А из пистолета пусть Шварценеггер стреляет

Мэтт Дэймон готов к тому, что слава в любой момент может от него отвернуться. Мэтт Деймон улыбается своей удаче.

Мэтт Дэймон — человек эмоциональный. Только высадившись в Берлине, он объявил, что ему тут безумно нравится и что Берлинский фестиваль — лучший в мире. На пресс-конференцию он пробирался через такую плотную толпу поклонников, что беседу с журналистами о фильме «Добрый пастырь», с которым он и Роберт Де Ниро приехали в Берлин, пришлось задержать почти на полчаса.

— Мэтт, ваш герой в «Добром пастыре» мечется между чувством долга по отношению к родине и чувством долга по отношению к семье. Вы бы что выбрали?

— У меня, слава богу, пока не было такой проблемы. Да я думаю, что и не может возникнуть — я все-таки актер, а не разведчик.

— В отличие от вашего героя...

— Он бы тоже хотел, да не смог — работа не та.

— Но упорством вас природа тоже не обидела. Все-таки ваш приход в кинематограф можно считать не то что не триумфальным, а попросту провальным. И тем не менее...

— Не думаю, что это можно назвать упорством или упрямством. Это просто обычное желание прийти к тому, чего ты хотел с детства. А с детства я хотел быть только артистом, и больше никем. Я даже еще толком не осознавал, что хочу им быть, просто мне хотелось, чтобы меня узнавали, чтобы меня хвалили, чтобы говорили: «Смотрите, какой крутой, он сделал то, чего другим не удавалось».

— А неудача в первой роли в «Мистической пицце» не охладила вашего пыла?

— Как видите, нет. Потом ведь тоже была роль — кошмар. Никто не обращал на меня внимания, никуда меня не приглашали. Это уже потом мы с Беном (Бен Аффлек, лучший друг Дэймона. — «НГ») стали вдруг известными, когда вышел на экраны «Умница Уилл Хантинг» Гаса Ван Сента.

— Вы так скромно говорите об этом фильме, как будто не вы с Аффлеком написали сценарий и не получили за него «Оскара».

— Вообще-то начинал писать Бен, еще в колледже. Я уже потом подключился. Написать написали, а что дальше с ним делать — непонятно. Своих денег-то нет, хотя очень хотелось самим сделать картину. Сценарий так и лежал, я понял, что это была пустая работа. Обидно очень было — столько труда. Мы попереживали и решили, что нельзя опускать руки. Переписали сценарий, решив, что главную роль будет непременно играть Робин Уильямс. Тогда-то «Мирамакс» и купила сценарий, а Ван Сент снял картину.

— «Оскар» за сценарий не натолкнул на мысль бросить актерство и начать писать?

— А кто бы тогда меня узнавал на улице и показывал пальцем? Шутка. Нет, просто я понял, что могу больше, чем самому кажется.

— До «Идентификации Борна» вы снимались в интеллектуальном кино. И вдруг — беготня, стрельба...

— Но до чего это здорово! И между прочим, полезно оказалось. У меня до этого ни мускулов, ни пресса не было. А тут накачался, как Шварценеггер. Надо же иногда порезвиться. Но это ненадолго, это не «цепляет». Какой из меня Шварценеггер? Один уже есть, пусть он и бегает, и стреляет.

— Ему сейчас не до того, а у вас неплохо получалось. Вообще про таких, как вы, говорят: проснулся знаменитым. А что будете делать, если слава вдруг отвернется?

— Можете не верить, но я к этому готов. Я очень часто думаю: «За что мне все это?» Наверное, просто улыбнулась удача. Я ей благодарен, но понимаю, что она дама ветреная, может отвернуться. Зато у меня есть замечательная дочка Изабелла, которая не даст мне быть несчастным.