«Она видит в судьбе человека судьбу народа и судьбу мира»

Литератор, культуролог Юлия Чернявская рассуждает о Светлане Алексиевич — девочке, человеке, писателе, филантропе — и о судьбе пророка в своем Отечестве.

«В историю нашей страны вписана еще одна страница. И в отличие от многих других, рваных, измятых, изничтоженных в войнах и бедствиях, эта страница — светлая. Светлана».

Про Светлану Алексиевич в наших пенатах существует несколько устойчивых мифов.

Во-первых, она якобы эмигрантка, хотя на самом деле живет она тут, в Минске, над стылой от осени Свислочью.

Во-вторых, есть немалое число людей, свято убежденных, что она ненавидит Беларусь: а иначе почему пишет по-русски? Светлана Алексиевич вообще-то полубелоруска-полуукраинка и именно о Беларуси говорит, как о своей родине. И большинство ее героев — белорусы. И читает она все новинки отечественной литературы. И имеет прочный и большой набор любимых белорусскоязычных авторов.

В-третьих, она «злостная русофобка» (вон один из самых известных писателей «русского мира» сейчас рвет и мечет и, по слухам, собирается кляузу в Нобелевский комитет строчить…).

В-четвертых, она «проект»… Чей? Неважно. России, Беларуси, СССР, власти, оппозиции, чей-то проект. У нас выучили два новых слова — «проект» и «креатура», и используют их и в хвост, и в гриву.

В-пятых, она якобы делает себе имя на чужом горе. Как будто на горе можно сделать имя — особенно сейчас, когда вынь да положь позитив! А у нее негатив, сплошной негатив, даже неприлично как-то, сетуют некоторые…

В-шестых, есть мнение, что она писатель советский — следовательно, безнадежно устаревший. О чем она пишет, в самом деле? О войне? О мальчиках в цинковых гробах, о Чернобыле (да когда он был, этот Чернобыль?). И, наконец, последняя ее книга, «Время секонд-хэнд» — ведь это она о «совках», которые никак не встроились в наш «дивный новый мир», в нашу гламурную действительность.

Есть «в-седьмых, в-восьмых» и т. д., но я не стану этого повторять. И без того противно. Потому что все это не имеет решительно никакого отношения ни к человеку, ни к писателю, ни к Нобелевскому лауреату ­­- первому в Беларуси.

Я уже писала о книгах Светланы, повторяться незачем. Потому сейчас я хочу написать о человеке, который стоит за этими книгами. О девочке, выросшей в послевоенном селе, где все разговоры были о горе — о том, как погибали сыновья и мужья, как сажали безвинных, как раскулачивали.

Думаю, что большинство из наших нынешних читателей этих бабушкиных рассказов и слушать бы не стали: душа требует «позитива». А она слушала и впитывала. Почему? Все просто: девочке было (и, к счастью для нас, осталось) жалко людей. Просто людей, самых обычных. Так невыносимо жалко, что она навсегда впустила их горе в свою жизнь. Думаете — это легко? У каждого ведь свое горе, и потому мы посчитали возможным дать себе право не вовлекаться в чужую беду — и чем дальше, тем больше. Монады, атомы.

А она приняла в себя такую толщу чужой беды — и в той деревне детства, и после, разговаривая с женщинами-ветеранами, и потом — с детьми войны, и с «афганцами», и с их мамами, и с теми, кто пытался покончить с собой, и с теми, кто пережил Чернобыль — чтобы в последней на сегодня книге рассказать, каким он был, «красный человек». Куда заводит сочетание высоких идей и самых пошлых амбиций? Где предел человечьей злобе и где мера невероятной доброты? Вопросы, вопросы… Спросите: а где ответы? Нам же все время нужны ответы, рецепты: иначе почему мы так любим поп-психологию и Adme.ru?

А ответов нет. Их не может дать первая нобелевская лауреатка страны Беларусь. Их мог бы дать только Бог, но не дает. Думай сам — говорит Бог. Думай сам: убивать ли соседа-армянина, когда он в одночасье стал считаться врагом; доносить ли на родственника, чтобы расширить жилплощадь; взрывать ли деревню, если есть приказ — и как после этого жить?

Живут. Некоторые даже хорошо. Потому что на все есть оправдание: от жилищного вопроса до патриотизма и выполнения интернационального долга. Слышать правду о себе нам, грешным, неприятно. В том и судьба Алексиевич в Беларуси. Известная судьба пророка в своем Отечестве.

Раньше я удивлялась: почему она так спокойно принимает хулу, злословье, передергивание, прямую ложь в свой адрес? Потом поняла. Во-первых, Светлана — человек незаурядного мужества. Иногда глядя на нее, я вспоминаю самого героического персонажа литературы — нет, вовсе не Прометея и не Алексея Мересьева.

Для меня самый большой герой — это андерсеновский стойкий оловянный солдатик. «Делай, что должен — и будь, что будет». Этот принцип не всем по силам. Ей — впору. Во-вторых, Светлана мудра. Человек — вместилище и добра, и зла. Алексиевич знает это точно: потому, помня, как некоторые, восхваляющие ее сегодня, травили ее вчера, не сердится. Огорчается, конечно, но про себя, никогда не включается в перепалки и склоки. Для этого надо обладать третьим качеством — величием.

Нам проще. Мы привыкли, что мир черно-бел, добро есть добро, зло есть зло, и они просты, как пять копеек. Вот почему многим непонятно то, что делает Светлана Алексиевич. А она неустанно ищет корни зла и добра в человеке, их сочетания, переплетения. Я писала уже об этом, но напомню поразивший сюжет в ее последней книге. Молодую женщину арестовывают. Она бросается к соседке-подруге: мол, не бросай мою дочку, не отдавай в детдом. И та растит дочку как свою, во многом себе отказывая, становится ей второй матерью. Не год, не два, семнадцать лет, до выхода подруги из лагеря. А ведь донос-то написала она.

Эх, непросто все со злом и добром.

В Беларуси было и есть много хороших писателей. Но писателей-экзистенциалистов, мне кажется, лишь два: Быков и Алексиевич. Недаром он ее ценил и вступался за нее. Оба они сделали своим героем «маленького человека», оказавшегося в неразрешимой ситуации: совершить грех и жить, не каясь? Или — раскаяться потом и всю жизнь изживать последствия своей подлости? Или не совершать греха — и погибнуть? Экзистенциальные сюжеты наиболее очевидно проявляются в ситуации катастрофы — войны, например. Да, они делали это на разном материале: Быков на художественном, Алексиевич — на так называемом «нон-фикшн». Но вопрос-то один: как человеку остаться человеком?

Фото Сергей Гапон

Кстати, вопрос этот в обоих жанрах ныне интенсивно ставится в Европе и США: вы обратили внимание на то, сколько современных западных авторов пишет о Второй мировой войне? Отчего именно сейчас? Прошло время, прошлое увиделось на расстоянии — и стало возможно понять, прочертить контур из прошлого в будущее: что сделать, чтоб не поддаться обаянию очередного фюрера, если он вдруг появится? Как не выполнить его приказ? Как разглядеть зло в упаковке красивой агитки, рекламы, тепепропаганды?

Кстати, это не обязательно высокая литература, как «Чтец» Шлинка или «Благоволительницы» Литтелла. Это может быь совершенно массовый роман, например, «Как творить историю» С. Фрая или «Он опять здесь» Т. Вермеша. Они, писатели Запада, думают о войне, катастрофе, Холокосте, сталинизме — а мы? Мы стараемся уйти от этих болезненных размышлений. А Алексиевич вновь и вновь просит: не уходите, прежде решите, что бы делали вы?

А пока Светлана Алексиевич — маленькая, светловолосая женщина с милым, очень белорусским лицом — решает это вместо нас, уклонившихся от решений. Нет, она не поучает, не заставляет: поступай так-то. Она ставит вопрос. Это куда более ценно.

Главный из них, пожалуй, — лейтмотивом по «Чернобыльской молитве»: как же так, здесь только что были люди, дети, цветущие сады, здесь пели, праздновали, плакали, любили друг друга, и вдруг — все. Ничейная зона. Отчужденная земля. И дело даже не в том, почему это случилось, а в том, что из-за халатности, ошибки, по глупой случайности, из чьих-то амбиций нас может не стать. Просто не стать. Как вида. Человек испарится с лица Земли.

Это новый космизм, возможный только после катастрофы — в предчувствии следующей. А вот и она, катастрофа. Не только Украина, и не только то, что Путин сделал с ней и с Россией, и не только Сирия. Катастрофа — это наше сознание, которое упрямо верит, что истина рождается не только в спорах, но и в ссорах, и в бойнях. А в них ничего не рождается. Только враги.

Неужели мы своими склоками и дрязгами готовим теперь уж духовный Чернобыль? Он может грянуть в любой миг, остро чувствует Светлана Алексиевич, мы и не заметим, что из людей превратились в человекообразных. Потому она не отвечает на нападки. Молчит. И пишет.

Спасение от духовного Чернобыля одно — совесть личности, совесть каждого из нас, но многие ли вспоминают о ней в неудобные для жизни моменты? Светлана помнит всегда. Дан ей этот дар, он же проклятье.

Я была среди респондентов, чьи рассказы она собирала для книги «Время секонд хэнд». Она, чьи книги переведены на десятки языков, обладатель сверхпрестижных европейских премий, садится в уголок в кухне (вся ее небольшая квартирка обложена книгами, рукописями, стенограммами), включает диктофончик и тихо задает вопросы. И ты понимаешь, почему люди рассказывают ей то, чего не рассказывают подчас даже близким друзьям. Ты чувствуешь: ей — можно. Ты смотришь в ее серьезные глаза, готовые понять тебя, такого, какой ты есть. Она не выдаст твоего имени, она незаметно вплетет твой голос в ковер из сотен, тысяч голосов — и твоя маленькая незаметная жизнь станет частью истории. Быть безымянной, но мыслящей частью истории — это честь. Кстати, Светлана не забывает своих героев: знает, что с ними было потом, и где они сейчас. Такова она, ответственность автора перед прототипами.

Она копается в книгах, бумагах, архивах. Она делает многочасовые записи, стенограммы, из которых потом хорошо, если остается десятая часть. Ее перо безошибочно, сюжеты поразительны, а композиция книг безукоризненна. Она видит в судьбе человека судьбу народа и судьбу мира. Если это не литература, то я не знаю, что такое — литература. Коэльо? «Пятьдесят оттенков…»? «Сумерки»?

И еще то, о чем она сама никогда не скажет. Светлана Алексиевич мало говорит о себе: как признается она сама: «Я — человек непубличный». Скажу я — вместо нее, на свой страх и риск. Невозможно посчитать, скольким помогла Светлана — и не только родне и близким. Она может годами высылать деньги незнакомой женщине, несправедливо уволенной с работы. Я знаю о нескольких людях, которым она платила за обучение — и это не родня и не свояки. Бывало, помогала целым семьям. А если увидит талант — сделает все, что может, чтобы помочь ему пробиться.

Как же, подумает иной, тут явно какой-то свой интерес. А нет «своего интереса», есть добрые нравы литературы, которыми обладали Чехов и Короленко, Золя и Купала, Адамович и Быков. Традиция помогать слабому. Мы научены горьким опытом и не очень-то верим, что доброта может существовать просто так, вне «проекта», вне «креатуры». Но это наша проблема — не Алексиевич.

Но если это недостаточно ценим мы — оценят наши дети и внуки. Потому что вчера в историю нашей страны была вписана еще одна страница. И в отличие от многих других, рваных, измятых, изничтоженных в войнах и бедствиях, эта страница — светлая. Светлана.