«А если у нас кроме хлеба и сала ничего не будет – ты на это согласна?»

Что Буравкин ответил бы Ханку, как выживали в голодные годы и почему женщине нельзя становиться домохозяйкой, «Комсомолке» рассказала вдова поэта, который ушел из жизни три года назад.

Фото Сергея Шапрана

Да, музыку к знаменитой «Завірухе» написал Эдуард Ханок, но, как известно, «вначале было слово». После разразившегося скандала в белорусском шоу-бизнесе не раз возникал вопрос: «Что бы на это сказал Генадзь Буравкин, на стихи которого написана музыка к «Завірухе»?»

- Да, еще несколько лет назад поднималась эта тема, и я запомнила его слова, – кивает вдова поэта Юлия Буравкина. – Он говорил так: «Добра, што гучыць. Добра, што не забыліся». Вот и всё. Деньги никогда не были для него чем-то важным. Ни вначале, когда их совсем не было, ни потом, когда мы оба были при должностях и неплохо зарабатывали. Ни после, когда остались только пенсии, на которые и прожить-то непросто.

«Он покорил меня безграничной любовью»

- Когда мы с Генадзем только поженились, оба – студенты, жили на стипендию. Мама не приняла мой выбор, выставила за дверь чемодан, сверху положила скрученный ковер – приданое. Она хотела для меня, минчанки, лучшей партии. Генадзь в ее глазах был деревенщиной без кола и двора. Но я настолько впечатлилась его талантом…

-…и потеряли голову?

- Насчет головы – не могу сказать (улыбается). Я была достаточно рациональная. Но когда он читал свои стихи – аж дух захватывало: я не понимала, как можно настолько филигранно выразить то, что чувствуешь?..

Он покорил меня своим талантом, начитанностью, безграничной любовью. Он меня очень сильно любил. Наверное, в первую очередь этим и привлек. Удивительной глубиной чувства, неподдельной искренностью.

Но мама говорила, что я слишком рано выхожу замуж, и не за того, за кого надо. Она даже звонила моей подруге: «Останови ее…»

- Помню, как спадар Генадзь говорил: «Калі б не мая Юля – і мяне б не было».

- Это он потом стал так говорить, раньше такого не было. Я-то знаю про его чувства, знаю его ощущение меня. Но вначале… Конечно, женщина тоньше чувствует, чем мужчина. Тоньше, глубже и как-то интуитивнее.

Когда мы начали жить вместе, я воспитывала его своим примером. Я была девушка честная, чистая, открытая, и он меня за это уважал. Не говоря уже о том, что я его вытащила из болезни, когда он, студентом, с открытой формой туберкулеза попал в больницу. Ну не могла его оставить одного: ходила, кормила, заботилась. Больше ж некому было. Это и решило мою судьбу.

В студенчестве

Генадзь мне чисто по-человечески понравился, из-за того, что был умен, остроумен, начитан. И еще у него душа болела за Беларусь. Он с самого начала был цельным и очень глубоким. Я была девушка поверхностная, слабо рассуждала на эту тему, но он меня этим привлек.

С бытовой точки зрения мы оба были такие дети! Но о проблемах не думали. Мы сняли комнатку – 6 метров. Шкаф, впритык к нему – кровать и тумбочка. Мама хоть и выгнала из дома, но деньги на кровать дала – надо же нам было на чем-то спать (улыбается).

– Но спадар Генадзь – молодой поэт, романтик… Наверное, обещал, что скоро все изменится?

- Да нет. Сказал примерно следующее: «А если у нас кроме хлеба и куска сала ничего не будет – ты на это согласна?» И я согласилась. Тогда бы я на все согласилась – я же была девочкой, он был у меня первым, как и я у него. Мы не знали, что нас ждет впереди, и были по-детски счастливыми.

«Чтобы быть хорошей женой и мамой, я бросила работу»

- Помню, купила курицу для супа, сварила ее. Достала лапшу, бросила жменю – не видно. И, недолго думая, высыпала всё (смеется). Ложка стояла, но кушать же можно было!

- И как реагировал спадар Генадзь?

- Спокойно, это было несущественно. Несмотря на то, что первый год был очень тяжелым, даже голодным.

Через полгода приехала бабушка, наругалась на маму, помирила нас, и с тех пор мы ходили к маме на воскресные обеды отъедаться. Первый год был хоть и тяжелым, но радостным – он был познанием друг друга.

Помню, как перед свадьбой пошла к гинекологу посоветоваться: что делать, чтобы сразу не забеременеть? Я же еще студентка, впереди два года учебы, денег и жилья не было, какой тут ребенок? Тогда средств предохранения не было, она говорила про какие-то дни.

Я достала ручку, тетрадку и записывала. И так поразилась, когда она сказала, что гарантий нет, я аж не удержалась: «И первый раз тоже (смеется)?» Такими мы были детьми…

Более-менее начали жить, когда Генадзь пошел работать в «ЛіМ», и нам дали двухкомнатную квартиру. Это было через четыре года после свадьбы, у нас уже родился Алёша.

На первом плане у Генадзя всегда была литература. Я была ответственна за быт, он меня в каком-то смысле тоже воспитал: чтобы быть хорошей женой и мамой, я бросила работу, хоть была редактором издательства. Но я решила посвятить себя своему творческому мужу. Мне казалось, что ему не хватает моей заботы, что я должна успевать делать все. Переживала, чтобы он после перенесенного туберкулеза обязательно ходил в шарфике, чтобы ноги не промокали.

Но, став домохозяйкой, я с ужасом обнаружила, что он потерял ко мне интерес. Как раз родился второй ребенок, наша Светлана, я была занята детьми. Тогда и поняла, что, как только женщина садится дома, расслабляется – она попросту становится для мужчины кухонной принадлежностью.

И я вернулась на работу в издательство. К тому моменту я уже поумнела, много в чем разбиралась, уже могла отличать, где хорошее стихотворение, а где не очень. Помогла и работа в издательстве, постоянный контакт со словом.

Вначале Генадзь этого не понимал, отвергал мои замечания. Однажды я четко сформулировала все «за» и «против» по поводу его стихотворения. Он понес его к Пимену Панченко, а тот подтвердил все мною сказанное.

После этого Генадзь стал прислушиваться к моему мнению, всегда показывал мне новые стихи. Но я особенно не хвалила, у меня были свои претензии к его творчеству.

- Вы критиковали спадара Генадзя?!

- Конечно. Но в последние годы это болезненно воспринималось, и я старалась этого не делать, понимала, что во всех его стихах о любви – я. И настояла, чтобы из этих стихов, а их было немало – хороших, искренних, любовных – он создал поэтический сбоник «Пяшчота».

«Когда Генадзь поехал в Боровляны, на наш дом упала сосна»

- В творчестве Генадзя случился и большой перерыв. Когда он стал председателем Белгостелерадио, у него просто не было времени писать.

Петр Машеров лично попросил Генадзя Буравкина возглавить Белгостелерадио

Он мучался, осталась целая папка двухстрочных набросков. Сколько можно было бы еще написать, сколько было задумок... Потом случилась поездка в Америку, он там тоже не мог писать.

Очень большой период, порядка 15-ти лет, выпали из его поэтической биографии. После возвращения из Америки накрыло отчаяние. Середина 90-х, он остался не у дел. Рвался на родину, где оказался никому не нужен. Эти годы его выматывали, лежали камнем на его душе.

Я старалась нивелировать, иногда жестко: «В конце концов, твоя жизнь уже прошла. И моя тоже!..» Старалась его взбодрить, пусть и разозлить, чтобы вывести из депрессии.

С семьей на даче в Крыжовке. Фото Татьяны Шахнович

- После ухода близких некоторые порой жалеют, что недодали, недолюбили…

- Мне даже одна доктор сказала: «Да не грызите вы себя до кости!» Но я же не могу. Зачем я это делала? Зачем я того не сделала? Почему то сказала?..

Последний период был у Генадзя очень непростой, даже в финансовом отношении. Но я не жалуюсь, главное, что он все равно находил отдушину, успокоение в творчестве, в единении с природой, рвался на дачу в Крыжовку, жил там с ранней весны до глубокой осени. В последнюю свою осень он долго не возвращался в Минск, будто предчувствовал…

Перед его отъездом из Крыжовки на крышу нашего деревянного домика вдруг упала сосна. Сосны у нас высокие, качаются, шумят, скрипят на ветру.

Когда Генадзь отправился в Боровляны, где ему, как приговор, объявили о последней стадии рака, рядом с первой внезапно упала и вторая сосна. Вот и не верь после этого в мистические знаки – Генадзю оставалось всего несколько месяцев жизни…

 

Оцените статью

1 2 3 4 5

Средний балл 0(0)