«Россия – это «империя зла» в спорте»

Экс-руководитель антидопинговой инспекции Олимпийского комитета России раскрыл изумительную правду: допинг НЕ ПОМОГАЕТ ВЫИГРЫВАТЬ. Кроме того, он объяснил, почему Олимпиады закончатся в XXI веке.

В российском спорте разразился очередной скандал: лыжницу Лилию Степанову, завоевавшую две золотые медали на чемпионате страны, подменили на допинг-контроле. Незадолго до этого инцидента автор журнала GQ Игорь Порошин пристрастно допросил бывшего главу антидопинговой инспекции Олимпийского комитета Николая Дурманова. Предлагаем вашему вниманию эту беседу, в ходе которой прозвучали многие тезисы, актуальные и для белорусского спорта.

Игорь Порошин: Россия, на мой взгляд, является сущей Гоморрой в спорте. «Империей зла». Причем не потому, что мы едим больше всех допинг. Хотя, судя по тому, как часто попадаемся, – все-таки едим больше всех.

Но что более всего поражает в этой допинговой истории – это глубина морального разложения. Высланных с чемпионата мира Юрьеву, Ахатову и Ярошенко в России встречали не как преступников, а как героев – невинных жертв всемирного антироссийского заговора. Им сочувствовали, их поощряли даже.

Биатлонист Дмитрий Ярошенко сразу же после высылки из Кореи – сразу же! – получил приглашение возглавить школу биатлона, то есть работать с детьми. И я не вижу здесь никакого знаменитого русского сострадания к преступникам, никакой «милости к падшим». Я вижу совершенное, неизлечимое бесстыдство.

Николай Дурманов: Или незрелость общества. Разложение – это негативный процесс, а недоразвитость – недостаток позитивного процесса.

-- Вы хотите это подать как невинность дикарей, а мне это представляется диким цинизмом. Вот три главные на сегодняшний день спортивные державы мира – Штаты, Китай и Россия – и их отношение к допингу.

Ну, Китай просто победил допинг, причем не с помощью международной антидопинговой полиции, а своей волей. Вы, между прочим, лет шесть назад предсказали, что из всех стран Китай будет наименее допинговым и наиболее заинтересованным в антидопинговых репрессиях. Потому что они в любом случае обыграют и Россию, и Штаты за счет своего гигантского человеческого ресурса. Что, собственно, в Пекине блистательно подтвердилось.

Теперь возьмем Америку и ее отношение к допингу. Мэрион Джонс – красавица, спортсменка, героиня нации, я и сам был грешен, любил рассматривать ее фотографии. И что? Как только она попадается на допинге, национальные СМИ стирают ее в порошок.

И я считаю, что это правильно. Потому что ставки в этой игре очень высоки – атлеты получают за свои подвиги большие порции денег, славы и поцелуев. И если ты согрешил в погоне за своей плошкой денег, славы и поцелуев, ты должен нести за это ответственность, должен быть готов к суду общества.

А у нас эта веселая дамочка то ли с молотом, то ли с ядром до сих пор свою олимпийскую медаль не отдала, и ей все аплодируют: «Молодец, Танька». Или Галка, не помню уж точно, как ее зовут.

-- Я более чем уверен, что в отношении к допингу мы не сильно отстали от той же Америки. Вот вы вспомнили Мэрион Джонс. А как насчет комиссии сенатора Митчелла? Как насчет сенатских слушаний, которые на эту тему шли? А как насчет NBA? Там до сих пор нет допинг-контроля.

-- Какая аргументация?

-- Юридически выверенная, многоэтажная. Если переводить на простой американский язык, то звучит она так: да пошли вы! И пошли – нет никакого допинг-контроля в главных американских профессиональных лигах.

Поэтому я бы не торопился искать какую-то глубинную порчу в нашем общественном сознании. Нам не хватает одного поколения, которое будет более-менее трезво смотреть на профессиональный спорт.

Помню, когда я был мальчишкой, меня поражало такое панибратское и одновременно негативное и резкое отношение американцев к политикам. Мне всегда казалось, что политики – это такая неприкосновенная каста людей-полубогов, приобщенных к сокрытым от простых смертных истинам. Как можно их ругать? Теперь я вижу, кто такие политики, я вижу, какие люди туда идут.

Точно так же по прошествии короткого в историческом масштабе времени наше общество начнет более прагматично подходить к профессии спортсмена. Прежде чем оплакивать дисквалификацию какого-то чемпиона, люди будут прикидывать, сколько он денег зарабатывает и в какие соблазны эти заработки могут человека ввергать.

-- Недавно в главной спортивной газете страны на последней странице я наткнулся на интервью Валентина Балахничева, президента Федерации легкой атлетики России. На мой взгляд, это самое внятное и самое этически мощное высказывание крупного спортивного функционера на тему допинга. Я думаю, у него появилось очень много врагов после этого интервью.

Балахничев не только констатирует некую странность, дикость реакции нашего общества на допинг-скандалы – эта мания преследования, эта паранойя на национальной почве, похожая на карикатуру Кукрыниксов, где подлый мир окрысился на Страну Советов. Балахничев идет дальше. Он указывает на изъян, который, по его мнению, и есть корень проблемы. Балахничев считает, что ни в одной стране мира в олимпийском спорте нет финансового стимулирования олимпийцев в таких масштабах, как в России.

И действительно – вот что такое пулевая стрельба, скажем, в Германии? Это такое маргинальное увлечение людей, которые решили таким странным образом отличаться от тех, кто гоняет на зеленой лужайке мячик. Это в чистом виде увлечение, лишенное каких-либо серьезных коммерческих оснований.

Ну, стал ты чемпионом мира по стрельбе, и фирма, которая производит охотничье оружие, предложит тебе рекламный контракт. Тысячи на три евро. В год.

И вот рядом с этим немцем стоит, что называется, на огневом рубеже русский парень. И в ушах у этого русского парня эхом звучат слова председателя областного спорткомитета: «Вась, выиграешь, получишь дом в коттеджном поселке, ну и «икс-пятый» в придачу».

Ну, правда, нигде так щедро не оплачиваются олимпийские победы, как в России. Ну, может, только где-нибудь на Ближнем Востоке еще.

Все, что заработал на сегодня главный атлет современности Майкл Фелпс, есть исключительно производное деятельности американских массмедиа вокруг его имени. Его миллионы – это рекламные контракты.

Мы же стоим в одном ряду с сатрапиями – полцарства за медаль. То есть абсолютно феодальная модель. И отчего бы это хлопцу не уколоться чем-нибудь, когда ему обещано полцарства, ну или X5.

-- Мысль Балахничева понятна: большие деньги превозмогают здравый смысл. Есть некий предел, который прорывается путем добавления лишнего нуля. Магия больших нулей проникает в молодежный спорт, и люди с самого начала целятся вот в эти большие нули.

Но я не думаю, что это эксклюзивная идея российского спорта. Другое дело, что в той же Америке есть механизм капитализации спорта. Американцы позаботились, чтобы спорт хорошо продавался.

Ведь что такое спорт? Это торговля идеей силы, победы, успеха. У них супермаркет по продаже этой идеи с великолепной логистикой. А у нас – деревенская лавочка. У нас пока не сложился спортивный бизнес.

-- Да он и не сложится никогда! Мы на самом деле фригидны к спорту. Русские – одна из самых неспортивных наций мира.

Я вот, например, как всякий человек, пытаюсь иногда взяться за себя и начинаю неистово заниматься спортом. Например, бегать по утрам.

Я живу под Истрой в Московской области. Всего 40 км до МКАД. Я бегу в лес через деревню Глебово-Избище. И когда я бегу по этой деревне, жители, которые вышли на прогулку с девятой «Балтикой», колеблются между тем, чтобы меня побить или заявить в ФСБ, потому что ни один нормальный русский человек в Глебово-Избище бегать не будет. Это определенно американский шпион джоггингом занимается.

Италия – не самая помешанная на здоровье нация, но загляните в любой городской парк: в любое время дня там люди занимаются бегом, гимнастикой, а что у нас обнаруживается в городском парке? Те же самые кавалеры и кавалерши девятой «Балтики» с тяжелым мейкапом.

У нас нет никакой середины между супермашинами, которые добывают для страны олимпийские медали, и вот этой рыхлой, бледной массой, сосущей пиво. Так называемое олимпийское движение в России – это монаршая блажь.

-- В 60–70-х в Америке было все то же самое. Была монаршая блажь, выраженная фразой Кеннеди, что ничего не имеет смысла, кроме полетов в космос и олимпийских медалей. Были липовые студенты-спортсмены, и была, кстати, невероятная система допингования.

А что касается нас, то давайте не забывать, что 1991 год был всего 18 лет назад. То есть еще не выросло даже одно поколение, которое бы этот катаклизм не застало. И в шкале ценностей людей здоровье еще не так важно.

Должно пройти два-три поколения. Как говорил Герцен, «два поколения непоротых дворян» – чтобы здоровье стало высшей ценностью.

-- Но в Москве здоровье уже стало ценностью. Весь город крутит педали, а водку пьет только творческая интеллигенция, как ей и положено.

-- Это пока больше фэшн, чем инстинкт. Но в общем и целом – да, скорость метаморфозы потрясающая. В этом смысле многие люди, с которыми я беседую на Западе, поражаются: вы, русские, говорят они, обманываете историю, вы с такой скоростью меняетесь, что просто удивительно.

Как только мы получаем некую идею развития, дальше включается наш славянский креатив, и мы этот скелет наращиваем со страшной скоростью. Так возник Петербург. Вообще Россия ХIX века как феномен истории.

-- В этой связи ваш прогноз? Центральный парк Саранска. Когда он будет похож на центральный парк американского города Оклахома?

-- Два раза отсчитайте по 23 от 1991 года. Это два поколения. К 2036 году Россия будет другой страной, в которой будет жить народ, более или менее похожий на другие народы западного мира, к которому мы, несмотря ни на что, принадлежим.

Это грандиозная наивность наших либералов, что капитализм сам тянет за собой перестройку сознания. Нам просто надо ждать того самого непоротого второго поколения.

Мне много приходится путешествовать по свету, я присматриваюсь к людям, пытаюсь обрисовывать для себя национальные типы, и один эпизод открыл мне глаза. Дело было в аэропорту города Стокгольма. Чинные, спокойнейшие скандинавы стоят в очереди на расстоянии метра друг от друга, как и положено в цивилизованном обществе.

Вдруг выясняется, что пришедший автобус – последний. В противном случае придется много платить за такси. И тут эти скандинавы начали укладывать локтями друг друга насмерть, прорываясь в этот автобус.

Надо признаться, элемент злорадства проявился во мне моментально. Эта сцена в стокгольмском аэропорту – показатель, как тонко, двусмысленно все в мире. И как непринципиально мы от Европы отличаемся.

-- Скажите мне, возможно ли вообще в России создание независимой допинговой службы? Или это так же невозможно, как создание некоррумпированного ГАИ?

У меня полное ощущение, что если бы не международные институции, наши чемпионы прямо со шприцами на старт выходили бы. Нет понимания, что допинг – зло, и зло следует наказывать.

Вы знаете, что происходит с велоспортом в Италии? Никакой Берлускони не может позвонить полицейскому, который в разгар гонки обшаривает отель, где живут велосипедисты, и сказать – чего ты наших чемпионов трогаешь?

-- У нас есть независимая антидопинговая организация – РУСАДА. Но думать, что проблемы с допингом можно решить с помощью маленькой фирмочки, контролирующей элитный спорт, наивно.

Конечно, дело не в национальной антидопинговой организации, а в реакции общества. Вы правы. Мы еще относимся к нашим победам с большим пиететом.

В Америке олимпийский чемпион не бог весть кто. Никакого плача по поводу того, что Америку обогнал Китай – и как обогнал! – в медальном зачете на последней Олимпиаде не было. А у нас пока еще мистическое понимание спорта: где-то там на жестоком ветру гордо реет наш флаг, и враги мечтают его сорвать, сжечь и растоптать.

Этот советский мистицизм тоже очень быстро пройдет. Вот увидите, на следующей Олимпиаде песня «Вихри враждебные веют над нами» будет звучать гораздо тише.

Кому-то эта десакрализация олимпийского спорта очень не нравится. Ведь это мощный инструмент по управлению обществом, но здесь ничего не поделать, никакие пропагандистские прививки не помогут. Часть нашего населения по-прежнему будет жить спортивными результатами. Потому что им больше нечем жить. Но в целом отношение к спорту неизбежно изменится.

-- Мы все время с вами улетаем в будущее и никак не можем сосредоточиться на кошмарном настоящем нашего спорта.

-- Давайте сосредоточимся. В чем главная техническая проблема допинга? Убивается селекция.

Приходят детишки, самые разные. Они попадают на конвейер, который должен, как бройлерная фабрика, их подращивать от одного цеха к другому. И вот через два-три шага выясняется, что детям из здоровых, благополучных семей становится неуютно на этой птицефабрике. В плане мотивации они проигрывают тем, у кого других вариантов, кроме как зарабатывать на жизнь мускулами, нет.

Ситуация почти безвыходная. Мы можем в ближайшее время стать неконкурентоспособными во многих дисциплинах. У нас маленький человеческий ресурс по сравнению с США и Китаем. У нас в профессиональный спорт попадают не лучшие, потому что лучшим такой спорт не нужен. Плюс низкая квалификация тренеров, плюс почти полное отсутствие современной спортивной медицины. И получается, что при прочих равных у нас нет шансов.

А если еще допинговаться, то это просто конец. Потому что изумительная правда состоит в том, что допинг НЕ ПОМОГАЕТ ВЫИГРЫВАТЬ.

Вы видели, как заканчивают гонку норвежские лыжники? Глаза в кучку, вот-вот умрет, на расстоянии шести метров микрофон выдает не дыхание, а что-то невероятное. Какие-то рваные меха деревенской гармошки. Человек все отдал.

Прибегает наш – постоял, подышал. И вот уже пьет пивко, о чем-то беседует и даже дает интервью – в тот момент, когда норвежца еще откачивают.

Что это? Почему наш не отдал эти три процента, которые у него были? А вот почему. Эта химическая аура, внутренняя нечестность не дает человеку полностью себя отдать борьбе. Допингер слишком прагматичен.

-- Я чего-то не понимаю. В чем же расчет тех, кто использует допинг? Расчет же должен быть.

-- Тут я скажу абсолютно крамольную вещь – расчета нет. Нет расчета! Чаще всего употребление допинга – это дань старой химической традиции спорта, химический архетип – ну как же без таблеток.

-- Господи, ведь это – да простят меня верующие, – как Никола-угодник в машине.

-- Точно! Нет, я не говорю, что допинг совсем не работает. Но более чем в половине случаев он применяется таким дикарским образом, что ничего не добавляет, скорее наоборот.

Берем, скажем, последний биатлонный скандал. Смотрим, как они бегали, когда они допинговались. Есть рост результатов? Ни хрена! Нет никакого роста!

Так зачем же они допинговались? Ну как же! Это все равно что без нательного креста на войну идти.

И это суеверие не только спортсменов, но и врачей. Тем более обидно, что элементарное оздоровление спортсмена – щитовидку вылечить, печень поддержать, чуть-чуть перестроить тренировочный процесс в зависимости от особенностей его организма, – это дает неизмеримо больший эффект, чем допинг. Неизмеримо.

-- Это же получается сага не о человеческой хитрости, а о глупости?

-- Да-да. Смотри Эразма Роттердамского – «Похвала глупости». Допинг как форма идиотии. Вот это то, о чем никто не говорит.

-- Почему вы не могли такие простые вещи объяснить нашим спортсменам и тренерам, когда работали главой антидопинговой комиссии? Запереть их всех на три часа в актовом зале и вот так же доходчиво вдолбить им, что использовать допинг не только безнравственно, но и глупо?

-- Регулярно это делал. И пока у меня палец был на красной кнопке, знаете, жутких проколов не было. Собирал, запирал в зале.

Но мы же только что установили с вами, что допинг – это своего рода проявление религиозного фанатизма. Вы когда-нибудь пробовали общаться с религиозным фанатиком? Тут два варианта – либо притчами говорить с ним и псалмы распевать, либо как Томазо Торквемада, отец-основатель Святейшей инквизиции, – накаливать щипцы.

У меня философский настрой. Надо ждать. И делать то, что сейчас можно сделать – на нижнем этаже, там, где селекция ломается. Надо ждать, когда естественным природным путем тема здоровья, ценности здоровья, здоровья как приоритета, здоровья как престижа овладеет массами.

Не будем слишком оптимистами. Сегодня мы заложники химической традиции, которая никак не поддерживается системой, но при этом со стороны выглядит совершенно системно.

-- В вашей позиции есть большое противоречие: вы, с одной стороны, убеждаете в том, что «второе непоротое поколение» очистит спорт от химии, а с другой стороны, насколько мне известно, являетесь проповедником апокалипсиса в спорте. Именно допинг-апокалипсиса. Вы, вообще, мне когда-то сказали, что Олимпиады обязательно закончатся в ХХI веке.

-- Это правда. В спорт придет генная селекция. Не позднее чем через 10 лет.

Вот я, например, из научного интереса недавно с помощью микрочипа сделал тест на 900 тыс. собственных генов. Это стоило мне 1000 евро. Из этих 900 тыс. по 50 тыс. генов можно дать четкие рекомендации по стилю жизни, по грозящим недугам, по способу их преодоления.

Скоро эти тесты станут такой же частью реальности, как походы к зубному врачу. И конечно, это коснется спортивной селекции, когда можно будет легко выяснить предрасположенность ребенка к тому или иному виду спорта.

Резко вырастут результаты. Это, с одной стороны, ограничит число профессионально занимающихся спортом, а с другой стороны, стимулирует развитие так называемого генного допинга. И это будет самая грандиозная головная боль в истории спорта.

Технологии чудовищные. Вот, например, уже сейчас есть такой допинг – активатор рецепторов PPAR. Мало кто про него слышал, но в список запрещенных препаратов его уже внесли. Это лекарство, созданное на основе геномики, эпигеномики, протеомики, которое позволяет спортсмену с первых же секунд жечь в организме жир. Не драгоценную глюкозу или гликоген. Принимающий этот препарат сразу превращается в энергетически выносливого супермонстра.

Или еще одна фармакологическая инновация – препарат, стимулирующий мышцы к безудержному росту. Без нагрузок, во сне! Кстати, методы их обнаружения уже разработаны. С участием российских ученых, к слову.

И таких инноваций в ближайшие годы предвидятся сотни! На подходе совершенно фантастические технологии ремонта человека и, к сожалению, вполне возможного убийства профессионального спорта как зрелища, как индустрии, как социального феномена.