«Задета и опозорена честь чекистов, не могут поймать одного мерзавца»

Фотографии Успенского, разосланные для розыска

Звонок Ежова из Москвы 14 ноября 1938 года поверг шефа НКВД Украины, комиссара госбезопасности 3-го ранга Александра Успенского в глубокое раздумье и тревогу. Ничего внятного он не услышал, но зловещий смысл уловил.

Ежов был краток: «Тебя вызывают в Москву, дела твои будут разбирать. Плохи твои дела». В конце разговора намекнул: «А вообще ты сам посмотри, как тебе ехать и куда ехать…»

Успенский все понял. Он давно чувствовал — дело идет к развязке. Осенью 1938-го панические настроения охватили верхушку НКВД. С сентября шли аресты. Назначенный к Ежову первым заместителем Лаврентий Берия развернул бешеную активность, подмял аппарат НКВД, расставил в нем своих людей и раздавал направо и налево приказы об арестах выдвиженцев Ежова.

Ежов и его окружение почувствовали опасность еще летом. Когда в начале августа 1938-го Успенский и вместе с ним начальник УНКВД по Ленинградской области Литвин встретились с Ежовым у него на даче, тот заявил: «Нужно прятать концы в воду. Нужно в ускоренном порядке закончить все следственные дела, чтобы нельзя было разобраться». А Литвин добавил: «Если не удастся все скрыть, придется перестреляться. Если я увижу, что дела плохи, — застрелюсь». Самому же Успенскому, как он признал позднее, именно в тот момент пришла в голову мысль о побеге.

Чего опасался Ежов и его люди? Массовые операции НКВД шли к завершению, это было ясно. А потом? Не получится ли так, что начнут перетряхивать аппарат НКВД и искать виновных в «перегибах»? Это же излюбленный сталинский стиль.

Кровопускание стране сделали изрядное. Кто-то же должен быть назначен за все виновным, а он, Сталин, как всегда, восстановит справедливость, наведет порядок и накажет «зарвавшихся».

Когда массовые операции НКВД только планировались, Сталин, по рассказу ежовского заместителя Фриновского, в ответ на вопрос, «не много ли крови», «усмехнулся, подошел к Фриновскому, двумя пальцами толкнул в плечо, как будто отталкивая доброжелательно. «Ничего, — говорит, — партия все возьмет на себя». Обманул. Вину возложил на исполнителей.

Когда в очередной раз Успенский приехал в Москву, он стал свидетелем «небывалой паники» среди сотрудников центрального аппарата НКВД и застал Ежова в смятении и упадке духа. Ежов пьянствовал, уходя от проблем.

И вот вызов в Москву — «дела разбирать». Знал ли Успенский о самоубийстве 12 ноября начальника Ленинградского НКВД Литвина? Можно предположить, что Ежов ему об этом сообщил. Тоже в качестве намека — вот выход!

Но нет, стреляться Успенский не собирался. У него был план получше — инсценировать самоубийство и скрыться. Он написал «предсмертную» записку, будто пошел топиться в Днепр. Вернулся с работы домой и после девяти вечера 14 ноября, отослав охранника, сказав, что идет по «личным делам», вышел из дома. Больше его не видели.

Записка Успенского. 14 ноября 1938 года (ГДА СБУ. Ф. 13. Оп. 1. Д. 409. Л. 3)

«Прощальную» записку Успенский написал, как ему казалось, с выдумкой. Ну кто усомнится в его решении свести счеты с жизнью? Осенью 1938-го это стало банальностью. Перспектива неминуемого ареста ужасала, и руководящие чекисты стрелялись и топились.

Исчезновение наркома обнаружилось лишь на следующий день в полдень. Время было безнадежно упущено. Успенский был уже далеко.

Казалось, все правильно рассчитал. Но записке не поверили. Берия сразу же распорядился усилить охрану границ и искать беглеца. Успенский перемудрил — записку оставил не дома, откуда он вышел в ночь и растворился, а в наркомате, да и на Люшкова — начальника Дальневосточного НКВД, перебежавшего в июне 1938-го к японцам, — тоже зря сослался. Вышло как будто с намеком — напомнил о беглеце.

Паспорт серии ЭР № 552098 он себе выписал на вымышленную фамилию — Шмашковского Ивана Лаврентьевича. Ничего сложного, своя рука владыка. Паспорта-то давали в его ведомстве.

Когда новость дошла до Сталина, тот был вне себя. Один стреляется, другой исчезает, как тать в ночи. Что за люди у Ежова, можно ли вообще с ним иметь дело? В гневе он пишет:

«Т-щу Берия.

Нужно поставить чекистам задачу: поймать Успенского во что бы то ни стало. Задета и опозорена честь чекистов, не могут поймать одного мерзавца — Успенского, который на глазах у всех ушел в подполье и издевается.

Нельзя этого терпеть.

22/XI-38 И. Сталин».

Записка Сталина Берии о поимке Успенского. 22 ноября 1938 года (РГАНИ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 406. Л. 59)

И хотя в этот момент Ежов еще числился наркомом внутренних дел, он уже полностью был лишен доверия Сталина. Вдвойне обидно, ведь Ежов хорошо знал цену Успенскому, но его ареста не хотел допустить.

Успенский в ночь на 15 ноября сел на воронежский поезд, сошел в Курске и, нигде не задерживаясь дольше нескольких дней, поехал дальше. Аргангельк, Калуга и наконец Москва. В Подмосковье он поселился у Ларисы Матсон — давней знакомой. Ее муж, чекист Герман Матсон, был расстрелян в июне 1938-го. Кажется, жизнь наладилась. Они с Ларисой перебрались в Муром, где ей дали должность заведующей родильным отделением.

Успенский выдавал себя за литератора, пишущего на дому. В марте 1939-го случился разлад. Деньги у Успенского закончились, и Лариса предпочла с ним расстаться. Да и слишком уж опасно было прятать беглого наркома.

Успенский снова ударился в бега. Страх ареста гнал его, как зайца. Он колесил по городам и весям, делая лишь короткие остановки. Цена вопроса — жизнь. О былом комфорте передвижения депутату Верховного Совета СССР пришлось забыть. Вот раньше он ездил — депутатский зал вокзала, белые скатерти, вежливые официанты… И вот теперь его депутатские корочки — псу под хвост! Убогие многолюдные буфеты и постоянная тревога — не нагрянет ли транспортная милиция с проверкой документов. А вдруг опознают?!

Казань, Арзамас, Свердловск. Наконец мелькнула идея — податься на золотые прииски. Успенского искали долго и упорно. Сталинская записка не давала Берии покоя. Ну как же — «задета и опозорена честь». Задержали беглеца в Миассе 16 апреля 1939-го. Дальше как положено — арест, суд, а в январе 1940-го — приговор к расстрелу. Его жену Анну Успенскую арестовали через неделю после исчезновения мужа, расстреляли в марте 1940-го. Через много лет ее реабилитировали, а его — нет. И не за побег, а за проведение массовых репрессий и нарушение законов.

А участников многомесячного поиска Успенского щедро наградили орденами.