В смешном аду Новороссии

На Каннском кинофестивале 9 мая состоялась премьера фильма «Донбасс».

Четыре года назад уроженец Барановичей Сергей Лозница снимал киевский Майдан, а в "Донбассе" рассказывает о том, что произошло на территории, которая революцию отвергла и погрузилась в войну, придуманную в Москве. Российские военнослужащие неумело изображают жителей Горловки, куда-то идут товарные составы с углем, а новые хозяева жизни, "ополченцы", грабят всех подряд – от нищих старушек до местных богатеев.

Персонажи "Донбасса" разыгрывают подлинные сцены из жизни Новороссии, реконструируя сюжеты, которые режиссер нашел в интернете. Вот "ополченцы" демонстративно наказывают своих жалких товарищей, уличенных в краже телефона, а у самих горы награбленной техники… Вот толпа глумится над стариком, заподозренном в сотрудничестве с украинцами... А вот победители гуляют: герой пьесы Гоголя "Женитьба" Иван Павлович Яичница, превратившийся в тщедушного ополченца, заключает брак с видавшей виды гражданкой Новороссии.

"Смотришь на это, и как будто то, что происходит, уже кто-то срежиссировал, это обработанный художественный материал. Вот это поразительно. Именно гротескные формы, фарс", – говорил Сергей Лозница в 2015 году, когда начал работать над сценарием “Донбасса".

Снимался "Донбасс" в Кривом Роге, над картиной работала большая международная команда, в том числе россияне, но трудно представить, что фильм выйдет в прокат в России.

Как реагировали жители Кривого Рога на флаги Новороссии на съемочной площадке? На этот и другие вопросы Сергей Лозница рассказывает после каннской премьеры "Донбасса": фильм открыл фестивальную программу "Особый взгляд".

– Сергей, вы работали и с профессиональными репортажами, и с любительскими записями из YouTube и на их основе придумывали, реконструировали сцены. Вот, например, пышная свадьба полевого командира – это знаменитая женитьба Моторолы?

– Нет, это свадьба ополченки по прозвищу Кукла и ополченца БМВ. У них было много таких свадеб. Я взял одну из самых ярких.

– Как вы работали с этим видеоматериалом и как превращали документальные сцены в кино?

– Я был поражен, насколько это видео амбивалентно. С одной стороны, трагедия, с другой стороны – гротеск. Я решил описать ситуацию, в которой все превращается в кошмар, в падение и деструктуризацию, в полное разрушение общества. Выбрал характерные эпизоды и характерные, на мой взгляд, истории, а потом попытался создать структуру, где эти эпизоды связаны друг с другом. У меня есть прекрасный референс – "Призрак свободы" Бунюэля. Там из одного эпизода в другой переходил герой предыдущего эпизода, потом мы его теряли, и новый герой переходил в следующий эпизод.

Я выбрал такую форму, а дальше мы делали реконструкцию выбранных мной любительских видеосюжетов с актерами. Что-то я переписывал, поскольку в жизни никто не согласуется с драматургией, которую требует экранное время. Но дух все-таки удалось сохранить.

– Самая смешная сцена – это визит к начальнику (это Захарченко?) вице-президента Фонда мученика Феодосия Херсонского, дамы с огромным жабо, которая, сбиваясь, несет ахинею про мощи святого Чурилы Пленковича, а на самом деле хочет что-то выцыганить. Но она маленький проходимец, а он – большой, и он ее как таракана уничтожает. Замечательная актриса!

– Жанна Лубгане из драматического театра в Даугавпилсе. Я уже работал с ней в фильме "Кроткая". А ее партнер в этой сцене – Вадим Дубовский, который у меня снимался в "Кроткой". Он вообще-то водит грузовики по Соединенным Штатам Америки и поет.

– Да, знаменитый "поющий дальнобойщик".

– Я очень хочу, чтобы он стал актером, он потрясающий и харизматичный актер. Но это не Захарченко – это парень, который руководил другой областью. Вся история произошла на самом деле, я только кое-что изменил в финале.

– В другой сцене невозможно не опознать казака Бабая в черной папахе. А вот одного персонажа я не узнал, хотя наверняка есть прототип, – это бравая старуха, ставшая полевым командиром, которая обыскивает и унижает пассажиров автобуса, говоря: "У нас у всех мама больная".

– Это потрясающая актриса Елена Хижная из Киева. А историю рассказал мне фотограф и режиссер-документалист из Днепропетровска Саша Тычинский: это произошло с ним и немецким журналистом, которого он сопровождал в поездке на Донбасс. Я ее записал, а потом подумал – было бы здорово, чтобы Саша и сыграл самого себя. Он с радостью приехал, прекрасно сыграл.

– В принципе, не важно, кто прототип – Захарченко или Плотницкий, Моторола или Бабай, они все взаимозаменяемые...

– Это ситуации типологические, они похожи. Я думаю, что всюду на территории, где идет война, начинается такое брожение и хаос, общество практически исчезает. Война похожа в любой культуре, в любой среде, в любом социуме. Ситуация развивается по одним и тем же законам, потому что человек так устроен.

– Вы снимали фильм "Донбасс" в стране, где война продолжается сейчас, в двух шагах от Донбасса. Понятно, что никто на съемочной площадке не может воспринимать войну равнодушно. Как вы работали в Кривом Роге, среди людей, которые так или иначе вовлечены в эту трагическую историю?

– Это очень близкое переживание для многих, кто живет там. У нас много непрофессиональных актеров массовых сцен, которых мы нашли в Кривом Роге, около двух тысяч человек снялось в картине. Некоторые иногда говорили: "Извините, но я сепаратиста не могу играть". Я это чувство прекрасно понимаю. Человеку, который живет там и у которого, не дай бог, кто-то погиб, это, конечно, очень больно. В сцене на блокпосту, где мужчин раздевают, чтобы посмотреть, воевал или не воевал, играли ребята, которые так же проходили блокпост.

Они избежали худшей участи, им удалось выскочить. Я слышал огромное количество трагических историй. Это довольно болезненный процесс: ты переживаешь и, с другой стороны, должен делать фильм, и это переживание не должно твою работу искажать, нужно стараться все-таки быть объективным, насколько это возможно.

– Изменилось ли ваше понимание донбасского конфликта за время съемок?

– Нет, не изменилось. Я точно так же к этому относился, как и до того, как туда приехал. Я просто там соприкоснулся непосредственно с людьми, которые пережили это – это совершенно другое ощущение. Но что я думал об этом до того, то и продолжаю думать сейчас.

– Немецкий журналист ищет командира, ищет того, кто все это затеял. А все кивают друг на друга. Мы понимаем, что командир на самом деле из России, там эти люди тоже присутствуют, но отказываются себя называть, говорят, что они из Горловки…

– Это все похоже на маскарад, где маской пытаются прикрыть то, что всем давно известно. Но в эту игру по какой-то причине продолжают играть. А зачем это нужно? Ведь все всё прекрасно понимают, но вместе с тем для зрителей и читателей они продолжают играть этот спектакль. Такой феномен странный. Ведь до сих пор всё не названо так, как должно быть названо. Какая-то недоговоренность присутствует.

– И суть этого процесса – перераспределение тех немногих богатств, которые остались у этих людей. У бизнесмена отбирают джип, у старушки кусок сала, при этом что-то говоря о борьбе с фашизмом. И едут, и едут вагоны с углем куда-то.

– Это грабеж, это просто грабеж, который прикрыт красивыми словами, жестами, флагами. Суть – это коррупция и грабеж, больше ничего, ну еще власть, что в общем-то имеет отношение к перераспределению благ, больше ни к чему.

– Фильм называется "Донбасс", но он не только об этой территории. Такой Донбасс можно устроить где угодно. Недавно прошла премьера вашей документальной ленты "День Победы", снятой в Берлине. В Трептов-парке тоже ведь можно устроить Донбасс. Это общая история, эти два фильма связаны.

– Безусловно, связаны между собою – персонажами во всяком случае.

– А персонажи существуют в русской литературе. Ваш герой, которого зовут Иван Павлович Яичница, он из пьесы Гоголя "Женитьба", вдруг оказался в Донецке. А на улице появляется Достоевский…

– Да. Появляется персонаж, который идет против течения, в сердцах плюнул в сторону. Это тот же самый Яичница, только ему бороду приклеили. Шутка скрытая, она неочевидная, но кто знает – увидит.

– Достоевский выходит из толпы, которая ведет на расправу человека, заподозренного в том, что он работал на украинцев. Фактически это евангельская сцена – поругание Христа.

– Да, но я бы не проводил такой прямой аналогии. Эта история произошла в городе Зугрэс. Я записал сцену в сценарии – последовательность действий, диалоги, драматическое развитие – по любительской видеозаписи. Потом разыграл ее с актерами. А видео снимал какой-то парень, который смеялся, глумился, советы давал. Оно меня поразило: насколько можно так потерять лицо человеческое. Это напоминает акцию Марины Абрамович, когда люди почувствовали, что они безнаказанны, вправе делать с ее телом, что им заблагорассудится, и до чего это дошло. Так постепенно начинается – с шуток, с селфи, с курения в лицо, с обзываний, а потом переходит к расправе. Это одна из кульминационных точек в картине: к чему все может привести, как это все может завершиться, развиваясь таким образом. Вся эта ложь, вся эта коррупция в широком смысле и этот распад приводят к такой катастрофе, к кошмару.

– И сразу за этой сценой следует свадьба. Постоянно меняется жанр – от трагедии к фарсу и обратно.

– Да, контрастный душ. Мне кажется, что должно быть именно так. Там совсем другая интонация, другая эмоция, другое чувство вызывает у зрителя. И потом опять контрастный душ... Не будем рассказывать.

– И прямо на свадьбе напоминают о том, что происходило, показывают в телефоне глумление над несчастным стариком.

– Как это может сосуществовать? Поразительная вещь.

– Вы сказали, что вы на стороне людей. Я думал, есть ли не злодеи в вашем фильме? Те люди, которые едут в автобусе? И еще мать, которая отказывается выходить из укрытия…

– Да. Ей стыдно за дочь, которая, видимо, живет с состоятельным правителем этой территории. И другим людям тоже стыдно. Есть там люди, если приглядеться, но в основном, конечно, илоты.

– Этот распад, эта дезинтеграция, о которой вы говорите, когда-нибудь закончится или всё совершенно безнадежно?

– По большому счету это безнадежно, поскольку единственное, что может остановить, – это воспитание, образование, то, чем меньше всего занимаются. Дело не в экономике, а в состоянии сознания. Оно, к сожалению, не очень радует. Что читают люди, которые принимают решения? Ничего не читают. Что для них является приоритетом, что они уважают, что презирают? К сожалению, этим никто не занимается, чем дальше, тем более дикие, необразованные, невоспитанные люди. Это может остановить семья, школа, культура.

– Гоголь и Достоевский.

– Гоголь, Достоевский, Толстой и все остальные.

– Они ведь сами появились из русской литературы, которую не прочитали. Придуманы этими писателями, но не знают, что они уже описаны.

– Например, обэриуты, Хармс. Я читал доносы из Смоленского архива, нашел такую книжку издательства "Ардис": они перепечатали с комментариями доносы, которые люди писали в 1929–30 годах в отделения милиции. Эти документы вывезли немцы, когда оккупировали Смоленск, потом это оказалось в Гуверовском архиве. Там язык Хармса. Людям для того, чтобы измениться или что-то сделать с собой, необходимо прочитать и над этим подумать, а никто не читает. Потрясающий писатель Лесков, не читанный в России никогда. Или Тургенев – не понятый, а там очень важные вещи.

– Как украинское государство участвовало в подготовке фильма? И как к вам относились чиновники в Кривом Роге?

– Государственный фонд поддержки кино, который возглавляет Филипп Ильенко, поддержал фильм, огромное им спасибо. Сейчас в Украине 30–40 картин в год выходит игровых, уже три-четыре года фильмы финансируются. Есть потрясающие актеры в Украине, великолепные команды профессионалов, рабочие-постановщики великолепные, ребята-осветители потрясающие. Остальная часть финансирования из Германии, Румынии, Нидерландов и Франции.

У меня замечательная международная команда, на площадке звучало десять языков. Рабочий язык – английский. Я всегда так работаю. Это прекрасно, когда в картине объединяется опыт и талант блестящих профессионалов из разных культур.

С чиновниками в Кривом Роге никаких проблем не было, удалось всем объяснить, что мы делаем, насколько это важно. Общество ветеранов АТО нам помогало, администрация местная тоже помогала, милиция. У нас есть сцены, где носят колорадские ленточки, где вывешивать нужно было флаг "Новороссии".

Украинский копродюсер опасался, что жители города будут как-то возмущаться, препятствовать съемкам, но нет, ничего такого не было. Вообще украинцы народ очень артистичный, как итальянцы или французы, можно снимать многих, не объясняя, что необходимо делать, все прекрасно сами понимают. В некоторых сценах непрофессиональные ребята лучше играли, чем заслуженные артисты. Многие сцены очень сложные, мы репетировали долго, было два месяца репетиций.

Самая сложная сцена – избиение, много пластов, много уровней, много актеров, необходимо все это поставить. Вот это очень интересно: как сделать так, чтобы я как зритель оказался внутри события, которое практически документально разворачивается перед моими глазами.

– Что вы, автор картины "Майдан", думаете о том, что произошло в Украине за эти четыре года?

– У меня никогда не было больших иллюзий, так что мое отношение к произошедшему нисколько не изменилось. Украина как была другой по отношению к России, так она и остается другой. А изменения, движение в сторону, условно говоря, Запада – длительный процесс, это не одно поколение. Сразу ничего не будет, но какие-то изменения есть, я это почувствовал. Это очень долгий путь. Ожидать чего-то от новой власти, от людей, которые изменили риторику, но остались в какой-то степени прежними, я думаю – иллюзия.

– Сторонников "Новороссии" встречали там?

– Встречал. Но многие поняли, что это такое. Существование этого анклава многих протрезвило. Стало ясно, что никакого развития невозможно в таких условиях. Никто не хотел бы своей территории подобного прозябания. Как бы кто ни относился сейчас к нынешней украинской власти, повторить путь Донецка и Луганска никто не хочет.