Юлия Чернявская: «Нация у нас есть, только выглядит она не так, как этого бы нам хотелось»

В рамках проекта «Раскодировать Беларусь» культуролог Юлия Чернявская рассказала, на что способен «тихий» белорус, и какое качество, выглядевшее прекрасным на селе, стало ужасным в городской действительности.

«Безмолвное большинство безмолвно всегда. И не дай Бог, когда оно говорит»

— Хотелось бы понять, куда мы, белорусы, сегодня движемся и что с этим делать? Часто ответы на эти вопросы предельно примитивны. Мы либо стабильное, процветающее государство и идем верным путем, а все остальные отдельные недостатки — это последствия мирового кризиса. Либо, наоборот, все у нас плохо, а виноват в этом исключительно Александр Лукашенко.

В этой связи хотелось бы вспомнить выступление Кирилла Рудого, который считает, что для того, чтобы мы, наконец, начали жить хорошо, следует раскодировать общество. И перечисляет культурные барьеры, которые тормозят экономику: потребительское отношение к инвесторам, к государству и друг другу, приоритет равенства над богатством, ориентация на советское прошлое, гигантомания, мотивация угрозами, уклонение от ответственности и болезненных решений.

— Да, все верно.

— В таком случае хотелось бы понять, можем ли мы как-то влиять на эти процессы в обществе, на его формирование? И как вам кажется, белорусы эволюционируют маленькими шажками или, наоборот, деградируют?

— Я бы сказала – и то и другое. Развитие культуры движется по спирали и очень медленно. Если мы не извлекаем уроков из своей истории, то оно движется по кругу.

Тут надо понимать, что прогресс существует, только если не впихивать его в рамки нашей теперешней жизни. Можно даже говорить о регрессе интеллектуализированной части населения. Потому что о регрессе так называемых людей простых и «некнижных» говорить не приходится. Безмолвное большинство безмолвно всегда. И не дай бог, когда оно говорит. Потому что говорит оно страшное.

— Но, чтобы «раскодировать белорусов», надо для начала понимать, что они из себя представляют.

— Нация у нас есть, только выглядит она не так, как этого хотелось бы многим прогрессивно настроенным людям. Она другая.

Делая книгу «Белорусы: от тутэйших к нации», я стала изучать и сравнивать белорусский фольклор, а именно сказки XIX века, и прикладывала их к более поздним временам, анализировала письма белорусского интеллигента 1940-х годов, затем современные блоги. Я пыталась отследить, какие максимы белорусского сознания остались более или менее в неприкосновенности, что добавилось, а что изменилось. 

И вот что я выяснила. Во-первых, белорус — это человек малой группы. То есть, для него очень много значит лояльность конкретной небольшой группы и очень мало значит идея целого.

Раньше этими малыми группами были сёла, — тот, кто жил в соседней деревне уже считался чужим. Теперь же мы живем преимущественно в городах, а тяготение к малой группе осталось. Нам важно одобрение людей, которые мыслят, как мы, стремятся к тем же ценностям, а другие для нас чужаки.

У нас получается забавная вещь — все хорошее, что мы говорим в своей группе и то, к чему стремимся, не выходит на уровень общий. То есть, мы стремимся к ценностям демократии, свободы, но только внутри группы.

— Но люди разных групп даже не хотят слушать друг друга.

— Именно поэтому у нас нет ощущения целого – того, что называется нацией.

Чем всегда занималась интеллигенция? Она была посредником между обществом и государством. Мы можем говорить о каких-то прикормленных интеллигентах советской власти, но осознание целого у них было. Осознание целостной страны — пусть с отвращением, пусть со знаком минус.

Кстати, в Союзе была и так называемая вторая культура. Быков, Адамович, Короткевич, Казько, Окуджава, Искандер, Битов хоть и со скрипом, но издавались. И вот это давало впечатление целого. Не чужого – своего.

После развала Советского союза часть нашей интеллигенции отказалась нести эти ценности. Некоторые из них подвели под это базу интеллектуализма постмодернистского толка: мол, мы не вправе нести наши ценности…

Но когда интеллигенция (или интеллектуалы – не будем спорить о терминах) отказывается от своей просветительской роли, эти функции берет на себя массовая культура. А массовая культура у нас известно какая. Сейчас идет нашествие телевидения. И это единственный выход в мир для большинства населения Беларуси.

— Но почему это ощущение целого было у людей малой группы в огромном Советском Союзе, и пропало в более компактной независимой Беларуси?

— Потому что у  нас с самого начала было несколько версий истории, несколько версий биографий самых значимых людей, которых одни видели героями, а другие – преступниками.

Так и осталось. У нас практически нет безупречных лидеров нации. То есть, они могут быть безупречны только для определенного круга.

Вот полюбили мы формулу «лидеры мнений». Но на деле выходит, что слова и призывы этих лидеров «попадают» в людей только своего круга и за него не выходят — и в силу государственных установлений, и в силу того, что сами они из этого круга не очень хотят. Просветители, посредники между ними и большинством отсутствуют.

Но эта просветительская функция должна существовать. И ее немного использует массовая белорусская культура – в виде белорусской рекламы, каких-то роликов, в виде переводов мультфильмов на белорусский. Но это капля в море.

Мы не доносим до людей какие-то важные вещи потому, что в каждой группе свой лидер мнения и свои представления о прекрасном будущем Беларуси. И самое страшное — это вражда и недоброжелательность между этими группами.

И получается, что есть, с одной стороны, «обычные люди», существующие в контексте «работа, телевизор, еда», которую многие уже себе и позволить не могут нормально, и, с другой стороны, мы, «высоколобые», которые очень мало занимаемся и интересуемся «обычными людьми».

Спасение я вижу в одном — не просто «высоколобые» рассуждения (хотя теория тоже очень нужна, но для тех, кто ею занимается профессионально), а адаптация их к нуждам конкретных людей. И практика – в частности, волонтерское движение. Именно волонтерство. Не гранты, которые ты можешь использовать во благо общества, а можешь просто «пилить». А когда ты делишься тем, чем можешь, с тем, кому хуже, чем тебе.

Милость, милосердие — это то, на что белорус способен. И это надо культивировать.

— Почему волонтеры, а не политики?

— Я не вижу путей помощи обществу со стороны групп, которые давно на политическом поле и играют в политические игры. Потому что ты все равно попадаешь в систему. Где бы ты ни оказался — в государственной системе, в системе священнослужения, в системе какой-то группы, оппозиционной или нейтральной, — ты можешь действовать только в тех рамках, которые группа предложит.

Поэтому для меня волонтерство, которым занимается молодежь  и (реже) люди постарше, — это гораздо более значимые ростки демократического общества, чем призывы к демократии. Призывов никто не слышит. Слова растворяются в воздухе.

И лишь помогая, завоевав доверие людей, попутно ты можешь что-то объяснять. Люди поймут, что им помогает не только государство. Представьте, как реагировали старики Рестянского интерната в Чаусском районе, когда к ним приезжал с бесплатным концертом Андрусь Такинданг. Такой удивительно красивый чернокожий парень поет и говорит на их языке! Они буквально кидались обнимать его и целовать.

Интересно, что этому же интернату много лет помогают также Поплавская и Тихонович. Есть примеры, когда государственные и негосударственные инициативы сходятся вместе. Их все больше: и выступление Рудого – свидетельство этого процесса.

Общество уже потихонечку начинает понимать, что оно – общество, и что это более почетно, чем государство.

«Мы радостно отыскиваем образ врага»

— Надо понимать еще одну белорусскую черту — «тихость». Белорус свои проблемы решает тихо. Во многом через свою группу. Белорус совершенно не склонен к радикальности. Этого мы не поняли в 90-х.

— Но ведь как раз в 90-е белоруса сложно было назвать тихим. Вспомнить хотя бы многотысячные протесты в центре Минска.

— Почему перестройку при этой несклонности к радикальности белорусы все-таки восприняли как свою? Потому что о ней говорил и ею руководил человек авторитетный — генеральный секретарь.

Или шествия рабочих к дому правительства, которыми мы восхищались. Тогда люди требовали зарплаты, лучших условий труда. Директор того или иного завода говорил: «Мне нечем вам платить, идите туда». И люди шли.

Белорусам обязательно нужен некто старший и влиятельный, который скажет: «Люди, пошли!» Но этот старший должен иметь власть — не обязательно политическую. Власть авторитета.

Белорус не любит ругани, не любит криков. Ему нужны воззвания только очень краткие и в ту секунду, когда он находится в гуще массы.

— Но в эту гущу его не очень-то и заманишь...

— Да, и возникает вопрос: а надо ли его туда заманивать? В эту гущу, в публичные уличные? Потому, что, как мы многократно видели, это не приводит к смягчению нравов там, где оно должно было бы приводить. Не приводит к диалогу: приводит к конфликту и к его жертвам. А другого алгоритма мы не придумали.

Надо быть готовым к тому, что мы умрем, а все еще будет так. Потому что черепашьими шажками идет история.

Белорус воспринимает тихое слово. Те же кандидаты в депутаты от оппозиционных партий, просто нейтральные люди, общайтесь. Не поучайте того, кого считаете «зомби». Помогите и попутно объясните. Но сперва помогите.

Еще одна вещь: мы очень зациклились на политике. Как раньше у нас было великолепное алиби — Советский Союз, то теперь у нас есть еще одно алиби — списывать все наши проблемы на Александра Лукашенко.

Знаете, как-то Ортега-и-Гассет сказал: я — это я и мои обстоятельства. То есть, мы существуем в заданных структурах и мы должны находить лазейки, мы должны действовать с белорусской тихостью — белорус это воспримет.

Был один политический деятель в эпоху перестройки. Он был мне симпатичен, но у него была удивительная способность — он все время не попадал в настроения людей. Он приходил, например, в воинскую часть и говорил, что у нас будет второе ВКЛ, и вы должны стать воинами этого ВКЛ. Потом он приходил к пенсионерам и говорил: вы не должны жить патерналистскими категориями, должны проявлять инициативу. А потом приходил к национально настроенным людям и говорил, что мы все равно будем дружить с Россией. То есть, он все время не «попадал». А нужны те, кто «попадет».

Или взять ситуацию с Дмитриевым и Короткевич. Я очень мало знакома с обоими и не знаю, тонкостей и хитросплетений. Но сам факт, что попытка пройти в парламент уже воспринималась немалым количеством людей как предательство, говорит о многом.

— Но те, кто пытается, как раз объединять или просвещать, больше всего и получает от этих «тихих» белорусов. Достаточно почитать форумы.   

— Еще одна важная вещь, мало изменившаяся за века в нашем сознании, — белорус не любит выскочек. Неважно, в какой сфере. Это чувствует любой, кто затевает здесь какое-либо дело. Это чувствует тот же Владимир Мацкевич, вероятно, та же Ольга Шпарага, чувствуют те же волонтеры. Я понимаю, почему Степин, Гулегина, танцор Васильев, пианисты, художники, музыканты и другие люди искусства отсюда уехали.

Теперь мы начинаем говорить про то, каких высот достигли белорусы в России, отыскивать тех, у кого белорусские корни в Америке, во Франции. Шагал вот стал белорусским художником — тот, которого в свое время так активно выживали из Витебска и Беларуси вообще.

Нам надо, чтобы нас сперва проверили на зуб где-то «там». У нас все равно есть ощущение, что центр — это не мы. Что есть какой-то иной центр — либо Россия, либо Европа, Америка... Вот когда они проверят, тогда и будем говорить, что у Скарлетт Йохансон тут родственники.

— И откуда такая нелюбовь?

— Белорусская этничность очень во многом замешана на социальных статусах. В сказках своим для белоруса скорее был еврей, если он был таким же бедным, а чужим – пан, даже если он был белорусом. Панов, попов герои социально-бытовых сказок (т.е., вскрывающих пласты реальности) никогда не любили. Барская роскошь — это неприемлемо.

Вспомните историю, когда парень на Порше Кайене задавил мальчика, не заметив его. Помните, какие были отзывы на форумах? И все касались того, что парень был богатый. Правда, потом, когда родственники потребовали какой-то безумной компенсации, мнение народа немедленно переметнулось. Начали жалеть сидельца. Потому что жалеть сидельца — это тоже из давних времен.

Мы не любим выскочек, потому что не верим в себя. Мы не хотим, чтобы кто-то вел себя очень ярко. И по соображениям традиционной крестьянской деликатности и по соображениям элементарной ревности, и конкуренции групп в обществе. Вот такая странная вещь, которая была прекрасной на селе, стала ужасной в городской действительности. Очень заметно это стало в пору «победившего интернета»: сколько кроется в наших тихих людях злобы, гнева, обиды.

Для меня было своего рода открытием: то, что умиляло меня у моего героя Мужика – это то  же, что огорчает меня в нынешней действительности. В современной Беларуси оно показывает себя совсем с иной, обратной стороны.

— А эти конкурирующие группы вообще способны объединяться?

— Желание разделяться по малым группам — это наше любимое занятие. Но мы можем и соединяться, только нам для этого нужен образ врага. Так, в принципе, было исстари. Это природное, архаическое в человеческих группах. Но на то и культура, чтобы природное заменять рефлексией. И во многих других странах уже научились… давно научились.

А мы радостно отыскиваем образ врага! Кто в Украине, кто в России, кто в Европе, а у кого «пиндосы проклятые» во всем виноваты. Вот тогда какие-то группы объединяются, как это было при событиях в Украине. И начинается битва групп. Холивар.

— Есть какая-то существенная разница между старым и новым поколением белорусов?

— С каждым годом мой студент становится немного другим. Выросло новое поколение – консьюмеристское. Да, среди них есть прекрасные ребята, так что обобщать не буду. Но когда мой знакомый говорил, что его дочь больше всего на свете хочет шале в Швейцарии, я опознала это явление.

Есть огромная дистанция между мальчиком, который мне когда-то говорил «я буду поднимать экономику Беларуси», и между нынешними (к счастью, далеко не всеми) молодыми людьми, которым надо потусоваться в клубе или собрать денег, чтобы поехать за границу и там потусоваться в клубе. Многие из них убаюканы гаджетами, фильмами, сериалами.

Я с изумлением обнаружила, что огромное количество людей, которым сейчас под 40 (а 20-летние — так поголовно), вообще не интересуются тем, что происходит в стране или даже в мире. Вообще, нисколько.

Еще надо учесть, что молодежи прекрасно объяснили: «те, кто идут под бело-красно-белым флагом — враги». Это поколение выросло при красно-зеленом флаге. Они несут его на праздниках. Не БРСМ, как многим хотелось бы думать, а просто мальчишки и девчонки весело флажками размахивают.

Моя студентка рассказывала, что они, когда работали в лагере в России, в день Независимости Беларуси, который для них 3 июля, постелили на свою палатку этот красно-зеленый флаг. И это все тоже надо учитывать, если мы хотим что-то изменить.

И когда весь Фейсбук хохотал, называя идиотом, человека, который на Чернобыльский шлях вышел с двумя флагами, я отлично понимала, что его на это подвигло. Это нежелание делить народ на две части. Пока мы будем делиться, мы и в современных условиях останемся нацией, которая живет архаическими представлениями. Несмотря на владение гаджетами и знание английского языка.

Вторую часть интервью с Юлией Чернявской читайте тут.