Из дневников офицера НКВД: «Вы не знаете, что такое подниматься каждое утро и ждать, что сегодня тебя убьют»

Что представляет собой самая известная минская тюрьма? Об устройстве, людях и методах подробно рассказал в своем дневнике резидент спецслужб, майор ГПУ Иосиф Ятченя. Он провел в «американке» по подозрению в шпионаже почти год и эти воспоминания пронес через всю свою жизнь.

Рукописный дневник бывшего сотрудника НКВД передал корреспонденту «Салідарнасці» его внук. Ранее в интервью Владимир Ятченя рассказал, почему именно сейчас решил опубликовать эти записи, как его дед оказался сотрудником органов и от чего предостерегал всех нас.

«Это была омерзительная бородавка на лице столицы, — пишет в своем дневнике Иосиф Ятченя. — В этот чудовищный улей каждую ночь слетались со своей добычей — арестованными людьми — трутни сталинского режима, в этом лживом государственном балагане гнездились негодяи. Ночью на допросах арестованные, покрытые телесными язвами, сделанными кистью палачей кровяными красками, просили потрескавшимися губами милостыню у сталинских щенков — глоток воды, которой были лишены по пять и более суток. Я и тысячи таких же, находились в гардеробной НКВД, где в ту пору одевались и раздевались сталинские лицедеи той коммунистической комедии, который руководил великий режиссёр Сталин!»

Тюрьма расположена во дворе основного здания Комитета Госбезопасности

Бывший майор ГПУ Иосиф Ятченя был арестован и помещен в «американку» в ноябре 1937 года. К тому времени он уже не работал в органах, оставаясь, тем не менее, резидентом спецслужб. Его уволили из отделения ГПУ районного центра Паричи после того, как он, согласно дневникам, отказался оклеветать своего сослуживца.

Причиной же ареста стала национальность жены — польки по происхождению. Дело в том, что в этот период в стране развернулась масштабная операция по выявлению и уничтожению иностранных агентов и их пособников. Все иностранцы и лица, имеющие родственников за границей, были арестованы по подозрению в шпионаже. Среди них оказался и Иосиф Ятченя, обвиненный в службе на польскую разведку.

За это время, проведенное в «американке», он успел побывать и в общей камере, и в «одиночке», сидел в карцере и лежал тюремной больнице. Месяцы нескончаемых пыток полностью изменили его жизнь и мировоззрение, заставили иначе взглянуть на многие вещи и оставить внукам предостережение: «Это не должно повториться никогда!»

Иосиф Ятченя (второй слева) в кругу семьи. 1959 год

Здание «американки»

Удивительно, но воспоминания 80-летней давности мало отличаются от воспоминаний тех, кому довелось там побывать в наши дни. Все отмечают, психологическое давление, значительно более тяжелое, нежели в других тюрьмах: постоянная гнетущая тишина, пристальное наблюдение, теснота камер и их давящая архитектура.

Из дневника: «Тёмная и тесная тюрьма. Ни один звук с вольного воздуха, ни один луч светлого дня не проникают в неё. Это затерянный мир скорби, мир тупой ноющей боли, мир тюремного гробового молчания, лишь изредка оживляемый глухим бессильным ропотом. Нет ни света, ни тепла, ни простора, веет гнилью и сыростью...

«Это было трехэтажное каменное святилище, устроенное по форме зонта: 2 этажа торчат наверху земли, а 3-й погребён в землю. Камеры-одиночки, камеры карцера и общие камеры механизированы с целью меньших затрат по обслуживанию арестованных.

…За постройку нового коммунистического хлева и с перегородками и подъемными дверями для «черных поросят» уплачено 2 млн. руб. Дорого обходятся казне «черные поросята»!

Общая камера

Сегодня весь изолятор рассчитан на 34 человека, в нем 18 камер, однако в 30-е годы тюрьма была более чем перенаселена. Иосиф Ятченя побывал в нескольких разных камерах, и по его свидетельствам в каждой из них было порядка 70-80 (!) человек.

Из дневника: «Я в сопровождении конвоира вошёл в общую камеру номер 7, где было 82 человека, ждавших «демократической» Фемиды.

Уже в другой камере №11, в которую я попал, сидело до 70 человек, ожидавших своей участи... Каждый день в два или три часа ночи открывались двери камеры, и все заключенные вскакивали в смертельном страхе. Людей брали и уводили. Куда – оставшиеся в камере не знали.

Вы не знаете, что такое подниматься каждое утро и ждать, что сегодня тебя убьют. И так проходило 10 месяцев и 9 дней».

Одиночная камера №5

Примечательно, что даже одиночные камеры нередко становились пристанищем сразу нескольких человек.

Из дневника: «Втолкнули в одиночную камеру №5. В камере не было ничего интересного, кроме нацарапанной надписи на стене: «Бьют, издеваются, калечат ни за что». Я расположился на железной голой кровати, прикованной к стене.

В два часа ночи в мою одиночную камеру втолкнули двух человек... На другую ночь обоих взяли на допрос и к шести часам утра надзиратели едва живых уволокли в камеру. Через мою камеру пропущено было много арестованных разных общественных положений, подписавших под пытками обвинения. А куда уводились, одной ночи известно. Да палачам».

Карцер

Довелось Иосифу Ятчене отбыть и 5 суток в карцере.

Из дневника: «...После очередного допроса попал в карцер. Придя в сознание, я стал изучать мое жилище. Это был каменный мешок без солнечного света и постороннего воздуха. В углу стояла параша, полная человеческих испражнений. Грязный цементный пол, забрызганный засохшей человеческой кровью. Протестуй, плач, кричи — никто не услышит твоего крика и стона. 400 граммов суррогатного хлеба и пол-литра холодной воды в сутки — таков рацион в свободной стране. В этом «комфортном номере» просидел 5 суток».

Возле тюрьмы

На территории возле тюрьмы постоянно толпились родственники заключенных, пытаясь хоть что-то узнать об участи своих родных. Многие ночевали прямо под стенами тюрьмы. Среди них был и 14-летний сын бывшего майора, как и отец — Иосиф.

Из дневника: «Возле городской тюрьмы небольшая площадь неправильной формы и дурно вымощенная, как и все площади того 1937-1938 годов времени. В ночное время там и сям на ней горели незначительные костры, вокруг которых кишели странные группки людей. Слышался пронзительный вздох, хныканье женщин, детей, подростков — все они хотели знать, что сталось с их отцами, братьями, арестованными НКВД. Всё слилось, перемешалось, на каждом лежал какой-то общий для всех отпечаток тоски и скорби.

Цепенея от сомнения и страха, 14-летний ученик советской школы Иосиф Ятченя пытался припомнить, не пятница ли нынче, когда дают свидание с арестованными? Его мысли были прерваны голосом из сторожевой тюремной будки: «Ятченя!» — «Я!» — четырнадцатилетний мальчишка мгновенно встал перед стражем правопорядка. «Что хочешь, пацан?» — «Свидание с отцом».

Страж посмотрел в книгу: «Свидания, передачи продуктов запрещены. Можно передать деньги, если желаешь. Пацан вручил 25 руб. и через час получил квитанцию за подписью отца. Держа в руке квитанцию, он почувствовал облегчение. Это означало, что отец еще жив. Дело в том, что по месту жительства семьи был пущен слух, что меня расстреляли».

Руководство и следователи

Одним из первых, с кем довелось встретиться Иосифу Ятчене непосредственно перед арестом, стал начальник 3-го отдела Управления государственной безопасности НКВД Белорусской ССР и помощник народного комиссара внутренних дел Белорусской ССР Иван Жабрев. В дневнике есть подробное описание этого человека.

Из дневника: «Нас принял комиссар III ранга начальник контрразведки службы безопасности Жабрев… Пока он рассматривал целый ворох бумаг и писал что-то, я успел рассмотреть кабинет и самого хозяина. Это была большая комната, в которой можно разместить взвод солдат, обставленная дубовой тёмно-коричневого цвета мебелью. На большом столе стояло три телефонных аппарата, на окнах была железная решетка.

Сам Жабрев выглядел выше среднего роста, под 50 лет, широкоплечий, его пухлое лицо расписано багровыми жилками, мокрые мутные глаза смотрели куда-то вдаль печально, устало, он напоминал глупого субъекта. Его защитного цвета мундир был не особо хорошо вычищен, волосы не очень гладко причесаны. Жабрев показался мне таким же заржавленным, как железная решётка в окнах его кабинета.

Закончив просмотр бумаг, Жабрев взглянул на меня своими тусклыми глазами, они напомнили мне давно забытую старую слепую злую собаку, которая когда-то бродила на Бытенском кладбище, спотыкаясь о могилы. Он спросил меня, давно ли я работаю, я ответил. Полистав моё личное служебное дело с порядочно подшитыми в нём бумагами, Жабрев нажал автоматический звонок, сейчас же прибежал начальник отделения Михаил Чернышев, Передавая ему моё личное дело, Жабрев скучно сказал: «Займитесь им».

Уже в кабинете Чернышева двое других обыскали меня, отобрав деньги, пистолет, удостоверение личности, в одежде обрезали пуговицы и крючки и объявили, что арестован, заполнили анкету, как на преступника, вызвали автоматчика и отправили во внутреннюю тюрьму, прозванную «американка».