Юлия Слуцкая: «Буду смотреть на белый свет, которого не видела восемь месяцев»

Юлия Слуцкая, фото: DW

Без двух дней восемь месяцев в СИЗО провели члены команды беларусского Пресс-клуба. Создатель и руководитель Пресс-клуба Юлия Слуцкая рассказала о том, что там пришлось пережить.

– От сумы и от тюрьмы не зарекайся – поговорка, которая оказалась реальностью.

– Теоретически я представляла, что такое может случиться. Но теоретическое представление совершенно не похоже на реальность. Я не сразу поняла, что это случилось.

Человеку свойственно надеяться. И в этом самая большая беда: ты продолжаешь надеяться, что это не с тобой, что худшее ещё может минуть, что тебя могут выпустить. И эта надежда, во-первых, очень ослабляет, во-вторых, мешает адекватно действовать.

Если бы я с самого начала знала, как это будет, я бы вела себя совсем по-другому. Но поверить, что это происходит с тобой на самом деле, очень трудно. И те, кто находится с той стороны, очень хорошо это знают, понимают и этим манипулируют: твоей надеждой, что с тобой поговорят и отпустят, твоей уверенностью в собственной невиновности, в том, что тебя просто запугивают и ничего серьёзного быть не может.

Мой первый допрос, который был опросом без адвоката, длился почти 36 часов без перерыва. И это было страшно – они менялись, а я оставалась.

Опять же, теоретически я хорошо знала, что кроме «да» и «нет» отвечать ничего нельзя, но я что-то говорила, потому что мне казалось, что я говорю только правду, а она не может быть опасной. В этот момент ты не понимаешь, что всё, что по твоему мнению не может быть преступлением или нарушением закона, может быть представлено против тебя, и это будет сделано.

В какой-то момент я просто отказалась говорить, потому что уже плохо контролировала свои мысли. И тогда мне дали поспать час прямо за столом при включённом свете. Я до сих пор под впечатлением от тех первых 36 часов.

После этого кровать на Окрестина показалась мне просто чудом, потому что можно было лечь, отвернуться от всех и поспать.

– Осознание того, что в другой камере сидит сын…

– …это страшный вопрос. Когда я узнала, что задержали Петю, у меня был шок. И я поняла, что это надолго, что в этой ситуации мы абсолютно бесправны, и у меня нет никаких рычагов. И это ещё один страшный для меня момент.

Я не боюсь тяжёлых ситуаций, кризисов и испытаний. Как любой человек я их не люблю, но не боюсь, потому что всегда начинаю действовать, ведь знаю, что от меня много зависит. Это был первый раз в моей жизни, когда от меня вообще ничего не зависело. Вообще. Ничего. Это было практически невыносимо. И смириться с этим было сложно, но мне пришлось научиться этому смирению.

Пётр и Александра Слуцкие после освобождения Петра из СИЗО. Фото из личного архива Слуцких

Я понимала, что Петю просто взяли в заложники, ведь он оператор, звукорежиссёр, он не имел никакого отношения к финансовым делам. И сидел он в одной из самых худших камер в этой тюрьме – в так называемом «Шанхае», который находится в подвале, где всегда сыро, где на 30 квадратных метрах живут 25 мужчин, спят на трёхъярусных нарах.

В этой камере сигарета плесневела через несколько дней. Там крысы и тараканы ели хлеб и колбасу, которые передавали родные.

По сравнению с Петей, мои условия были прекрасны – всего восемь человек в 15-метровой камере. У нас были двухъярусные нары. Это просто царские условия.

Постепенно увеличивалась доля людей, которые попали туда за политику. Со мной в камере были Марфа Рабкова из «Весны», Алла Лапатко из T**.BY.

Я видела Андрея Александрова, он бодр, держится, они с Ирой (Ириной Злобиной, девушкой журналиста и медиаменеджера Андрея Александрова, которую вместе с ним задержали и поместили в СИЗО 12 января 2021 года. – Прим. ред.) собираются расписаться в СИЗО.

Встречала Олю Лойко, она тоже бодра. Я видела Людмилу Чекину в самом начале, и она тоже молодец. Все очень хорошо держатся, нет слёз, нет уныния.

«Полагаться на судьбу, но не торопить её»

– Сначала кажется, что пройдёт 10 дней – и ты выйдешь. Потом думаешь, что шанс выйти есть через два месяца. Потом – через четыре месяца. И ты живёшь этими надеждами.

Любая надежда ослабляет. Только когда я для себя поняла, что жить нужно каждым днём, во что-то верить, но не жить надеждой, полагаться на судьбу, но не торопить её, мне стало легче.

– Просидев 8 месяцев, насколько можно понимать, что происходит в стране?

– Всё это время у меня в камере был телевизор, я смотрела все белорусские новости и авторские передачи. Поэтому сейчас намного лучше понимаю, как работает государственная пропаганда.

Вела даже цитатник авторской журналистики – даже в самом страшном сне не могла предположить, что люди, которые называют себя журналистами, могут произносить такие слова с экранов государственного белорусского телевидения, за которые мы все платим деньги. Так что я была осведомлена о новостях.

– Но это же такая ненастоящая Беларусь.

– Да, но в авторских программах они очень часто пробалтывались о настоящих новостях. Многие новости были понятны по тому, какие люди попадали к нам в СИЗО.

В июле к нам приходила российская «Независимая газета», в которой была очень хорошая белорусская повестка. Она была источником альтернативных новостей.

Но в общем картина происходящего в стране у меня сейчас состоит из крупных мазков, как у человека с очень сильной близорукостью. И пока даже не погружалась.

«Наше помилование никак не связано с программой Воскресенского»

– Что означает ваше помилование?

– Сразу скажу, что наше освобождение не имеет никакого отношения к Воскресенскому и его программе. Нам всем действительно приходило его письмо, оно пришло всем политическим в нашей камере, а их было пять. Но никто из нас на него не отвечал.

Мы сами не писали прошение о помиловании, нам даже не приходило это в голову. К нам пришли с таким предложением.

– А можно помиловать неосужденных?

– В Уголовном кодексе есть статья, в которой описано, на каких основаниях может быть прекращено уголовное дело. Она предполагает признание вины и двукратное погашение ущерба.

Я очень долго думала над этим предложением и не давала согласия. Но я видела, что мы сидим долго и конца этому нет, что это совершенно бесполезно и бессмысленно.

Я понимала, что признание вины не требует от нас никого оговаривать, кроме нас самих. А мы это переживем, ведь мы взрослые и умные люди, которые понимают, что происходит.

Нам надо было просто выйти. Решение было на мне, и я его приняла, просто потом попросила команду прислушаться ко мне и принять его. Нас всех ждали родные и близкие, которые страдали не меньше нас все эти месяцы. И все равно решиться на это было непросто.

Муж Аллы Шарко Микола Шакель встречает жену на крыльце СИЗО.Фото из личного архива героев

– Вас обвиняли в том, что Пресс-клуб неправильно платил налоги.

– Что мы якобы воспользовались упрощённой системой налогообложения, а права на неё не имели, потому что сдавали помещение в аренду. А то, что мы в этом помещении работали сами, помогали проводить мероприятия, занимались их продвижением, организовывали съёмки, это никого не волновало.

И признание нашей вины звучало так: мы работали, проводили ивенты, мероприятия, действовали в рамках своей миссии, мы консультировались с бухгалтерами и юристами, платили налоги и были уверены, что ничего не нарушаем. Но если следствие считает, что здесь есть нарушения, мы готовы признать вину и возместить ущерб.

После этого мы писали прошение о помиловании.

– Ущерб погашался за счёт средств Пресс-клуба?

– Да, всех средств, которые были у нас на счетах, и денег, которые получила моя дочка, продав недвижимость.

– Все эти месяцы с так называемым «Делом Пресс-клуба» связывали Ксению Луцкину.

– На всех допросах мы всегда говорили, что Ксения и её оператор не имеют никакого отношения к деятельности Пресс-клуба. Ксения один раз участвовала в хакатоне, который проводил Пресс-клуб, и её проект был в числе победителей.

Я видела её всего один раз в Пресс-клубе и то мимолётом. Второй раз увидела её уже в Следственном комитете.

Не знаю, предлагали ли ей написать прошение. Мне известно, что сейчас ей предъявлено новое обвинение по другой статье.

– Сейчас главное – прийти в себя?

– Главное – заняться здоровьем, буду проверять глаза, лёгкие, кровь. Буду без конца обнимать своих родных сколько смогу. Буду гулять.

Буду смотреть на белый свет, которого не видела восемь месяцев, ведь мы жили в темноте при плохом искусственном освещении. Мы поедем с Сашенькой за боровиками. Мы с внучкой Алисой будем печь печенье. Словом, буду заниматься реабилитацией.