Юлия Чернявская: «Гнев белоруса существует в затаенном, утробном варианте»

Культуролог Юлия Чернявская — о том, почему белорусы привыкли примыкать к сильным, ошибочном представлении о нашей толерантности и о том, кто может изменить белорусское общество. Вторая часть беседы в рамках проекта «Раскодировать Беларусь».

Первую часть интервью читайте здесь.

«Беларусь создали — надо создавать белорусов»

— Вам не кажется, что главным пороком белорусов является дефицит солидарности? К примеру, неоднократно доводилось слышать, что еще в советские времена в армии существовали какие угодно землячества — украинцы, поляки, узбеки, грузины держались друг друга, — и только белорусы растворялись среди остальных.

— Так сложилось исторически, что белорусы — адаптивный этнос. Столетиями белорусы жили в государствах, где не являлись титульным этносом. Мы с давних времен были вынуждены приспосабливаться к тем, кто «берет нас под защиту» (реальную или мнимую). Мы привыкли примыкать к сильным. И со всеми по возможности находиться в хороших отношениях.

Адаптивный этнос в реальности имеет много преимуществ: он умеет самосохраняться, выживать в самых страшных условиях. Вопрос возникает лишь тогда, когда речь идет о суверенной нации.

Когда-то наше умение ладить с другими людьми (и народами) объяснялось искони присущей нам добротой, скромностью, толерантностью, деликатностью, продуманной незаметностью. Такая модель самопонимания белоруса (и тем более, понимания его со стороны этносов-контактеров) сохранилась до сих пор.

Кстати, знаете, что Бог в сказках дарит белорусу за его святость? Дар быть невидимым. Так вот, мы не знали, что копится внутри деликатного человека и спокойного общества. А копилось многое.

Ничего особенного тут нет. У всех народов, в каждом человеке есть злоба и гнев, но некоторые высказывают их впрямую, а белорус еще 10 раз подумает. Наш гнев существует в затаенном, утробном варианте. Интернет-форумы – первая ласточка к пониманию, что он  – внутри нас. Потом прилетели другие «ласточки».

— Но ведь вместе, солидарно, всегда проще давать отпор врагу. И история Великого княжества Литовского это доказывает. В конце концов, в составе России мы просуществовали не так уж и долго с исторической точки зрения. Но что-то очень не похожи нынешние белорусы в их массе на потомков великих воинов ВКЛ.

— Когда мы говорим о «белорусах ВКЛ», подразумевая под ними литвинов, — это с научной точки зрения некорректно. Литвины — это политоним, а не этноним. Это не имя народа, это имя политической общности.

Задумаемся: а сколько людей тогда  осознавало себя литвинами? Сколько имели права и свободы по Статуту ВКЛ? Достаточное количество среди родовитых, грамотных людей, образованных. Но низшие слоя (а их было несоизмеримо больше) всегда были «тутэйшыми», представителями малых групп. Причем «тутэйшые» деревни Зыбки отличали себя от «тутэйшых» деревни Новазыбки, и неважно, что и по образу жизни, и по обычаям, и по моделям поведения были, в общем, одинаковы. (Тут я не говорю о разнице восточной и западной Беларуси, это отдельная история).

Литвины и тутэйшыя – два «народа» внутри одного. Для одного политически-правовая линия была осознана, а другой, подневольный, существовал только внутри собственной тяжкой повседневности.

В этнологии есть азы. Среди них первый: этнос начинается с самоназвания, которое принимают все люди, принадлежащие к нему. А когда появился этноним «белорусы»? Некоторые считают, что его выдумал Богушевич, хотя это не так — он известен с начала XIX века, просто не использовался широко.

И только со во второй половины XIX века мы (хоть и опять же не все) осознали себя как целое и появилась мысль о солидарности. К 1905 году слово «белорусы» было уже употребительным и его знали, использовали в деревнях. Это недавно по историческим меркам.

Итак, появился этноним, и  его стали легитимировать. Тут, конечно, надо говорить о писателях и культурных деятелях –«адраджэнцах», но более важной для будущей нации была гражданская, государственная легитимация.

А значит, надо говорить про БНР, которая просуществовала недолго, но легализовала это слово. Хочется или нет, надо говорить о БССР, хотя бы потому, что в свидетельстве о рождении, а затем в паспорте у тебя стояло «белорус».

У нас был очень короткий период этнонации. У других он народов тянется века, как у тех же немцев. У французов — иначе. Есть крылатое выражение: «Франция создана — теперь надо создавать французов». Так и Беларусь была создана — сначала в БНР, потом БССР — и надо было создавать белорусов.

А потом сложный период тотальной русификации, который сильно помешал этому процессу.

— Сейчас ситуация с языком немного меняется.

— В элитарной среде даже в БССР (русскоязычной тоже) белорусский всегда был в почете. Среди интеллигенции стыдным считалось читать Быкова по-русски даже в его собственных переводах. Не говоря уж о Короткевиче или Стрельцове.

А вот в быту людей менее интеллигентных считалось, что белорусский язык будто бы колхозный. Это  такой провинциальный комплекс неполноценности.

Есть изумительные воспоминания историка Николая  Улащика, который описывает свою деревню Витьковщину. Там есть рассказ и о том, как отреагировали местные жители, когда  появились книги на белорусском. Это была довольно грамотная деревня, где любили читать, ездили в Минск в библиотеку. Так вот, когда появились книги Купалы и Коласа, сельчане отнюдь не обрадовались: «Як гэта, на нашай сялянскай гаворцы?» То есть, люди были в культурном шоке, потому что существовал язык для книг (они любили «Робинзона Крузо», Жюля Верна, даже «Анну Каренину»), и язык для повседневной жизни.

Нынешняя ситуация с белорусским языком очень напоминает ситуацию моего детства, когда люди вокруг меня говорили по-белорусски в основном в публичной сфере, поскольку это была литературная среда, а по-русски, в основном, дома. Так часто происходит и сегодня.

Многие видят в этом лицемерие. Я вижу в этом двуязычие. Правильное оно или нет в принципе – можно спорить. Но то, что люди знают два языка и обоими пользуются – однозначно хорошо. Если пользуются, конечно.

Реальное, а не фиктивное двуязычие — это уже много. Дети, которые разговаривают на двух языках, — это уже много. Белорусскоязычные «імпрэзы» — счастье, что они есть,и их все больше. Белорусскоязычная реклама, курсы белорусского языка, которые пользуются популярностью... Это первые шаги, но они весомы. В конце концов, двуязычных наций сейчас в мире – большая часть, а есть и трехязычные, и даже четырех… И при этом нация не вымирает, потому что люди используют все эти языки, но при этом ощущают себя целым – гражданской нацией.

Сегодня белорусы, по крайней мере, достигли того, что белорусский язык считается ценностью. Он давно не считается колхозным, а напротив, обладает высоким престижем. Он элитарен (настолько, что встречаются люди, презирающие русскоязычных, считающие их чем-то вроде «пятой колонны», особенно теперь, в пору конфликта России и Украины).

Для начала надо создать нацию билингв. А дальше посмотрим.

Строить солидарность, о которой мы говорим, на белорусскости исключительно как на языковой категории — нет, не получится. Лишь на общей идентичности, на осознании, что существует особая белорусская нация, что она отлична и от поляков, и от русских, и от украинцев; на основе осознания себя белорусом. И если в девятнадцатом веке основой такой идентичности по умолчанию считался язык (а также «кровь» и «почва»), то теперь выявлено много иных параметров идентичности.

Кстати,  идентичность у нас крепкая. И пусть на белорусском языке говорят не столь уж многие, песни по-белорусски поют все.

 «Мы живем в культуре гламура и позитива»

— Раньше мы говорили о том, что, с одной стороны, белорусам надо, чтобы кто-то продиктовал им сверху. А с другой, они очень не любят выскочек...

— О, в белорусских сказках есть выскочки, которым белорусы позволяют себя обманывать! Но их мало. В основном хитрее всех оказывается белорус.

— Тогда кто и при помощи каких средств может менять Беларусь и белорусов?

— Мы жили долгое время в Российской империи и привыкли к тому, что единственный человек, который уполномочен высказываться, — это монарх. Мы можем сердиться на него, быть недовольны и обижаться, но именно его мы воспринимаем в качестве авторитета.

Посмотрите, насколько Ататюрк смог реформировать Турцию. А ведь турецкий народ был намного более косным, чем нынешний белорусский. Но он принял эти изменения, потому что слово исходило от военачальника. Знаменитого, сильного, почитаемого всем народом. Более того, Ататюрк свои инновации маскировал под Коран, под традиции.

Увы, мы привыкли, что за нас должна решать власть. Кстати, сегодня и в путинской России так. Правда, там все же сохранились какие-то знаковые имена для всех. Да, их стало на порядок меньше на волне событий с Украиной. Многие разделились, но на два лагеря. А у нас этих лагерей много. И в разных группах разные знаковые имена. 

— Но может ли эту функцию — доносить какие-то идеи до общества — в Беларуси осуществлять кто-то помимо «монарха»? Неужели у нас совсем нет героев, чье авторитетное мнение будет воспринято?

— Тут проблема опять же корнями уходит в историю.

Знаете, в чем ошибка власти и оппозиции? И те и другие пытались создать свои версии непротиворечивой истории. Но история противоречива сама по себе. Из нее надо избирать факты, интерпретировать их не как захочется, а аргументируя, обосновывая. История – совокупность «историй».

Вот, например, существует очень красивый вариант истории Миколы Ермаловича. И существуют другие варианты – совсем обратные. Свою, особую историю разрабатывала гродненская историческая школа, минская исповедовала иную версию. Поэтому нет у нас героев, которые были бы всеми восприняты.

Безусловно, авторитетом для многих является Скорина, но это очень далеко. Про Будного большинство вообще ничего не знает. А ведь это же наш Эразм!

Да и вряд ли писатель теперь может стать авторитетом. Авторитетом мог бы стать воин. Раньше таких авторитетов находили в недавнем прошлом – в Великой Отечественной. Но  поскольку сейчас у нас неоднозначное отношение к Великой Отечественной войне, то и её авторитеты для многих поколебались. Был Машеров, который остался в памяти людей немолодых, но его культ тоже поколеблен как сверху, так и снизу.

Так что неоспоримых героев прошлого нет. А новые как-то и не наживаются.

— Почти в любой стране, особенно не избалованной регалиями, появление Нобелевского лауреата означало бы появление безусловного авторитета, к которому прислушиваются массы. Но если посмотреть на реакцию белорусов на премию Светлане Алексиевич, то мы видим в лучшем случае абсолютное безразличие, а то и абсолютно негативное отношение.

— У нас даже высшие эшелоны не понимают, что такое Нобелевская премия, что она вписывает имя человека в века. Исчезнут поколения, изменятся правительства, а память про нее останется.

Забавная вещь: когда Алексиевич получила Нобелевскую премию, Швеция ликовала, ликовал Гётеборг. Говорили: «Наша Светлана победила!» Алексиевич прожила там когда-то два или три года и писала каждую неделю колонку про Беларусь в гётеборгской газете. Шведские студенты даже сделали инсталляцию по книге «У войны не женское лицо».

Но у нас писатель не может быть авторитетом. Даже для части элиты. Для кого-то потому что русскоязычная, для других – потому что говорит не то, что от нее ожидают.

Вспомните письмо Светланы Алексиевич Александру Лукашенко, написанное в декабре 2010 года. Это было письмо горькое, отчаянное, очень честное. Письмо человека, который берет на себя ответственность выступать от имени тех, кто пострадал.

На что обратила тогда внимание наша интеллигенция? На то, что в письме было написано «Уважаемый Александр Григорьевич». А как надо было обратиться? «Кровавый диктатор»? Или «Сашка», как обращались иные? На Алексиевич тут же накинулись и так и не увидели сути письма.

Второй момент. Светлана занимается горем человеческим. А мы живем в культуре гламура и позитива. По крайней мере, стараемся. Даже если ты не можешь пойти в парикмахерскую сделать маникюр со стразами, то потратишь вечер, и сам эти стразы приклеишь. Мы этим еще не наелись. На Западе наелись – и оттого Алексиевич для них «своя», а у нас пишут, что она тянет за собой «русский мир»

Потому вряд ли Алексиевич может служить вот тем объединяющим авторитетом: ее книги не в духе привычного массового чтения, мнение о ней широко варьируется, имя никогда не пропагандировалось. Да она и не публичный человек, и вся та благотворительность, которую она делает, Светлана Алексиевич не афиширует. И даже статус Нобелевского лауреата, который крайне значим для истории любой страны, не может служить таким объединяющим символом, потому что большая часть нашего народа вообще плохо понимает, что это значит.

«Лукашенко делегирует свои полномочия»

— Выходит, есть только один человек, который обладает и определенным авторитетом и достаточными ресурсами?

—  Не знаю, возможно, есть и другие. Но мне они неведомы.  Лукашенко по-прежнему «попадает» в чаяния так называемых «простых белорусов» и именно поэтому влияет на них. А не наоборот, как думают некоторые.

— То есть, белорусы готовы меняться только сверху? Как турки при Ататюрке?

— Как и любой народ, который из бесправного традиционного прошлого оказался запихнут в процесс быстрой модернизации, а теперь еще и информатизации, и глобализации.

Тут проблема вот еще в чем. Оппозиция и власть совершают одну и ту же ошибку. Они друг друга не берут в расчет.

Я не знаю людей у власти лично, но в течение нескольких лет читала высказывания Сергея Румаса, Кирилла Рудого, Павла Латушко, Михаила Журавкова знакомилась с инициативами Нацбанка. В их предложениях было много того, на что следовало бы обратить внимание. Интересные и достойные люди есть в оппозиции. Они могли бы попытаться найти найти консенсус и в действительно стоящих инициативах действовать сообща. Не ставить жуткие препоны: одни — боясь, что их заклеймят коллеги по оппозиционному лагерю, другие — в страхе потерять должность. Тогда полезные идеи могли бы прийти во власть. И пусть рядовой человек считал бы, что это инициатива главы государства, — это неважно. Но дело бы как-то сдвинулось с мертвой точки. Что важнее: дело или «процарапать свое имя ногтем на пьедестале»? (Жванецкий).

Сейчас, когда мы даже между собой грыземся по мелочам, о том, чтобы взаимодействовать с людьми из «другого лагеря», вопроса даже не стоит. А надо ли так отмежевываться – и тем, и другим? Отделять тех девочек, которые кладут на свою палатку красно-зеленый флаг в день независимости — пусть это и «не наш» день независимости и не тот флаг, который часть общества считает своим. Мы должны не презирать их, а пытаться найти общий язык, общее дело.

— Но уже сегодня видно, что даже Лукашенко не в состоянии изменить общественное сознание: искоренить патернализм, повысить национальное самосознание и ощущение самодостаточности нации — хотя и пытается.

— Обратите внимание, сегодня Лукашенко уже меньше стремится к тому, чтобы  быть «батькой». Например, меньше стало каких-то громких заявлений и долгих речей.

Вот сравните Путина и Лукашенко. Лукашенко всегда был крайне харизматичен, а Путин – без тени харизмы. И вот Путин всюду — летает со стерхами, выпускает тигров, играет бицепсами и трицепсами... А ведь президент – не мифическое божество: он пусть самый большой, но чиновник. А чиновник всегда находится пусть наверху иерархии, но встроен в нее, потому он и делегирует полномочия. Вопрос только кому и как.

И вот тут: как это влияет на рядового гражданина.

Исторически белорус – и это отражено в фольклоре – не верит посредникам. Отсюда сниженный и недоброжелательный  образ священника в сказках, а так же все «енералы» и «акамоны», которые искривляют поручения доброго монарха и даже воруют царский «манихвест» о воле народной.

А когда вместо первого лица на экранах все чаще – говорящие головы, посредники, многие оказались в недоумении. Как так – всенародный и всесильный отец, а теперь – «енералы и акамоны»?

— Так ситуация располагает, чтобы делегировать. Необходимо c кем-то разделить ответственность за то, что происходит в стране.

—Вообще-то погоду в обществе делает не только президент и его доверенные лица. Погоду в обществе делает общество. И чем больше будет не пахнущих политикой проектов, которые улучшают жизнь людей, исходящих от кого угодно, — «Талаки», «Будзьмы», галерей, Белгазпромбанка, волонтеров, МТС, Мингорисполкома — тем будет лучше.

Долгие годы звучало: «Вот Лукашенко уйдет — и все сразу наладится. Вот тогда мы будем улицы золотом мостить». Вряд ли. То же самое в перестройку  думали и про Советский Союз.

 У нас нет стратегий на будущее: только тактики на день сегодняшний. В принципе, в определенный период это проблема любого народа, но нация должна выдвигать долгоиграющие стратегии.

Мне очень горько то, что я вижу сейчас в Украине. Ведь это совсем не то, чего ждали мои друзья, стоявшие на Майдане. Правда, в душах что-то меняться стало, в сердцах. Но это процесс на десятилетия.

Кстати, обратите внимание, что в ситуации с Украиной белорус, мыслящий категориями западного прогресса, сразу стал немножко украинцем. «Множко» россиянами в то же время у нас по традиции стала большая часть населения. Вроде бы, мы все уже знаем, что мы – отдельная нация, но до сих пор не искоренили в голове желание быть с кем-то более сильным.

Мы все время решаем: будем мы с европейцами или с россиянами? Беда в том, что, казалось бы, самые «продвинутые» белорусы не очень понимают, что такое Европа.

Нам кажется, что Европа — это когда ты пьешь мохито или маккиато в бистро на берегу Сены. Мы не понимаем европейских цен на квартиры, не понимаем европейской конкуренции в профессии, не понимаем, как трудно на самом деле человеку встроиться в европейскую действительность. Мы в массе  своей не готовы к отмене смертной казни. Мы до сих пор относимся к людям с ВИЧ, как к прокаженным. Мы пока гомофобская и во многом антифеминистическая страна.  Мы категорически не готовы к ситуации с мигрантами.

Прежде всего мы должны четко понять, что очень многое зависит от нас самих. Слава Богу, бизнес уже потихоньку стал понимать свою социальную ответственность, много денег выделяется на различные полезные проекты (и культурные, и благотворительные), на стартапы. Более всего в нашем обществе, распиленном на группы, сейчас необходимы люди, которые чувствуют ответственность и солидарность. И, конечно, начинать надо с себя.