Беседка
Антон Красовский, Сноб

«Попал ли в рай академик Сахаров? Точно нет»

Освобожденный от должности главы Синодального отдела РПЦ по взаимоотношениям церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин — о том, почему его отправили в отставку, чего боится Патриарх, как работает церковная бюрократия, почему ЕС – антихристова власть и что нужно делать либералу, чтобы спастись.

Фото Дмитрий Шумов

— Как все произошло?

— Я уже давно говорил святейшему патриарху, что я не держусь за эту должность и как-то постепенно двигаюсь к пенсии. Мы обсуждали с ним этот вопрос вчера утром, я еще раз сказал, что настроение у меня пенсионное. Правда, в итоге вышло несколько не то, о чем шла речь в ходе разговора. Его святейшество говорил мне, что будет какая-то масштабная реорганизация церковных структур с целью их укрупнения и оптимизации. Я, кстати говоря, с этой идеей в принципе согласен. Но в итоге получилось, что слили только две структуры.

— Вас и Легойду? (Владимир Легойда, председатель синодального информационного отдела. — Прим. ред.).

— Да. При этом у нас есть некоторое количество церковных учреждений, которые я считаю гораздо менее эффективными, чем отдел Легойды или отдел, который возглавлял я.

— Например?

— Ну, самая большая проблема — это то, что помимо содержательных учреждений, которые занимаются настоящей работой, есть довольно внушительная личная канцелярия святейшего патриарха, его служба делопроизводства. Есть огромное количество людей, которые обслуживают лично его: его резиденции, его бытовые нужды. Сколько этих людей — никто не знает, какую зарплату они получают — никто не знает. Коллегиального обсуждения надобности этого аппарата, если я правильно понимаю, никогда не было даже на Священном синоде, не говоря уже о Высшем церковном совете. Я однажды поставил на одном из совещаний (правда, без участия его святейшества) вопрос о том, что давайте мы все-таки обсудим вот эти расходы и в целом расходы, которые касаются центрального церковного аппарата. Ответом было молчание и сдержанные смешки. Но я-то знаю, что этот вопрос в церкви себе многие задают.

— В смысле, что патриарх шикует?

— Я говорю теми словами, которыми я говорю.

— Вы говорите: «Я разговаривал утром с патриархом». Он вас позвал? Это был личный разговор?

— Да, конечно.

— В Чистом переулке?

— В Даниловом монастыре, где проходил Синод. Это был личный разговор, очень доброжелательный.

— Это было прямо перед заседанием Синода?

— Да. Но с другой стороны, то, что я услышал в ходе разговора и то, что было на выходе — это были немножко разные вещи. Там мне были сделаны какие-то намеки, были предложены в перспективе какие-то дальнейшие назначения. Но я сразу же после разговора дал понять, что меня не устраивает, что передо мной держат морковку. Это не та игра, в которую надо со мной играть.

— А что вам предлагали?

— Какие-то отдаленные перспективы.

— Что такое «отдаленные перспективы»?

— Я не знаю.

— Ну как, вы — целибатный поп, легко можете стать епископом.

— Конкретики не было. И я сразу же передал свой месседж о перспективах ухода в никуда без ясного понимания, как я дальше буду участвовать в жизни церкви и в жизни страны — это не то, что может быть мной принято.

— Вы обиделись? Вы же с патриархом всю жизнь.

— Я познакомился с ним в 1986 году.

— Он был еще архиепископом Смоленским.

— Только отправили его туда в своего рода ссылку из Ленинграда архиереем, я тогда старался ему всячески помогать.

— Сколько вам было лет, 18?

— 18, да.

— Давайте про вас поговорим. Я правильно понимаю, что вы — нечаевский? (На учебу в семинарии Всеволода Чаплина благословлял народный депутат СССР от фонда культуры, друг Раисы Горбачевой митрополит Питирим (Нечаев). — Прим. ред.).

— Дело в том, что группа людей, которая в свое время окружала митрополита Питирима, достаточно самостоятельная. И неслучайно в свое время она пришла к митрополиту Питириму, это было единственное место, где таким неформальным людям можно было пристроиться в церкви. Больше никуда нас не брали, потому что все были из неверующих семей, у кого-то отец — военный, у кого-то — профессор, как у меня.

— Это в издательском отделе все происходило?

— Да, на Погодинской, где мы все работали. Когда митрополит Питирим не смог пережить избрание патриархом Алексия, а не себя, атмосфера в учреждении стала очень тяжелой, и вся эта группа лиц постепенно снялась и перебралась в отдел внешних церковных связей.

— Но это уже было немного позже — в 90-е годы?

— Это было вскоре после избрания патриархом Алексия. Так что группа лиц себя позиционировала как группа лиц, а не как личное окружение какого-то человека. Когда-то это был митрополит Питирим, потом стал митрополит Кирилл. И я тогда впервые после этой так называемой опалы архиепископа Кирилла опубликовал с ним интервью в журнале Московской патриархии.

— Я помню какое-то тогдашнее интервью, где он рассказывал, как приехал в Смоленск, как топил печь, котики какие-то.

— Да не можете вы его помнить. Это было интервью то ли о тысячелетии крещения Руси, то ли о послании Священного синода о войне и мире в ядерный век, которое он тогда готовил. Это было первое его интервью. Тогда ни о каких личных впечатлениях архиерея, о назначениях, в принципе нигде не могло быть опубликовано. Время было еще вполне советское, церковь вообще была под жестким контролем. Я через английскую версию журнала сначала опубликовал, потом перетащил его в русскую после долгих мучений. И так постепенно мы начали возвращать владыку в общественное пространство.

Но проблема вот в чем: даже при самых сложных идейных расхождениях это был человек, которого можно было переубедить.

— Кирилл?

— Да. Сейчас это человек, с которым просто нельзя поговорить.

— Когда с ним это произошло?

— Этот человек мне глубоко симпатичен. Но последние пару лет у меня вдруг появилась болезненная для меня лично эмоция, связанная с тем, что я не хочу с ним разговаривать, не хочу общаться. У него появился настолько непредсказуемый и жесткий эмоциональный фон, что ты никогда не знаешь, чего ждать. В силу этого очень многое меняется.

И потом, к сожалению, появилась одна очень понятная мне, как публичному человеку, эмоция: он, конечно, как патриарх, сидит в золотой клетке, он очень многого не может сказать, по Украине он не может сказать ничего, потому что полшага вправо — и у него будет тяжелейшая ссора с российским общественным мнением, полшага влево — и могут усилиться серьезные действия против церкви на Украине.

Ему хочется многое сказать, ему интересно вообще говорить и смотреть на реакцию окружающих лиц, спорить с ними. А тут он оказался скован, и, конечно, ему больно и обидно, когда кто-то высказывается более активно, чем он. И я не боюсь сказать, иногда все-таки продуманнее и концептуальнее, чем он, даже если это краткие высказывания. И вот отсюда, может быть, возникла какая-то зависть и ревность.

Я представляю себя в его шкуре: ты умный человек, ты генерируешь идеи, но сказать можешь только проповедь. Да и то очень осторожно.

— Это же его выбор. Он же мог вполне быть не таким. Он мог быть добрым патриархом, он мог быть честным патриархом, он мог быть бескорыстным патриархом. Он мог бы стать лучше всех, кто был до него. Но выбрал стать хуже.

— Видите ли, в чем дело, в системе, где много очень разных людей — граждан разных государств, людей разной политической ориентации — очень сложно быть трибуном. Надо делать выбор между этими людьми и другими людьми. Для него этот выбор очень сложен. Но я ваш вопрос, в принципе, понимаю. В какие-то моменты выбор все равно делать приходится, в какие-то моменты ты должен иметь возможность сказать людям: «Ты прав, а ты не прав», даже в условиях гражданской войны, даже в условиях политических дебатов, даже в условиях общественного противостояния. И для этого очень важно иметь психологию победителя. У нашего поколения она есть, потому что мы все-таки сильную советскую систему преодолели. У поколения духовенства чуть более старшего, чем наше поколение, этого опыта нет.

— Ну не чуть более старшего. Патриарх вас старше на 22 года. Это не чуть-чуть, это поколение.

— Да, это рубеж между нами и этими людьми, которым сейчас, может быть, 60. Это люди, которые были сломлены советской системой, которые очень боятся поссориться с кем-то из власть имущих, очень боятся за свою личную безопасность, очень боятся, что кто-то подвергнет их какой-то системно-политической порке.

— Вы правда считаете, что патриарха можно подвергнуть «системно-политической порке»? Он что, депутат Пономарев что ли?

— Человек, который формировался в период всевластия уполномоченного по правам религии, человек, которого довольно жестко прессинговали при советской власти, живет с этими эмоциями, заложенными под корку.

О службе

— Когда в 2009-м митрополита Кирилла избрали патриархом, он сразу же назначил вас председателем этого отдела.

— Да. Я в последние годы жизни покойного патриарха Алексия просил и его, и митрополита Кирилла куда угодно переместить меня из отдела внешних церковных связей, потому что я просидел там 20 лет. В одном и том же здании, в разных кабинетах. Я просто понимал, что уже физически не могу находиться в этом учреждении. Я в принципе считаю, что бюрократу, в том числе и церковному, полезно менять место работы и род деятельности раз в 5 лет.

— Вам предлагали постричься? (Только пострижение в монахи может обеспечить священнослужителю церковную карьеру. — Прим. ред.).

— Нет.

— Почему?

— Мне не предлагали, а я и не интересовался.

— Вас кто рукополагал в священники?

— Нынешний патриарх.

— И он даже ни разу с вами это не обсудил?

— Он решил, что мне лучше в этом качестве и оставаться, и я так и остался, не стал спорить.

— Почему?

— У меня как бы главный церковный принцип — не верь, не бойся, не проси.

— Не верь, – это очень смешно.

— В человека, не в Бога.

— И он вам ни разу не предлагал принять постриг? И вы его не просили?

— Нет. Карьера — дело молодых.

—  Ну погодите, вы ж и были молодым. Вы с патриархом Кириллом в этих бюрократических структурах работаете с 1986 года. 20 лет вы — заместитель митрополита Кирилла и второй человек в отделе внешних церковных связей. И вот он становится патриархом, и вокруг начинается бум рукоположений, хиротоний новых епископов, новых начальников, появляются какие-то отделы, которые обслуживают лично патриарха, возникают люди, которых никто никогда снаружи не видал, вроде какого-нибудь архимандрита Саввы Тутунова.

— Мой старый приятель вообще-то.

— Так вот все, что с вами происходит последние пару дней, это же просто взрыв той самой, с юности оставшейся еще, чудовищной обиды. Да и вообще весь этот ад ваших публичных заявлений, как я теперь понимаю, — это обида. Вот все эти костры инквизиции только для того, чтоб «чаще Кирилл замечал».

— Как таковых обид у меня не было. Среди большинства интересных, мыслящих, системно себя ведущих людей из числа всей новой братии, я себя чувствовал очень хорошо. Проблема возникла тогда, когда в синодальные учреждения в довольно грубой форме стали названивать монахини, работающие в канцелярии святейшего патриарха. Принялись отдавать какие-то распоряжения по телефону, учить нас писать бумаги, требовать изменить дату документа, поданного патриарху, по той причине, что они ее не передали в течение двух положенных месяцев. И поскольку теперь они боятся это сделать, они предлагали, чтобы синодальное учреждение поставило по собственной воле новую дату, чтобы они не оказались подставленными. Простите, это уже маразм.

А когда церковным министерством командует по телефону человек, представляющий учреждение, не имеющее по уставу церкви ни малейших формальных полномочий, какая-то личная канцелярия, не написав документы, а звоня кому-то — это уже административный нонсенс. И по поводу такого рода инцидентов я каждый раз писал бумаги, опротестовывая эти действия. Это люди, лишенные основ процедурного мышления и деловой культуры.

—  А вы в первую очередь все-таки бюрократ или священник?

— Я священник и бюрократ одновременно. Все-таки доля бюрократической деятельности до вчерашнего дня составляла 80% моей реальной жизни.

— А 20% занимала ваша публичная деятельность?

— Нет.

— А что?

—  Публичная деятельность занимала, наверное, процентов пять времени, которого мне всегда хватало. Если была возможность дать какое-то интервью в машине, времени на это практически не уходило.

— Вы сказали в каком-то интервью вчера, что ваше увольнение связано с тем, что в церкви должен быть один голос — голос патриарха. Ровно то же самое сказал Сергей Чапнин, уволенный только что из журнала Московской патриархии за доклад на конференции центра Карнеги.

— Я жалею, что я не сослался на его слова, просто вчера меня рвали журналисты, поэтому просто не пришло в голову сослаться — сейчас это сделаю. Я действительно взял эту фразу у Сергея, и Сергей абсолютно прав, что он ее сказал, и даже Кураев, я думаю, тоже в конце концов по этой же причине был вынужден уйти из активной церковной жизни.

Правда, отличие мое от Кураева заключается еще и в том, что он слишком много времени посвящает ретрансляции сплетен, вот этого я не хотел бы делать. Я не мщу патриарху, я не считаю себя предателем его как личности, но я считаю себя вправе говорить о тех системных ошибках, которые сегодня есть в церковном управлении и в церковно-государственных отношениях. А с Сергеем мы много спорили, мы же знакомы с ним лет 30, познакомились на «гоголях» (Гоголевском бульваре. — Прим. ред.), где тусовались хиппи.

Я не был хиппи, но я периодически с ними тусовался, причем они меня воспринимали сначала очень негативно, потому что я приходил на их тусовки в кожаном плаще, с галстуком и кейсом. Правда, в кейсе всегда была бутылка, поэтому они меня в какой-то момент полюбили, хотя и называли стукачом, потому что одет я был таким вот образом. Там мы с ним познакомились, и с тех пор достаточно много спорили. Он, скорее, либерал, а я, скорее, консерватор. В те годы он еще, по-моему, не был христианином, а я тогда боролся с жидомасонами. Так вот нам с Чапниным надо продолжить споры на этих же «гоголях». Как-нибудь соберемся.

— Получается, что патриарху совершенно не важно, какого ты склада мысли: либерал, консерватор, что ты говоришь, что думаешь. Важно только, чтобы никто не сболтнул ничего лишнего.

— Действительно, церковные учреждения превращаются в no comment offices.

—  Господи, да почему ж вы все время называете церковь учреждениями?

— Церковные бюрократические учреждения, синодальные учреждения, пресс-службы, епархиальные управления — это учреждения, бюрократические конторы. И не нужно этого стыдиться, я никогда этого не стыдился. В любой системе должна быть управленческая составляющая и конторская жизнь — никуда от этого не денешься. И вот у нас получаются такие no comment offices, которые, когда кто-то пытается получить ответы на элементарные, вроде бы, вопросы, начинают панически прятаться. Почему они это делают? Вы правы. Они это делают потому, что они боятся, что вечером шеф прочитает в интернете то или иное высказывание. А интернет он читает и, к великому сожалению, читает всякие гадости про себя. Сволочи об этом знают и специально пишут гадости с тем, чтобы он прочел, чтобы вывести его из психологического равновесия.

— А что он читает, прямо фейсбук? У него ник что ли есть тайный? Volodya1946?

— Отчасти мониторит фейсбук, отчасти — всякие дурацкие сайты. Надо уметь это все посылать внутренне обратно.

— А он не умеет?

—  К сожалению, он это все начинает очень близко принимать к сердцу, и этим пользуется всякая нечисть. И поэтому очень многие мои коллеги боятся слово сказать в публичном пространстве. Страшатся, что это потом будет кем-то встроено в поток гадостей, вот так подано на каком-то сайте, а вечером шеф это читает и начинает приходить в неуравновешенное состояние. Вот и получается, что те люди, которые должны, в принципе, по долгу службы отвечать на любой вопрос, не отвечают почти что ни на один: отправляют друг к другу, прячутся.

— С одной стороны, те, кто все время прячется и отмалчивается, а с другой — вы, который рассуждает и разжигает. Вы же понимаете, что вы все время, каждым своим комментарием, разжигаете. Вы зачем это делаете? Вы же нормальный человек.

— Ну и что? Я считаю, что общество нужно перевоспитать. Для этого надо сказать малоудобную правду, которую люди не хотят слышать. Услышав которую, они начинают сразу возмущаться, кипеть. Пусть немножко покипят, но пусть у них в голове останется хоть что-то, напоминающее им о том, что жизнь большинства наших обывателей сегодня совершенно неправильна. Эта жизнь обрекает их на отвержение от Божьего Царства. Это самое главное.

О царстве Божьем

—  Хорошо. Давайте тогда, поскольку вы сейчас выступаете в роли главного протестанта нашей церкви…

— Лютером я не собираюсь становиться. Насчет лютеранства — это к Кураеву. Он как-то к этому ближе.

—  К Кураеву мы еще вернемся. Уж коль вы от учреждений наконец отвлеклись и вспомнили о Царстве Божьем, давайте тогда, сообщите нам, что такое хорошо, а что такое плохо. Как нам, либералам, попасть в Царство Божье? Вы для русского либерала — олицетворение зла. Такой генпрокурор Чайка. Если бы сейчас Путин выгнал Чайку, мне кажется, они бы простили Путину все. Вот так же, мне кажется, они готовы простить патриарху все за ваше увольнение. Я с ними совершенно не согласен, поскольку не считаю вас виновником всех бед церкви, и поэтому мне интересно узнать, скажем, о пяти пунктах, из-за которых мы — либералы — не попадаем в рай, и что нам надо сделать (тоже пять пунктов), чтобы там оказаться.

—  Это, собственно говоря, один пункт. Это одна причина, истина единственная — это Христос. К Богу нельзя прийти, и в Царство Божье нельзя прийти, не будучи христианином и не живя по христианским нравственным вероучительным принципам. В этом нет никакого плюрализма, в этом нет никакой относительности. Вовсе не все пути к Богу одинаковы: только один путь ведет к настоящему Богу, остальные ведут куда-то еще, мягко скажем.

— Ну вот что на этом пути должно быть?

— То, что написано в Евангелии.

— Что написано в Евангелии?

— Вам проповедь читать?

— Просто с вами у меня всегда такое ощущение, что мы о разных Евангелиях говорим.

— У вас, наверное, в голове…

— У меня в голове милосердие, любовь и свобода. А у вас — какие-то другие вещи в голове.

—  Почитайте Нагорную проповедь, как мысленные безнравственные состояния лишают человека Царства Божьего.

— Давайте так, чтоб не дурить читателя. Со мной — понятно все, я — содомит и корежиться мне в кислоте. А вот Ксения Собчак, например, попадет в рай?

— Если не покается — нет.

— А в чем она должна покаяться?

— Она должна обрести истинную веру, и она должна, очевидно, просто перестать быть тем, что она есть. То есть стать человеком, живущим не только умом и не только деятельностью, а прежде всего, верой.

— Понимаете, фраза «жить только верой» — это пустословие. Что значит — жить только верой?

— Исповедоваться, причащаться, каяться во всем том, что она в жизни сделала, что не соответствует евангельской нравственности, такого в жизни у нее было много, насколько я понимаю. Соответствовать той очень высокой планке евангельской нравственности, которая описана в Нагорной проповеди.

— Понятно, но это все равно такие общие слова.

— Ксения Собчак — это еще...

— …цветочки.

— Попал ли в рай академик Сахаров? Точно нет. Хотя это был человек достаточно добродетельный, с сильной гражданской позицией, умный, благородный и все такое прочее. Но — нет. Потому что он не знал истинной веры, которая делает возможным вхождение в Царство Божье, и потому что он жил, полагаясь только на разум и только на свои силы, на силу своего интеллекта, своей гражданской позиции. Так же, как Махатма Ганди.

— И Махатма Ганди не в раю?

— Нет.

—  А Путин-то хоть в рай попадет?

—  Путин — может быть. Ему только немножко больше смирения будет нужно и больше честности в своих отношениях с Богом и Евангелием.

—  А вы-то сами?

—  Насчет меня. Как любой нормальный православный христианин, я говорю, что я не спасусь, так положено вообще говорить. Человек, который считает, что он спасется, по определению заблуждается. Но все-таки надежду не оставляю, и не своими силами, конечно, а силами Божьими. Человек спасается не сам, его Бог спасает, для этого нужно только в синергию с Богом вступить, это не собственные человеческие усилия. Как уж будет, это рассудит сам Господь.

— Стесняюсь спросить, а патриарх-то в рай попадет?

— Думаю, да.

— Каким это образом? При помощи катапульты, что ли, волшебной?

— Через какие-то, наверное, испытания. Потому что… Вообще очень сложно сказать, что нам уготовила история. Но нас ждет очень непростое время, я в этом совершенно убежден, время серьезных испытаний для страны, для народа. У патриарха при всем том, что он сейчас оказывается в дипломатической клетке, есть такой переключатель, когда он начинает отбрасывать дипломатию и делать какой-то нравственный выбор.

— Какой он должен сделать выбор?

— Вот он сейчас сперва говорит что-то, а потом вымарывает с сайта собственные слова, пугается. Начинает читать гадости в интернете и объяснять всем, что он не говорил того, что в интернете подают как его слова. Но это все неправильно. У него первая реакция бывает гораздо лучше, чем все попытки ее потом замарывать. И это хорошее качество. Выбор, я думаю, придется делать очень серьезный в ближайшее время.

Я не думаю, что страну ждет какая-то сытая и спокойная жизнь. Я думаю, что произойдет достаточно скоро окончательное выяснение отношений с Западом, оно может происходить и на земле Украины, и на Ближнем Востоке, и здесь, в Москве, или где-то еще. Но к этому все идет. И в этих условиях говорить так, как мы иногда говорили в связи с Украиной, что истина лежит посередине и все правы, может уже не получиться.

— Вы начинаете разговор в абсолютных величинах, говоря о том, что путь один, никаких других путей нет, а здесь снова переходите на какой-то язык дипломатии. На самом деле, что нам делать? Христос — он с кем? Вот на Украине с кем Бог? С русскими или с украинцами?

— Он с теми людьми, которые отстаивают возможность жить по-христиански.

— А это кто?

— Это самые разные люди. Такие люди есть и в «Правом секторе», и в Донбассе, и в Киеве. Это люди, которые не пойдут на сдачу страны под ЕС.

— Чем вам ЕС не угодил, объясните?

— А тем, что нынешняя система ЕС исключает построение христианской государственности.

— Это какой? Чем ЕС менее христианское государство, чем Россия?

— Это вообще система, которую я назвал бы антихристовой властью. Это система, в которой исключена возможность положить веру в основу государственного устройства. Вот на Украине пока такая возможность есть, как и в России. Она не реализована, но она есть. Господа из «Правого сектора» и господа из Донбасса, соберитесь вместе и обгоните Россию в том, чтобы прописать в конституции Украины, что это христианская страна, что жизнь защищается с момента зачатия, что однополый брак — увы, это не брак, а что-то другое, что экономическая политика ведется независимо от МВФ и Всемирного банка.

— Это все, за что сейчас ратует Христос, сидя на облаках? Закрыть путь в МВФ, вы считаете? И запретить пидорасов?

— Государство, устроенное на ростовщичестве — это неправильное государство. Так вот, если господа из «Правого сектора» и господа из Донбасса вместе сделают так, я первый скажу: «Украина обогнала Россию на правильном пути». Но поверьте мне, как только подобного рода идеи будут предложены в Раде, западные посольства тут же скажут: «Нет, этого не надо».

— Вы же умный человек, со мной не надо разговаривать как отец Дмитрий Смирнов (протоиерей Димитрий Смирнов — председатель Отдела по взаимодействию с Вооруженными Силами и правоохранительными учреждениями протоиерей. — Прим.ред.) с подольским ментом. Объясните же нормально, чем Христа так мучают МВФ и однополые браки?

—  Почитайте Нагорную проповедь.

— Ничего там нет ни про МВФ, ни про однополые браки.

— Есть.

— Ничего. Есть только про любовь, про милосердие, про самопожертвование.

— Есть про требования абсолютной нравственной чистоты.

— То есть педики — это не нравственная чистота, а попы на мерседесах и в цацках — это нравственная чистота?

— Там очень ясно говорится о том, что даже мысленное нравственное преступление — это…

— Я вам и говорю, там сказано где-то про мысленные преступления голубых, оккупировавших кабинеты МВФ?

— О том, что голубые не наследуют Царство Божье…

— Не сказано в Нагорной проповеди ничего.

— Нет. Но сказано еще более жестко: «Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя».

— Да там вообще он к натуралам обращается. «Всякий, — говорит, — кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».

— То же самое. Это касается в принципе любого блуда, не только гомосексуализма или каких-то еще новых форм общественной жизни.

— Ладно. Чем тогда гомосексуализм хуже того, что Господь действительно запрещал: воровства, алчности, фарисейства, вранья?

— Это все плохо, конечно, это все плохо.

— Но на это вы готовы закрыть глаза.

— Кстати, есть целые глобальные системы, которые построены на воровстве и несправедливости.

— Российскую Федерацию вы имеете в виду?

— Наша приватизация ведь была несправедливой — об этом, собственно, патриарх говорил, будучи еще митрополитом. И значит, очень многое построено на неправде, с этой неправдой не нужно соглашаться, не нужно слишком хвалить людей, которые к этой неправде причастны. Абсолютно всех наших бизнесменов

— То есть к ним есть вопросы у Христа все-таки.

— С ними нужно держать дистанцию. Их нужно уметь критиковать.

—  Если бы так получилось и вы оказались бы сейчас на месте патриарха Кирилла, что бы вы сделали?

— Во-первых, перестал бы слишком часто принимать чиновников и разговаривать с ними по телефону, так же, как и с предпринимателями. Бог с ними, с деньгами, бог с ними, с разными преференциями — правда важнее. Раскритиковал бы, называя имена, тех, кто себя ведет неправедно, в том числе, в области коррупции.

О врагах

— Вот кого, например? Вот у вас день в сане патриарха. Рождественская проповедь у вас.

— Очень многих людей из числа губернаторов, из деятелей московских городских. Есть люди, с которыми нельзя садиться за один стол, есть люди, с которыми нужно спорить. Вот тема абортов очень значимая. Конечно, надо критиковать госпожу Матвиенко, госпожу Голодец, госпожу Скворцову за их позицию по абортам. Мы сделали очень мягкое предложение о том, чтобы аборты были выведены из системы ОМС, не запрещены, нет. Это просто предложение людям оплачивать самим собственный грех и не заставлять людей, которые с этим грехом не согласны, оплачивать этот грех за счет своего труда. Вот эти дамы стали сначала достаточно жестко высказываться против этого предложения, а потом несколько смягчились, потому что православная общественность стала их открыто критиковать, а сейчас этот вопрос заматывается. Надо сказать: «Дамы, вы неправы».

— Значит, патриарх наехал на Матвиенко, Голодец, Скворцову, патриарх указал Чемезову, что Чемезов немножко ворует, а самому патриарху как-то надо по-другому жить? Вот вы ругаете: на патриарха очень много тратится денег. Патриарх не должен пересесть, например, с Pullman на ваш Citroen C5?

— Видите, у патриарха есть определенные представительские функции — я не отказываюсь от этой своей позиции — он должен принять главу государства, главу другой религиозной общины какой-то, Папу Римского в частности, он должен иметь возможность провести совещание при достойных условиях, так что резиденции, конечно же, нужны.

— Оставляем пару дворцов.

— Но личный быт, конечно, должен быть скромным, он, я думаю, должен быть публичным.

— Что вы имеете в виду?

— В каждой из таких резиденций нужно, условно говоря, иметь возможность провести экскурсию.

— Вам не кажется, что патриарх сейчас просто копирует модель поведения Путина?

— Если бы Путин на себя замкнул столько решений, он бы давно уже, к вашей радости, ушел в отставку или покинул бы страну в ужасе. Когда мы говорим о патриархе, речь идет о детальном анализе каждого кадрового назначения на низовом уровне в Москве, о попытке лично знать каждого человека, который работает в церковных учреждениях, и лично давать ему оценку, о детальном анализе отчетов всех епархий и всех приходов, о рецензировании книг, о долгих дискуссиях относительно каждого публичного высказывания, об огромном объеме документации.

Его святейшество жалуется, и правильно жалуется, на то, что ему возят огромные чемоданы документов. Но то, что возят — это неправильно. Большинство из тех решений, которые он принимает сам, должно быть передано на другой уровень. Я вообще не считаю, что патриарх должен заниматься администрированием в принципе.

Скорее, он должен в обмен на пожизненность и несменяемость быть не администратором, а арбитром в административных спорах, в богословских вопросах и в вопросах церковно-государственных отношений. Он не должен анализировать законопроекты, он не должен копаться в кадровых делах, он не должен заниматься оцениваем публичных выступлений, прочтением проектов учебников и так далее.

О Церкви

— Вы сказали, что дни нынешнего патриарха на троне сочтены. Вы правда в это верите?

— Да.

— А ваши? У вас какое будущее?

— На свое будущее мне плевать. Буду стараться делать и говорить то, что считаю нужным.

— Вы столько наговорили уже, что вот за будущее-то как-то страшновато.

— Это да. Как-то буду влиять на будущее церкви и страны оттуда или отсюда. Изнутри или извне — это мне уже все равно. Какие-то формальные статусы мне уже мало добавляют как плюсов, так и минусов.

— А будущее Церкви?

— Будущее церкви будет непростым. Административная система, система квазипапизма больше работать точно не будет.

— Что такое система квазипапизма?

— Папская система — один человек, которому принадлежит единственное право принятия решений и к которому восходят все решения. Когда звонят монахини и предлагают по своей прихоти переписать серьезный документ, считая, что он написан безграмотно, при этом споря с человеком, который составлял практически все документы по общественно значимым темам с периода раннего патриарха Алексия, — это, конечно, уже, что называется, приехали.

— Это какие-то ваши личные обиды на баб этих.

— Это когда какой-нибудь мелкий клерк из Ватикана именем Папы начинает командовать епархиями в какой-то стране, это излишняя централизация власти. Но Бог с ней, даже с этой системой. Из церкви уходят многие люди — из монастырей, из духовенства.

— Из приходов.

— Из церковного аппарата. Прихожан меньше не становится, их становится больше. Я здесь прослужил немногим более пяти лет, здесь очень серьезно увеличилось количество людей, причем ваши любимые либералы у меня здесь тусуются все время. Приход состоит из интеллигенции — 50 % минимум. И известные либералы у меня здесь постоянно.

— Это кто?

— Шелов-Коведяев, например.

— Ну да: Ольшанский, Шелов-Коведяев, продолжи список негодяев.

— Ну я там в ваших сортах не разбираюсь. Так вот, прихожан становится больше, задачи стоят действительно огромные. И при этом, смотрите, что происходит. Духовенство, о котором говорят, что оно очень богатое, получает в большинстве случаев нищенскую зарплату.

— А сколько получает поп, например настоятель храма?

— Зависит от места, отчасти от настоятеля. Я здесь принципиально держу достаточно низкими зарплаты, потому что знаю, что священник получает что-то с треб. Я не помню, сколько — по-моему, 30 тысяч рублей, может, даже меньше. Но очень часто это 20-30 тысяч рублей, то есть отнюдь не самые большие деньги.

Сейчас часто происходит следующее: если человек устраивается на светскую работу — в частности, учителем в школу, если у него есть педагогическое образование, — он постепенно перетекает туда, потому что ему там платят 70 тысяч, а в приходе — 20. Очень много ушло людей из монастырей как мужских, так и женских.

— Почему?

— В молодости человек приходит в монашество, через пару лет женится и т. д. Или тяжелое отношение с начальством монастырским, или просто невостребованность. То есть человек хочет стать монахом, а из него делают либо дешевую рабсилу, либо безгласного и бесправного функционера, как те бедные монашки, которые работают в этой самой личной канцелярии святейшего патриарха. У них же нет прав, они пришли в свое время в монастырь, чтобы молиться, очень часто из офисов и коммерческих контор, а теперь их к этой жизни вернули, а молятся они…

— Там же, где и молились бы, если бы не ушли в монастырь.

— Утром и поздно вечером, потому что вся основная жизнь — счета и акты.

— Это понятно. Вот люди уходят из церкви по разным причинам. Но многие приходят в церковь?

— Очень падает уровень людей, которые поступают в семинарию, и падает уровень людей, которые приходят в церковную бюрократию. Вот я постоянно мучился с тем, что приходят люди, которые просто не в состоянии написать текст. Собственно, основная моя работа все эти годы была — это работа с текстами, я был основным спичрайтером покойного патриарха Алексия, я очень много основательно перелопатил текстов, в частности «Основы социальной концепции». Их писали разные люди, я этот текст отчасти писал, но самое главное — сводил, обрабатывал, потом приводил к одному знаменателю. Сегодня сталкиваюсь с молодыми людьми, которые в принципе не знают, что такое текст, это – полный маразм. В семинарии некоторые реально в год поступают максимум десять человек.

— Просто, может быть, расплодились семинарии, не нужные никому?

— Может быть. Этот вопрос действительно, имел место.

—  В каждой епархии по три семинарии.

— Несколько десятков на всю Россию. А некоторые из них определенно приходят в упадок просто потому, что нет поступающих. Это очень серьезный показатель: из-за низкого социального уровня духовенства, из-за бесправия во многих местах, из-за того факта, что общий уровень духовенства снижается, человеку интеллектуально развитому очень сложно оказываться рядом с какими-то совершенно обделенными, лишенными элементарного интеллектуального багажа людьми. Из-за всего этого сейчас кадровый кризис будет очень серьезным.

— А вам самому не казалось никогда, что, может быть, лучше быть таким безграмотным, серым, спокойным священником, чем таким человеком, как вы? Вы же понимаете, что вы огромное количество людей лично от церкви отвратили?

— Дело не в этом. Кстати говоря, я считаю, что тех людей, которые пытались за христианство выдать то, что им не является, я, по крайней мере, заставил задуматься. Когда-нибудь они поймут, что я был прав. Если не в этом мире, то в будущем.

О хлебе насущном

— Кураев сказал на ваше вчерашнее интервью, что вы вообще в Бога не верите.

— А, ну это пожалуйста. Если бы я не верил в Бога, я бы, наверное, прожил совершенно другую жизнь. Я бы и в ранней юности пошел по несколько иному пути…

— По какому?

— В юности стал бы комсомольцем, а потом бы пошел либо в государственное управление, либо в бизнес, или еще куда-то.

— Слушайте, ну вы и пошли в сферу управления и бизнеса.

— Ну ладно. Если бы я был циником и атеистом, я бы гораздо лучше устроился в жизни и занимался бы чем-то еще.

— А вы плохо что ли устроились в жизни? Вы — митрофорный поп (высшая ступень в белом священстве. — Прим. ред.), у вас храм, отдел, всякие там секретари, шофер…

— Абсолютно перегруженная жизнь, абсолютно беспросветная от объема работы, и за это, в общем, ничего на самом деле.

— Как ничего? Зарплату вам платят, по телевизору показывают, все вас знают…

— А что за кайф в том, что меня кто-то знает? Даже в «Макдоналдс» не сходишь толком поесть.

— В Рождественский пост, между прочим…

— Сэндвич с рыбой.

— Не «Биг Мак»?

— Абсолютно так.

— «Филе-о-фиш» был?

— Да-да-да. И я даже, кажется, выкинул оттуда кусочек сыра, который там лежал.

— Ужас. Какое страдание…

— Да, мракобесие… О чем мы говорили, я уже не помню?

— О зарплате, о славе.

— Да, тут, значит, я в какой-то момент отказался от половины зарплаты. Потом его святейшество снял с меня вторую половину, предложив переложить ее на приход. И я, по-моему, от нее тоже отказался. С прихода что-то мне периодически перечисляли, но сколько, я не помню — по-моему, тысяч двадцать или тридцать.

— А на что же вы живете?

— Да как-то так.

— Как бог пошлет?

— А зачем мне деньги?

— Я не знаю. Где вы живете?

— В одной квартире с матерью и братом почти с рождения.

— В Гольянове что ли?

— В Гольянове. А вы что, думаете, у меня есть какая-то тайная резиденция?

— Да, конечно, я думаю, вы живете где-нибудь здесь, при храме.

— А зачем? Здесь сложно, потому что будут всю ночь досаждать всякими вопросами, и это плохо.

— И зарплата вам не нужна, потому что вас содержит приход и отдел? Еду вам дают, машину вам дают…

— Я в какие-то моменты получал даже больше за ведение радио- и телепрограмм, чем с прихода. То есть, если отовсюду выгонят…

—  Я не говорю про личное. Ну, понятно, то есть вы на содержании у церкви. Вы как Путин сейчас. Ему же тоже деньги не нужны.

— Содержания особого нет. Но я же тоже хожу в магазины и так далее.

— И в «Макдоналдс» даже.

— Да-да-да. Собственно, деньги нужны только на…

— «Макдоналдс».

— На вино, на вино. Вот вино я люблю.

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 0(0)