться даже в десяти заповедях.

— Но есть еще и одиннадцатая заповедь, смешная: не попадайся. Так что если она существует, то первые десять вполне приемлемы.

Если серьезно об этом говорить, то заповеди созданы, чтобы оградить чрезмерный талант человека скатываться к животному. Человеку свойственно очень быстро становиться животным, и если у него не будет полицейских, налогов и всего того, что ограничивает его жадность и инстинкты, то он очень быстро может стать животным. Так что заповеди просто внедрены в человеческое сознание.

Но один умный человек сказал: знать истину и жить по истине — это разные вещи. Все христиане знают заповеди, но никто по ним не живет. Ведь по-настоящему соблюдать заповеди может только святой. А святой — это не человек.

— А в вас этот черт, это животное каким образом проявляется?

— Во мне, так же как и во всех, есть эгоизм, жадность, сексуальные инстинкты. То есть все те же инстинкты животного, пытающегося охватить как можно большее пространство. Я хочу быть лучше всех, хочу, чтобы меня знали все. Это свойственно каждому человеку. В этом я ни от кого не отличаюсь. Человек может достичь истины, но ничего не сделать в жизни.

— А вы знаете, как говорят про вас с Никитой Сергеевичем? Может, Михалков и не очень приятный человек, но режиссер-то он великий. А Андрей Кончаловский как режиссер все-таки хуже, но по-человечески гораздо интереснее.

— Это не имеет никакого отношения к реальности. Лучше всего не реагировать на внешние раздражители. Реальность заключается в том, что и Михалков, и Кончаловский, и все остальные в результате все равно покинут этот мир и все, что они сделали, будет медленно таять в голубой дымке времени.

Конечно, приятно при жизни ощутить плоды своих усилий. Но если серьезно подумать, то все это очень летучее, эфемерное понятие.

— Как любому человеку, вам свойственно такое чувство, как зависть. Как часто вы ее испытывали, например, к вашему брату или к Андрею Тарковскому?

— У зависти есть две разные ипостаси. Одно дело — зависть от того, что картина имеет успех, и другое — зависть от того, что картина хорошая. Это разные вещи. У меня скорее зависть из-за того, что плохие картины имеют огромный успех. Я имею в виду американские и вообще западные фильмы. Я понимаю, что создать такое не в состоянии, оттого испытываю негативную зависть. Что касается брата, то я хотел бы использовать те же самые приемы, но не получается. А вот с Андреем Тарковским я и разошелся из-за того, что у нас были разные эстетические принципы. Я с ним был не согласен по поводу того, как надо делать кино. Поэтому тут никакой зависти и быть не могло. Мне было очень жалко его и грустно, что он не понимает, как мне казалось, как должно развиваться кино. И еще жалею, что он абсолютно не понимал, что мог спокойно вернуться в Россию, получив заграничный паспорт, а не оставаться за границей и делать из себя диссидентствующего человека, каковым он никогда не был.

— А к его посмертной, да еще и прижизненной славе ваше отношение тоже неоднозначно?

— Но ведь слава же эфемерна. Если вы сегодня пойдете на улицу и спросите там человека, кто такой Тарковский, или в Италии спросите, кто такой Феллини, или в Японии, кто такой Куросава, то, к примеру, в Италии вам скажут, что Феллини — это такие макароны. А через десять лет про них вообще никто не будет знать, за исключением, может быть, настоящих синефилов, которые смотрят кино по ночам. Я абсолютно точно знаю, что все, что я сделал, будет забыто лет через двадцать. Единственное, что в моих детях, внуках будет генетическая память о том, что был такой папа, дедушка или прадедушка.

Помню, как еще в 92-м году на Красной площади в мегафон говорили: “Путешествие по местам, связанным с Андреем Тарковским”. Сегодня все это уже кончилось. И это неизбежно. Он, конечно, был замечательный режиссер, интересный человек, я его нежно люблю. Но серьезно говорить, что можно завидовать славе Тарковского, — наивно. Жизнь слишком коротка, чтобы заниматься такой глупостью.

— Вы сказали, что завидуете славе плохих голливудских фильмов. Но когда вы жили и снимали в Америке, разве не старались делать свое кино под Голливуд, при этом отказываясь от самого себя?

— Чисто под Голливуд я делал только одну картину — “Танго и Кэш”. Да, это было кино для денег, сделанное совершенно сознательно, со Сталлоне, с другими звездами, без претензий на то, что это авторское кино. Но я в Голливуде сделал не только “Танго и Кэш”, хотя меня все знают именно благодаря этой картине.

Если я пересекаю американскую границу, меня спрашивают: “Что вы делаете?” — “Я режиссер, снял “Танго и Кэш”. — “О-о-о!” А если я скажу, что сделал “Любовники Марии”, который считаю очень серьезным фильмом, то об этом там никто не знает. Все мои картины были очень авторскими и очень личностными, поэтому, я думаю, их до сих пор интересно смотреть не только тем, кого интересуют развлечения.

— Можно сказать, что вас ведет по жизни основной инстинкт?

— Конечно, он ведет меня с самого детства. И если мы хоть чуть-чуть верим Фрейду, то он ведет абсолютно всех.

— Но вас можно назвать живым памятником основному инстинкту?

— Но я же не насиловал в беспамятстве женщин на вокзале. Основной инстинкт — это не секс, это инстинкт человека, который хочет развиваться. Человеку свойственно расширяться, добывать, и не обязательно это жадность. Вот человеку свойственно учиться, а это ведь тоже социальная жадность.

— Ну а в отношениях с женщинами? Вы стремились найти идеал?

— Любовь слепа. И каждый раз, когда влюбляешься, думаешь, что это и есть идеал. Я был человек достаточно ветреный, и ничего хорошего в этом нет. Но я же не виноват в этом.

Я имел счастье увлекаться много раз. Я был много раз счастлив, но потом это счастье кончалось, и шли поиски нового счастья.

— Но сейчас вы в состоянии счастья?

— Не забывайте, что у меня есть некоторый опыт жизни. И он кристаллизует представление о том, какой жизнь должна быть. Мне очень повезло, что я все-таки достиг понимания того, какую семейную жизнь я могу и хочу иметь.

— То есть Юлия Высоцкая соответствует вашим идеалам и представлениям?

— Я надеюсь, что я соответствую ее представлениям. Это важнее. И пока этого не понимаешь, ничего хорошего не получится.

— А сколько у вас было женщин?

— Я не помню. Но это значит, что мне сильно повезло. Другой человек мог ответить так: одна — и ему тоже сильно повезло. А считать всех глупо. В общем, у меня было достаточно большое количество женщин, чтобы их не помнить.

— Но вы же в книге “Низкие истины” откровенно написали про своих женщин. Ну и зачем вы это делали?

— Потому что мне так захотелось. Другого ответа у меня нет. Мне хотелось поделиться этим с читателями, с которыми я не сижу на кухне.

— Но какие-нибудь нелюбимые вами глянцевые звезды пишут подобные откровения, чтобы о них просто не забывали и лучше продавались пластинки. Я надеюсь, вы не действуете по этим законам?

— Я в отличие от этих людей не думал о последствиях, а писал искренне, хотя не обо всем и не всё. А если другие пишут книги с какой-нибудь другой целью, то ради бога, все свободны в своих поступках. Но в этой книге есть не только адюльтер, но и философия, моя биография, мое искусство. Я же не назвал книжку “Мои женщины” или “Моя сексуальная жизнь”. Я написал размышления о своей жизни, которые включают в себя и эротику.

— Как вы думаете, какой человек Андрей Кончаловский?

— Я вам этого не скажу.

— А вы хитрый товарищ…

— Не хитрый, а умный. Один умный философ сказал: “Не всегда можно сказать правду, но всегда можно избежать лжи”.

— Андрей Сергеевич, как чувствует себя ваш папа?

— Тяжело, конечно, в таком возрасте, но голова у него ясная, и он, слава Богу, еще умеет наслаждаться жизнью.

— Слава Богу, у вас есть папа. Вы чувствуете себя ребенком в этом смысле или просто ребенком по жизни?

— Вы знаете, я очень часто чувствую себя 14-летним идиотом. Когда я вижу людей старых и слегка сгорбленных, то испытываю к ним что-то вроде робости и некоего пиетета, хотя эти люди иногда бывают моложе меня.

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 0(0)